Предыдущая публикация
Бункер Ленина
Зеркало русской революции
«Когда Толстому было уже за восемьдесят, а его жене за шестьдесят, у него появился секретарь с многозначительной фамилией и выразительными семитскими чертами лица — Чертков, которому в сентябре 1909 года Толстой завещал все права на свои сочинения» (Ставров Н., Вторая мировая. Великая Отечественная. Том III. «Август-Принт». М., 2006. С. 206).
И это все притом, что жена его, между прочим, не просто наследница, но и самый основной соучастник в многочисленных трудах писателя. Ведь она, выйдя за Толстого замуж, всю свою жизнь посвятила переписыванию набело черновиков после производимых писателем поправок, дополнений и исправлений. А это по 10–15 раз переписать набело черновик, а в некоторых фрагментах и до 30 раз!
И после всех этих просто колоссальных трудов, на склоне лет, ее поджидает удивительнейший сюрпризец — молоденький педераст, подменивший ее в постели убеленного сединами старца — «зеркала русской революции». Мало того, не просто забравшийся в карманы законных наследников, но и грозящий вывернуть их практически наизнанку. Каково многодетной матери многочисленного семейства, сверх своих женских обязанностей долгие годы кропотливо работавшей над рукописями своего законного супруга?
«Семейный кошмар достиг кульминации. Жена обвинила графа в педерастии, в истерике грозя застрелить Черткова. И все это — на глазах взрослых детей… Разгадка — в дневниковой записи от 29 ноября 1851 года. Толстой пишет: “Я никогда не любил женщину… но я довольно часто влюблялся в мужчин… Я влюбился в мужчину, еще не зная, что такое педерастия…” Жена Толстого знала содержание дневников мужа и знала его жизнь» (Там же).
«По плодам их узнаете их»:
«Двенадцатое чадо Льва Николаевича, Александра, не вышла замуж, довольствуясь подругой — Татьяной Тауфус-Раппопорт» (Там же, с. 206).
Но ведь исключительно педерастия, что теперь выясняется, и сделала Толстого известным:
«“Война и мир” и “Анна Каренина” почти не имели читателей за пределами России. Только появившаяся в 1889 году “Крейцерова соната” разнесла его имя по всем углам земного шара; небольшой рассказ был переведен на все европейские языки; издан в сотнях тысяч экземпляров; миллионы людей страстно зачитывались им. Начиная с этого момента общественное мнение Запада поставило его в первые ряды современных писателей; его имя было у всех на устах. “Крейцерова соната” как художественное произведение далеко ниже большей части его романов и рассказов; тем не менее, славу, не дававшуюся так долго автору “Войны и мира”, “Казаков” и “Анны Карениной”, “Крейцерова соната” завоевала одним ударом.
В чем же загадка “Крейцеровой сонаты”? Там муж убивает жену якобы из ревности к жене. На самом деле причина убийства жены — ревность мужа к своему любовнику. Поэтому рассказ Толстого приводится во многих медицинских исследованиях по психопатологии — как яркий пример латентной, то есть скрытой, гомосексуальности. Должно заметить: жена Толстого просто ненавидела “Крейцерову сонату”. 12 февраля 1891 года в своем дневнике Софья Андреевна записала: “Я сама в сердце своем почувствовала, что эта повесть направлена в меня; она сразу нанесла мне рану, унизила меня в глазах всего мира и разрушила последнюю любовь между нами”.
Нордау не щадит кумира: “Существенным пунктом учения Толстого о нравственности является умерщвление плоти. Всякое сношение с женщиной — по Толстому — нечисто, в том числе и супружество. «Крейцерова соната» воспроизводит это учение в художественных образах”. Толстой вкладывает свое понимание брака в уста Позднышева, убийцы из ревности. Тот говорит: “Медовый месяц! Ведь название-то одно какое подлое!.. Это нечто вроде того, что я испытывал, когда приучался курить… меня тянуло рвать и текли слюни, а я глотал их и делал вид, что мне приятно”. 16 июня 1847 года Толстой, рассуждая о правилах жизни, заносит в свой дневник: “Смотри на общество женщин, как на необходимую неприятность…”
…Весной 1857 года Толстой посетил Париж. Он весело проводил время: Лувр, Версаль, Фонтенбло, вечерами — публичные женщины, опера, театр или варьете. Человеколюбец Толстой оказался в Париже для того, чтобы, как он сам признался своей родственнице Александре Андреевне “испытать себя” — и “отправился на публичную казнь на гильотине”. Весенним днем на рассвете на площади Рокетт должна была состояться казнь. Толстой в письме к В.П. Боткину подтверждает, что достиг искомого — получил сильнейшее впечатление от увиденного: “искусная и элегантная машина, посредством которой убили сильного, свежего, здорового человека”… После просмотра казни он уехал в Швейцарию, где провел в Кларане, по его словам, “самое счастливое лето в своей жизни”, — в пикниках и увеселениях на берегу озера Леман. В этом весь Толстой — “гуманист и человеколюбец”» (Там же, с. 207–209).
Иными словами: одержимый.
То подтверждает и Нордау:
«Все духовные особенности Толстого могут быть прекрасно объяснены известными и характерными чертами вырождения» (Там же, с. 216).
«Еще раз предоставим слово Льву Николаевичу: “Скептицизм довел меня до состояния, близкого к сумасшествию”. В своей “Исповеди” он признается: “Я чувствовал, что я не совсем здоров душевно”. 29 марта 1884 года Толстой заносит в дневник: “Я боялся говорить и думать, что все — девяносто девять из ста — сумасшедшие… Так и ходишь между сумасшедшими…”
Знаменитый криминалист Чезаре Ломброзо, анализируя Толстого как психиатр, констатирует: “Мы имеем дело не с благородным стремлением к познанию, толкающим Толстого к вопросам о цели и значении жизни, но с болезнью вырождающегося, с сомнением и умствованием, совершенно безплодным…”
…Летом 1869 года Толстой пережил ужас богооставленности. В письме к жене он так сообщил об этом: “Было два часа ночи, я устал страшно… Вдруг на меня напала тоска, страх, ужас, каких я никогда не испытывал”. Через пятнадцать лет из-под пера Толстого вышел рассказ: “Записки сумасшедшего”. “Этот рассказ, — отмечает Иван Бунин, — по сути есть точное воспроизведение того, что написано в письме к Софье Андреевне”.
…Кошмарные приступы безотчетного страха не однажды посещали Толстого: “Только улегся, вдруг вскочил от ужаса. И тоска, и тоска — такая же душевная тоска, какая бывает перед рвотой, только духовная. Жутко, страшно… Что-то раздирало мою душу на части… Ужас — красный, белый, квадратный. Мучительно, и мучительно сухо и злобно, ни капли доброты в себе не чувствовал, а только ровную спокойную злобу на себя и на то, что меня сделало”» (Там же, с. 216–217).
То есть на Творца, создавшего Льва Николаевича…
А вот какой диагноз поставил Толстому знаменитый психиатр Г.И. Россолимо:
«Дегенеративная двойная конституция: паранойяльная и истерическая с преобладанием первой» (Там же, с. 218).
«Незадолго до смерти, 27 июня 1910 года Толстой делает запись: “Сумасшедшие всегда лучше, чем здоровые, достигают своих целей. Происходит это от того, что для них нет никаких нравственных преград: ни стыда, ни правдивости, ни совести, ни даже страха” (ПСС. Т. 58. С. 71)» (Там же).
Запись 25 мая 1889 года:
«“Ночью слышал голос, требующий обличений заблуждений мира. Нынешний голос говорил мне, что настало время… И в самом деле, нечего медлить и откладывать. Нечего бояться, нечего думать…” — И Лев Толстой был верен потусторонней воле, которая увлекла его на путь богоборчества задолго до этого откровенного призыва встать в ряды самых деятельных ниспровержителей Христианства. Он с готовностью воспринял демоническое повеление быть основателем новой веры» (Там же, с. 228–219).
И вот какого вероисповедания придерживался Лев Толстой.
Известный итальянский масон:
«…Морамарко утверждает, что Лев Толстой был масоном» (Там же, с. 207–209).
Идолищем же масонов является Бафомет — рогатое чудище с пятиконечной звездой во лбу.
«30 июля 1913 года чиновник по особым поручениям Департамента полиции Л.А. Ратаев направил из Парижа в Петербург доклад о русском масонстве. Ратаев (его первое сообщение о масонах датируется 9 июля 1903 г.) среди 87 русских масонов указывает Л. Толстого, М. Горького, А. Блока, С. Сергеева-Ценского. Последний доклад Ратаева (от 15 января 1915 г.) констатировал усиление деятельности масонства в России (ГАРФ. Ф. 102, ОО, 1905. Д. 12. Ч. 2. Л. 169, 175–176)» (Там же, с. 211).
Мало того, в доме Льва Толстого на Пречистенке:
«Летом 1999 года совершенно открыто демонстрировались принадлежавшие лично Толстому предметы масонского культа — масонский ритуальный молоток, белые перчатки члена ложи, фамильный масонский перстень — с изображением черепа и скрещенных костей» (Там же).
Но и совсем не рядовым членом этой тайной организации, запрещенной во время его жизни в России, он был:
«Когда в 1901 году в Париже русские масоны открыли свой филиал под безобидной вывеской “Русская Высшая Школа Общественных Наук” (Потом в этом заведении русских масонов за рубежом выступал с лекциями “тов. Ленин” — в качестве почетного гостя), председателем ее попечительского совета стал Лев Толстой» (Там же, с. 212).
«Толстой тщательно изучал масонскую литературу, произведения Новикова, И.В. Лопухина и других видных русских масонов. В начале пятидесятых годов Толстой внимательно изучил масонский журнал “Утренний свет” Н.М. Карамзина, о чем сохранились непосредственные свидетельства в его дневниках… Лев Толстой… читал масонские рукописи, изучал многие книги масонов, в том числе изданную московскими масонами в 1784 году книгу Иоганна Арндта “Об истинном христианстве”. Это был не праздный интерес. Составляя позднее ежедневный “Круг чтения”, а также сборник изречений “Путь жизни”, Толстой не случайно включил в них множество извлечений из масонской литературы: произведений Беме, Сведенборга, Силезиуса и других мистиков, все свои силы употребивших на разрушение Христианства и Церкви. Масонская доктрина как универсальная сверхрелигия оказала определяющее влияние на мировоззрение Толстого» (Там же, с. 221–222).
И интересен вопрос: как могло сформироваться уже теперь наше мировоззрение, в основе которого находятся именно его произведения?
Но Толстой является учителем не только советского общества, после октября перенявшего у заграницы почитание этого классика:
«Анатоль Франц заявил: “Толстой — наш общий учитель”. Если знать, что произнесший эти слова председательствовал на черных мессах, возглавляя французских сатанистов; восседал на черном кресле, увенчанном головой Бафомета — символизирующей дьявола, — эта фраза зазвучит весьма и весьма многозначительно» (Там же, с. 226).
И все же: кто конкретно вывел Толстого в число классиков русской литературы XIX века?
Этот вопрос перестанет быть вопросом, если хоть немного приоткрыть завесу, скрывающую от нас критиков, в чьей власти было восхвалить или уничтожить очередного человека, рискнувшего посвятить себя писательской деятельности:
«Книги Прудона Толстой позднее запрашивал у одного из самых известных литературных критиков того времени — Николая Страхова. В одном из писем к Страхову, благодаря его за присланную литературу, Толстой сообщает, что он весь “ушел” в чтение Штрауса, Ренана, Прудона.
Давид Штраус, упомянутый Толстым, — основатель так называемой Тюбингенской философской школы. Штраус публично отвергал достоверность Евангелия. Вслед за Фейербахом он пытался создать новую “религию”, религию “законов природы”. Достоевский писал о нем в “Дневнике писателя” за 1873 год: “Штраус ненавидит Христа и поставил осмеяние и оплевание Христианства целью своей жизни”. Толстой весьма прилежно штудировал Штрауса. XIX век стал временем подготовки революционных потрясений. Одним из самых видных религиозных рационалистов на Западе был Эрнест Ренан. Он известен главным образом своей книгой “Жизнь Иисуса”, по справедливой характеристике Достоевского, “полной безверия и скептицизма ко Христу и Христианству”.
В конце шестидесятых годов Толстой увлекся философией Шопенгауэра… Идеи Шопенгауэра, учителя Ницше, привлекали Толстого своей пессимистической этикой и неприятием Христианства» (Там же).
Почитателем Ницше, как прекрасно известно, являлся сам Адольф Гитлер. Но кем же был их общий учитель — Шопенгауэр?
«Почитателем Шопенгауэра был и Афанасий Фет — человек, близкий Толстому… Фета объединила с Толстым ненависть к Христианству. Древние римляне говорили: “finis coronat opus” — “конец венчает дело”. Обстоятельства смерти Шеншина-Фета достойны упоминания.
Писатель Борис Садовский (литературный псевдоним — Садовской), исследователь творчества и жизни поэта, рассказывает со слов Е.В. Кудрявцевой, секретаря Фета, о том, как окончил свои дни этот служитель муз: “21 ноября [1892 года] утром, напившись кофею, он [Фет] сказал, что ему хочется шампанского. М<арья> П<етровна> без доктора не решилась дать и вызвалась сию же минуту съездить к Остроумову и спросить. Афан[асий] согласился…” Отправив жену из дома, он сказал секретарше: “идемте, я вам продиктую”. — “Письмо?” — спросила она. — “Нет”, — ответил Фет. Под его диктовку секретарша написала: “Не понимаю сознательного приумножения неизбежных страданий. Добровольно иду к неизбежному”. Под этими строками он собственноручно подписался. Фет взял лежавший на столе стальной нож, встревоженная секретарша, угадав его намерение, попыталась вырвать у него орудие самоубийства. Ей удалось это сделать. Фет кинулся бежать по комнатам, преследуемый секретаршей. Вбежав в столовую, он бросился к шифоньерке, где лежали ножи, но дверца была закрыта. Он пытался открыть дверцу, вдруг, часто задышав, упал на стул с криком: “Черт!” Глаза его, широко раскрывшись, видели что-то ужасное. Тут он испустил дух — в полном сознании (Русский архив. Т. 5. М., 1994. С. 243). Биограф заключает: “В страшном смятении души Фет умер, одержимый мыслью о самоубийстве, увидев дьявола, пришедшего за его душой”» (Там же, с. 228–229).
Когда Сергей Нилус посещал Оптину пустынь и его поселили в ту самую комнату, в которой до него был поселен Лев Толстой, то ему приснился вещий сон, в котором Лев Толстой удирал от стаи гонящихся за ним бесов. В чем нет ничего удивительного: при приеме в масонство на шею адептов этой люциферианской религии надевают петлю. То есть это добровольные самоубийцы, сами себя подготавливающие идти вслед за Иудой: именно его позорная смерть и являет собой то самое зеркало русской революции, в котором отражен латентный педераст и прижизненный самоубийца Лев Николаевич Толстой.
Следующая публикация
Комментарии 59