Предыдущая публикация
КАК НА САМОМ ДЕЛЕ ЖИЛИ ДЕВУШКИ В ИНСТИТУТЕ БЛАГОРОДНЫХ ДЕВИЦ
В вопросе образования женщины и девушки долго оставались не у дел, однако Екатерина II изменила этот порядок вещей. Именно при ней в 1764 году в Петербурге появился Смольный институт.
Екатерина II задалась целью дать образование женщинам, чтобы те, в свою очередь, оказывали благотворное влияние на жизнь государства во всех его сферах: социальной, просветительской и, конечно же, семейной.
«Образованные женщины, хорошие матери, полезные члены семьи и общества» — так видела своих воспитанниц императрица.
Но почему после выпуска учениц называли не иначе, как «кисейные барышни, белоручки, инфантилки и просто очень наивные девушки»? Попадая в реальный мир, они сталкивались с неумением вести быт, взаимодействовать с окружающими и обеспечивать себе должное существование. Как оказалось, правила поведения, а, скорее, выживания, в учебном заведении были достаточно строгими.
В Смольном обучалось около 200 девушек в возрасте от 6 до 18 лет. Для того, чтобы поступить в институт, необходимо было сдать вступительные экзамены по русскому и французскому языкам и продемонстрировать свою религиозную подкованность. Те же счастливицы, которые попадали в учебное заведение, делились на два «класса». Парфетки (от французского «parfaite» — совершенная) и мовешки (от французского «mauvaise» — дурнушка). Покладистых учениц относили к первой группе, вторые же нарушали установленный порядок, протестуя и бунтуя.
Их провинность могла заключаться в небрежной причёске, громком разговоре или неопрятном наряде. Именно поэтому девушкам было крайне важно сразу же себя зарекомендовать и получить одобрение, или же подвергнуть себя пристальному вниманию и постоянному ожиданию ещё одной оплошности.
Меры наказания не были жестокими физически, но наносили моральные увечья, которые, естественно, сказывались на самовосприятии девушек. Например, из-за сквернословия ученицы должны были носить картонные языки на шее, что, как минимум, выглядело унизительно. Или же им приходилось стоять во время приёма пищи посередине столовой. Обедать, конечно, можно было и стоя, но это считалось признаком падшей женщины. За грубые проступки девушки награждались тиковым передником (из грубой матрасной ткани).
Вообще гардероб воспитанниц был достаточно ограниченным, все наряды классифицировались в зависимости от возраста девушек. Младшие носили кофейные платья с белыми передниками, которые отличались практичностью и удобством. Кстати, именно поэтом этот «класс» называли кофейницами или кофульками. Девушкам среднего возраста были отданы синие уборы, а старшим — белые с зелёными фартуками.
В Екатерининском институте, наоборот, у младших воспитанниц были зелёные платья, у старших — коричневые.
Отдельная каста — пепиньерки, девушки, которые по доброй воле оставались в институте после окончания основного курса. Дальнейшей целью было получение дополнительных знаний и особенного статуса, цвет их нарядов — серый.
Поверх платья надевали полотняный передник и «рукавчики», которые защищали рукава платья от загрязнений. Институтки сами заботились о внешнем виде формы: воспитанница Анна Стерлигова в своих мемуарах вспоминает, что вечером нужно было сбрызнуть «рукавчики» водой и положить между двумя подушками на постель: так наутро они выглядели хорошо отглаженными.
Зимой для прогулок институток тепло укутывали. «Кожаные ботинки невероятной толщины, величины и вида; тёмные салопчики солдатского сукна и фасона, как у богаделенок; коленкоровые шляпки в виде гриба, с огромным коленкоровым махром на маковке», — описывает зимний институтский дресс-код Софья Хвощинская.
На праздники нужно было наряжаться в накрахмаленные юбки, но у многих воспитанниц их не было. Хвощинская вспоминает, как пришла на бал в белой юбке-«трубочке» с поясом и очень стеснялась, а потом ещё и получила выговор от инспекторши.
Зато в более старшем возрасте институтки могли сами сшить себе бальные наряды — даже в цыганском стиле.
В институты благородных девиц принимали дочерей потомственных дворян, высших военных и гражданских чинов, а также представителей купечества и других состоятельных господ. Но хвастаться богатством там было нельзя.
Ученица Петербургского Екатерининского института Надежда Ковалевская, например, рассказывает в мемуарах, как начальница заставила снять все бриллианты и изумруды её однокурсницу Мани Измайловскую — дочь донского казацкого атамана.
Ленты и перстни девушек хранились в специальных коробочках, их в часы свободного времени можно было перебирать, но не надевать. И делать это нужно было тихо: правила в институтах были строгие, шуметь, по воспоминаниям воспитанницы Московского Екатерининского института Софьи Хвощинской, не разрешалось.
Поскольку воспитанницы взрослели в институте, их сердца не могли биться спокойно, если в поле зрения не было предмета обожания. При этом стоит сразу же отметить, что симпатичные молодые люди — невиданная роскошь для института. Все преподаватели были сплошь пожилыми мужчинами, и большинство их них отличалось преклонным возрастом, обязательным замужеством и заметным внешним изъяном (это правило распространялось не на всех). Тем не менее, даже эти нюансы не могли остудить пыл воспитанниц, ради своих учителей они были готовы на все: начиная небольшими подарками и презентами и заканчивая молитвами.
Среди преподавателей были и незамужние женщины, но они, что неудивительно, не пользовались популярностью и порой подвергались наказаниям. Как минимум, потому что одинокая женщина в те времена считалась неуспешной и вызывала негодование и неуважение общества. Уважительно и трепетно относились к старшим девушкам, на которых равнялись, обожали и часто возводили в культ. Не обходили стороной и священника, ведь без обожаемого человека и без того ограниченная жизнь превращалась в унылое существование без ярких эмоций и переживаний.
Бесспорным лидером среди обожателей был император.
В поклонении ему не было равных, каждая воспитанница считала своим долгом ухватить недоеденный кусочек с его стола, засушить и сохранить как талисман. Случайно доставшийся ученицам царский платочек разрезался на маленькие кусочки (чтобы хватило каждой) и с трепетом носился на груди.
Поразительно, как такие нежные особы уживались в суровых условиях. Температура воздуха в жилых помещениях варьировалась от 12 до 16 градусов, тонкие, прохудившиеся матрацы, подъём в 6 утра, умывание холодной водой. Рацион тоже нельзя было назвать уж очень разнообразным. Скорее, его можно охарактеризовать как скудный. На завтрак — хлеб с маслом и сыром, каша или макароны и чай. На обед — бульон, мясо из бульона и пирожок. На ужин — чай с хлебом. На выручку могла прийти прислуга, но только при условии наличия карманных денег.
По воспоминаниям Софьи Хвощинской, питание в Московском Екатерининском институте было отвратительным: «Мясо синеватое, жёсткое, скорее рваное, чем резаное, печёнка под рубленым лёгким, такого вида на блюде, что и помыслить невозможно; какой-то крупеник, твёрдо сваленный, часто с горьким маслом; летом творог, редко не горький; каша с рубленым яйцом, холодная, без признаков масла, какую дают индейкам».
В пост в меню добавлялись опята с клюквенным киселём (их институтки любили), а когда подавали черничный кисель, все воспитанницы ходили с чёрными зубами.
Если было совсем голодно, девушки крали порцию, которую ставили для возможных гостей: для них еда была лучше. А ещё выпрашивали у институтского эконома пирожки и картофель. Складывали в карманы чёрный хлеб с маслом и тайно подсушивали его в печке в общежитии, чтобы перекусить на полдник.
Еда в институтах была валютой — почти как сигареты в тюрьме.
Хвощинская вспоминает, как её кузина Варенька отдавала однокурсницам свои пирожки и пряники, чтобы подружиться с ними.
То же самое вспоминает и Надежда Ковалевская, которая училась в Петербургском Екатерининском институте. По её словам, утром давали «какую-то бурду, называемую чаем или сбитнем, с молоком и половиною французской булки». На полдник — чёрный хлеб с квасом, и голодные девицы набрасывались на него «трудно себе представить, с какой поспешностью». А еще воспитанницы тайком добывали яйца и сахар и готовили в спальнях гоголь-моголь.
Больше повезло воспитаннице Дома трудолюбия Екатерине Аладьиной и её подругам. Туда часто заезжал император Николай I с императрицей Александрой Фёдоровной. Во время их приёма девушек вкусно кормили, а императрица угощала институток «конфектами», присылала им из Царского Села персики и абрикосы.
Разговаривали в институтах только по-французски, поэтому и ругательства разгневанные девушки произносили французские — détestable («отвратительный, гнусный») или vilain («мерзкий»).
В Смольном была своего рода «дедовщина», но довольно безобидная. Старшие и средние ученицы скорее подшучивали над младшими — например, заставляли только что зачисленных в институт девиц прилюдно целовать руку учителю (они соглашались на это по незнанию), смущая педагога.
Друг друга девушки могли обзывать словом «зверь», а если хотели нагрубить, прибавляли «пушной». Особенно прилежных учениц дразнили «восьмым чудом света».
Младшие институтки мечтали «быть большими» — заплетать одну косу, а не две косички, больше не носить платья, которые шьют на вырост.
«Не знать презренного угла, угрозы розгой (впрочем, никогда невиданной), — да тут поднимешься на три аршина!» — вздыхала Хвощинская.
Практически всё, что было разрешено девушкам в свободное время, — это читать.
Более взрослые девицы с удовольствием читали романы и мечтали встретиться с их героями в реальной жизни. Татьяна Морозова представляла, что в соседнем с институтом доме живёт прекрасный юноша, напоминающий персонажей Тургенева. «Он немного старше меня, он умён, серьёзен, добр. А зовут его Серёжа, Сергей», — была уверена она. Девушка мечтала встречаться с ним по вечерам и разговаривать о высоком.
Парадоксально, но наряду с мечтами о кавалерах среди институток было модно мечтать о смерти
В моде были мертвенная бледность кожи, толчёный мел и уксус в качестве «лакомства»: девушки на полном серьёзе проверяли, отравятся ли. Они воображали: «Институтская церковь полна; подруги, рыдая, поют панихиду; злая классная дама стоит и кается, а сама лежишь в гробу, в цветах, красавицей». Как пишет Хвощинская, одна из таких мечтательниц действительно умерла от удушья после того, как съела карандашный грифель.
Но больше всего воспитанницы мечтали о выпуске. До прихода в 1859 году педагога Константина Ушинского из Смольного института нельзя было уехать домой даже на каникулах. «Нас никуда не выпускали; даже если кто из родителей воспитанницы, живущий в Петербурге, опасно занемогал и желал видеть её, то она отпускалась на несколько часов в сопровождении классной дамы и не иначе как с разрешения императрицы», — вспоминает Мария Угличанинова.
По её словам, даже во время преподавания не упоминали чего-то, что приподняло бы «кончик завесы», которая отделяла институток от «таинственного, волшебного и прекрасного мира» за стенами института.
Гуляли девушки в строго отведенное время и в определённых местах, скрытых от посторонних глаз.
Летом они отправлялись в Таврический сад, куда не могли зайти сторонние посетители. Зимой они придерживались определенного маршрута — настилов, которыми покрывали внутренний двор Института.
Видеться с родителями даже младшим ученицам можно было лишь по выходным и только на четыре часа в присутствии воспитателей, считалось, что родственники могут передать девочкам пагубное влияние из внешнего мира. Переписка с семьёй досконально вычитывалась, и даже при желании прекратить обучение и вернуться домой, сделать это было невозможно.
Образование девушек в итоге сводилось к умению петь и танцевать. Конечно, уроки иностранных языков, арифметики, истории и прочих дисциплин проводились, вот только в большинстве случаев не соответствовали уровню высших заведений (зато диплом о законченном образовании получали все).
Особо следили преподаватели за мышлением девушек и информацией, которую они усваивали. Открытые дискуссии и «подвижный» ум здесь были не в почёте. Цензура была крайне жесткая: неприемлемые отрезки в литературных произведениях заменялись многоточиями, неверные и неуместные слова заклеивались, и лишь после окончания Института девушки могли приобрести особое, заветное издание — книги в изначальной редакции. Возможность их приобрести была одним из самых главных стимулов для того, чтобы успешно закончить Институт.
В разные годы, в зависимости от личности покровительницы, Смольный был то обителью консервативных взглядов, то колыбелью прогресса. Без сомнения, Смольный институт играл огромную роль, однако он был далёк от того представления об образовании, которое мы имеем сегодня. Однако общество менялось, и запрос на женское образование становился всё отчётливее.
По разным сведениям, 27 или 28 марта 1858 года император Александр II выпустил указ об учреждении «женского училища для приходящих девиц». Слово «приходящих» означало, что девочки и девушки не будут жить в учебном заведении, будучи оторванными от своих семей.
Новое заведение получило название «Мариинское» — в честь императрицы Марии Фёдоровны.
Набирать в училище было решено девочек в возрасте от 9 до 13 лет. Программа была довольно обширной, а условия щадящими: девочек не принуждали носить форму и не наказывали за проступки. Единственным требованиям к облику учениц было отсутствие роскоши: одежда и украшения не должны были отвлекать от занятий.
Девочки изучали русский язык и литературу, естественные науки и основы математики, а также творчество — рисование и рукоделие. Обязательным элементом программы был Закон Божий: этот предмет, незаменимый в государстве, где власть была тесно сплетена с религией, обучал основам православного вероисповедания, религиозным понятиям об окружающем мире, молитве, богослужении. Также девочки изучали Священное Писание, Ветхий и Новый Заветы.
В первый год в заведении учились 162 девочки — дочери чиновников, мещан, офицеров и священников. Впоследствии его переименовали в Мариинскую женскую гимназию. Содержалась гимназия за счёт средств, которые поступали от Ведомства учреждений императрицы Марии и родителей учениц. Любопытно, что за свой труд преподаватели «Мариинки» получали меньше, чем наставники учебных заведений для мальчиков: лишь после 1865 года их жалованье сравнялось.
За время своего существования гимназия не раз переезжала: занимала она и здание аптеки Пеля, о мистической репутации которой я расскажу в другой раз, и флигель дома у Пяти углов. Связано это было с тем, что число учениц росло: всё больше семей в Российской империи хотели дать своим дочерям достойное образование.
Спрос на образование для девушек рос, и школы по типу «Мариинки» стали открываться по всей стране.
Изучать новый тип девичьей школы приезжали специалисты и педагоги из-за границы. Но вскоре наступила революция, и весной 1918 года состоялся последний выпуск: большевики упразднили разделение образования на мужское и женское.
Модель раздельного образования сегодня считается устаревшей и неконкурентоспособной: предполагается, что каждый человек должен разбираться и в домашнем хозяйстве, и в искусстве, и в точных науках.
Однако сторонники раздельного обучения настаивают, что у этого подхода есть плюсы.
В публикации использованы материалы из статей Екатерины Красоткиной, Марии Крыловой и др.
Фотография из альбома «Смольный институт благородных девиц». Санкт-Петербург, 1905 год.
Следующая публикация
Нет комментариев