И ПАМЯТЬ НЕ МОЖЕТ СОГРЕТЬ В ХОЛОДА...
Ветер ли старое имя развеял,
Нет мне дороги в мой брошенный край.
Если увидеть пытаешься издали,
Не разглядишь меня, не разглядишь меня,
Друг мой, прощай.
Рабиндранат Тагор
Умей принудить сердце, нервы, тело
Тебе служить, когда в твоей груди
Уже давно всё пусто, всё сгорело
И только Воля говорит: «Иди!»
Редьярд Киплинг
Далёкий Север принимал весьма неприветливо. Ровно две недели приезжала в аэропорт города Иркутска, получив направление в Киренск, куда «только самолётом можно долететь», но дождливая осень, будто не хотела выпускать из родного края… Учебный год давно набрал обороты, и мысли «путались» невесёлые. Все пассажиры стали, как одна семья, некоторые там и жили, у большинства не оставалось денег – выручали друг друга. Одна молодая пара летела на похороны, но уже и девять дней прошло. Когда, наконец, объявили наш рейс, они пригласили остановиться у них. Мои новые знакомые поведали: народ здесь в основном местный, своеобразный, весьма суровый, но отзывчивый: на добро отвечает добром, ну а с наглецами не привыкли церемониться.
Северной Венецией называют Киренск, и тогда он действительно являлся островом в окружении величавой Лены и впадающей в неё Киренги. Через много лет отсыпали дамбу, и из острова он превратился в полуостров. Пока оформляла документы, внимательно осматривала достопримечательности, прошла по старинным улочкам деревянного города, 1630 года рождения, с горы Соколиной любовалась панорамой островной части исторического центра, а после и в ночное время наслаждалась видом блистающих огней, отражённых в тёмных водах двух нечаянно встретившихся в этом месте рек. Впечатление осталось незабываемое — уже ради этого стоило побывать здесь. Но надо плыть дальше – в Макарово, туда, где, как известно, Макар телят не пас, а мне предстояло отбывать первый год ссылки: «Даже и не наказание, а просто обычная работа, только… как можно дальше... без права возврата...», - так сказал мой следователь.
Село на берегу Лены ничем особенным не отличалось от множества разбросанных по всей стране поселений. Только природа притягивала неповторимым северным великолепием, да обе своенравных реки, в этом месте независимых одна от другой, причудливыми изгибами кружили голову, заставляя неотрывно вглядываться в свои таинственно-мистические воды, как будто из них можно извлечь ответы на все вопросы, или утопить неудачи и тревоги последнего времени. Я нашла здесь «огромный мир, невероятный по своей распахнутой настежь красоте». Край – «серебряный и вьюжный». Резким диссонансом уникальному миру звучала во мне мелодия грусти и отчаянной тоски, как после кораблекрушения, когда остаются лишь бесполезные обломки, и ими усеяны берега... Так и в моей истерзанной душе осколки любви, дружбы, доверия и разрушенной мечты острыми гранями рвали усталое сердце. Предстояло заново строить всё, что утрачено. «Ведь так непросто с чистого листа… когда уже ко многому прирос...». Дала слово: ни во что не вмешиваться, ни с кем не вступать ни в какие разборки – только деловые взаимоотношения. Поселили временно с двумя девушками в бывшем кабинете домоводства, новый дом для нас достраивали.
Всё было впервые, и, когда неожиданно увидела знакомое лицо, подумалось: «Как тесен мир...». Встретить на краю цивилизации человека, которого привыкла видеть постоянно в фундаментальной библиотеке Белого дома, где она работала, казалось чем-то невероятным. Там я любовалась экзотической красотой этой девушки и так завидовала её возможности читать всё, что только душа пожелает. Променять такое место на сельскую библиотеку? Для этого должны быть веские основания, пусть не такие, как у меня, но всё же... Как оказалось, муж её окончил университет и получил направление в школу физиком, а она заочно заканчивала мой родной филологический. Специально выбрали отдалённый район – захотелось реальной романтики, а заодно и заработать. Валера и Эля Кубасовы стали своеобразной отдушиной в такой далёкой и априори бесконечно чужой местности. Радовало уже то, что они ровесники, почти единомышленники, одним своим присутствием иногда отвлекали от тяжких дум и напоминали совсем другую жизнь, другие времена...
Первые две недели жила, как в сюрреалистическом сне прошлого, громко воя про себя. Рефреном звучало:
Забыть нельзя – вернуться невозможно.
Звезда любви сгорает надо мной.
Звезда любви над грешной суетой,
Когда забыть нельзя – вернуться невозможно.
Сколько осталось «на том берегу» тех, кто «пригубил дикий мёд моих губ» –ото всего с лёгкостью неимоверной отказывалась, удивляя всех вокруг. Здесь же, не имея ни-че-го, в не приспособленном для жизни помещении, грезила порой всего-то о банке тушёнки, как о чём-то несбыточном, и думала, думала, думала... Даже представляла иногда, как живу на берегу любимого Байкала... Глеб ведь так просил тогда… но только не здесь, в безрадостном царстве пусть и правильных, но сторонних традиций.
Впервые стал сниться сон, мучивший почти всю жизнь, где «терзали беспощадные печали, гнали вдаль и дальше гнали», полнили отчаяньем и скорбью от бесконечных потерь. И другой, где «постоять на краю» оставалось несколько секунд до небытия в вечности... Просыпаясь, медленно приходила в себя, и вопрошала: когда же это всё кончится? Однозначно: жить совсем не хотелось, она вдруг потеряла всякий смысл. Обратной дороги нет. «Забудь, прости, прощай», - одновременно всем хотелось сказать и не проснуться. Так не доставало той ампулы…. Как же горько сознавать: сделано столь много, впереди интересная, насыщенная жизнь ждала, и всё рухнуло, исчезло, растворилось, ако дым. «Бог оставил и велел идти…» начинать всё сначала. «Вот только в сердце комом пустота – ни капли зла, ни радости, ни слёз…».
Кому-то, однако, повезло значительно меньше, ведь могла лишиться большего – самой свободы. Так стоит ли роптать? Может, имело смысл повиниться, признать себя неправой? Или обратиться за помощью к могущественному Илье Николаевичу? О чём, спустя много лет, заявили Гена и Нина, узнав, что произошло со мной, и возмущались, что не доверилась им. Только я привыкла всегда отвечать за себя сама. Не могла просить пощады у «своих мучителей» и защиты у кого бы то ни было, не зная наверняка, что никто больше не пострадает от безудержного стремления к независимости и свободомыслию. Избрав путь вольности, сама стала творцом своей жизни, и всегда предпочитала следовать по неизведанному пути, а если уж рисковать, то непременно на высоких скоростях, забыв о тормозах. Вот и любуйся красотами бесподобного Севера…
Соломон нам оставил два мудрых совета:
Убегай от тоски и с глупцами не спорь.
Саша Чёрный
Пока жили при школе, к нам заходил молодой историк. Как будто повстречалась с собой во время работы на селе, где воевала одна против всех, с той лишь разницей: на кону тогда стояла оценка за практику, и я защищалась от бесконечно наглых провокаций. Он успел настроить всю администрацию против себя, крайне нервно реагируя на происходящее вокруг. Юноша рвался в бой, видимо, знал все подводные камни и давно пытался безрезультатно плыть против течения. Пробовал и нас привлечь на свою сторону, но меня это уже не впечатляло – и навоевалась, и слишком мелким казалось всё – не стоило оно того, а девчонки вообще были далеки от всех «бурь и гроз». Вскоре, как и обещано было, переехали в отстроенный дом на два хозяина. С одной стороны – молодая семья из Иркутска, Валера с Элей, с другой – большую комнату заняли Люба из ближнего села Кривая Лука и Катя из отдалённой Алексеевки, а я – маленькую, что меня вполне устраивало: лучше быть в одиночестве, чем делить ограниченное пространство с чуждыми по духу, пусть и хорошими людьми. Мои соседи навезли из дома всё необходимое. И только с водой – проблема из проблем: на коромысле в вёдрах носили из водокачки, расположенной в отдалении. Принесёшь и не знаешь, как рациональнее её использовать. Местные возили кто на чём, для этого нужна была ещё и ёмкость в доме, а не только транспорт. Позже появился какой-то бачок, и наш физрук, местный молодой парень, часто подвозил воду в бидоне на мотоцикле. Быт постепенно налаживался.
Село большое, строилось немало домов, перспектива просматривалась грандиозная. День учителя отмечали в школе, присутствовало много приглашённых, я ещё практически никого не знала. Напротив сидели молодые люди, привлекал внимание симпатичный парень, явно выделяющийся на фоне других интеллигентным видом, неподдельной раскованностью, загадочной и одновременно открытой улыбкой и большими миндалевидными глазами. Однозначно – не здешний. Вскоре пригласил на танец, а после сел рядом. Весь вечер красиво ухаживал, но... в глубине его счастливых глаз отражалась чья-то неземная красота. Что он не новичок, видно сразу по раскованной манере поведения, и с ним общались с одной стороны уважительно, с другой – непринуждённо. Мы же разговаривали на отвлечённые темы, чувствовалась солидная подготовка, хорошая эрудиция и отличное чувство юмора. Кто-то попытался неловко пошутить, однако мгновенно получил ответный ощутимый укол. Даже на краю света повстречался необыкновенный, умный и образованный человек. Заметно, как девушки ласкали его взглядами, и, наоборот, в мою сторону смотрели настороженно, а кое-кто – и недружелюбно. Он пошёл провожать меня. Девчонки поодаль о чём-то оживлённо разговаривали. Дома Катя, которая побойчее, безапелляционно заявила:
- Ты рот-то не разевай, тебе он всё равно не достанется.
Только улыбнулась в ответ, а про себя подумала:
- Да уж, только его мне и не хватает…
- Знай, у него есть невеста, учится на последнем курсе. Готовятся к свадьбе. Она прилетала сюда, очень симпатичная девушка, идеально подходят друг другу.
- Я и не сомневаюсь… Рада за них.
И вдруг шальная мысль молнией полыхнула, мгновенно пропав где-то в лабиринтах сознания, оставив тревожное недоумение:
- А что, если она умрёт???
Это случалось и ранее: вдруг проносится в голове что-то пугающе странное, невероятное, и тут же исчезает. А потом сбывается то, неведомо откуда взявшееся видение ли, мысль ли нечаянная. Стало не по себе. Естественно, ничего не сказала вслух и благополучно забыла об этом, да и о нём тоже.
О, жестокое небо, безжалостный Бог!
Если видишь, что сердце обуглено горем, -
Ты немедля ещё добавляешь ожог.
Омар Хайям
Рабочие будни поглощали целиком. Два класса пятых – более тридцати учеников в каждом и девятый – тридцать шесть – расслабляться особо не позволяли, одних тетрадей сколько. Осень диктовала свои условия. В самые первые холода началось обострение «любимого» ревматизма. Как это часто бывало, положили в больницу, пошаливало и сердце, ничем не могли сбить температуру. Никогда не брала выписки с предыдущего места и никогда не озвучивала свои диагнозы. И каждый раз их восстанавливали заново. Уютная и многопрофильная местная больничка долго не отпускала, и чего я только не насмотрелась. Тяжелее всего видеть страдания детей во время приступов изматывающей астмы. Кислородная подушка – необходимый атрибут спасения – всегда наготове. Кажется: ничего нет страшнее, чем наблюдать, как задыхаются на твоих глазах, и видеть бессилие персонала. Это потом появятся сильные препараты, способные снимать мучительные приступы и продлевать и без того короткую жизнь. Однажды привезли из леса тракториста, мужа нашей учительницы, с оторванной по самое плечо рукой, – зрелище не для слабонервных. Роды тоже розового оптимизма не вызывали. Попросила разрешения у врача посмотреть, как появляется на свет новая жизнь, но услышала:
- Не советую. Не захочешь потом рожать никогда, да и сердечко твоё – слабое, - и не позволила.
Что бы с кем ни происходило на селе, всех изначально доставляли сюда. Однажды прибыла комиссия из Киренска. Посмотрев на динамику болезни, отправили лечиться в город. Вместо уроков – уколы, таблетки, процедуры. Основательно подорвала здоровье в последние месяцы работы в техникуме. Столько нервных клеток сгорело вместе с неоправданными надеждами, пока длился изматывающий марафон слежки, допросов, да и подаренная свобода не принесла ожидаемого удовлетворения. Организм ответил взрывной реакцией, но не сразу, только здесь окончательно «проснулся». Унылая, серая, беспросветная действительность «кушала» изнутри, тоска и отчаяние опутали колючей проволокой сердце, и без астмы задыхалась от бессилия, постоянной напряжённости, от невозможности прислониться к сильному плечу. Бездна одиночества... «От этой безысходности мне хочется кричать». Но не могла я позволить себе проявлять слабость и, хоть на мгновение, обнаружить перед кем бы то ни было даже отблесков недавнего прошлого. Как не могла делиться ничем: «…это лучше для вас, чтобы никто ничего не знал». Принудительно и безвозвратно похоронила для всех под руинами разрушенной судьбы двадцать пять лет бесценной жизни, будто и не жила… «Что доступно вчера, то сегодня — нельзя». Улыбка окончательно растворилась в холодном и мрачном рассудке. Непроницаемо-бесстрастная маска сменила некогда одухотворённый лик. «Железная леди», «гранитный камушек в груди» отныне стали основой сущности моей. «Если хочешь быть сильным, нужно научиться бороться в одиночку». Безоговорочно следовать новой реальности предстояло всю оставшуюся жизнь. Только в глубинах опалённой памяти трепетным ожогом порой оживали милые сердцу картины, «и вот тогда – из слёз, из темноты… друзей моих прекрасные черты появятся и растворятся снова», лишь ненадолго согревая парадоксальным теплом огненно-ледяного пламени, высвечивая пленительные мгновения, снова и снова напоминая: была жизнь…
Самая тяжёлая болезнь на свете – это привычка думать.
Она неизлечима.
Эрих Мария Ремарк
Больница давно стала вторым домом, однако, если раньше каждый день кто-нибудь навещал, отвлекая от невесёлых мыслей о бренности бытия, отныне об этом надобно забыть: ни одного знакомого на тысячи километров.
Времени достаточно, чтобы основательно и не спеша, не отвлекаясь, погрузиться в размышления, обращаясь только к себе самой. «Я шла одиноко сквозь второстепенности…», пребывая в увлекательном путешествии под названием «моя жизнь», которое привело туда, где и оказалась. Внутреннее «я» настойчиво и убедительно твердило:
- Нет ни в чём твоей вины, и, если бы всё сначала, ты снова пошла тем же путём. И не мы выбираем время, а оно выбирает нас.
И это «я» взывало, давая мудрые советы, подсказывая новые идеи. Надо признать: перемены неизбежны, необходимо идти только к лучшего. Разве когда-нибудь что-то могло остановить моё стремление к чему-то большему, чем просто к тому, чтобы прожить унылую и серую жизнь? Безмятежная и размеренная, она для меня, как ночной кошмар. Жизнь по своим собственным правилам, основанным на правовых принципах, следование нравственному закону сердца, вечное стремление к свободе – сделали характер неукротимым и непоколебимым. Обычно спокойная, сдержанная, даже невозмутимая, я научилась бороться за то, что люблю. Если человеку не всё равно, что с ним будет, ему лучше не связываться со мной: вступая в борьбу, никогда не проигрывала. Амбициозные замыслы возникали не на пустом месте. «Реально всё, что ты можешь себе представить». Этому девизу следовала безоговорочно. Во мне преобладает тумос – яростное начало, одновременно стремящееся к порядку и преодолению трудностей. По мнению древнего философа Платона, яростное начало особенно заметно в человеке, «когда он считает, что с ним поступают несправедливо». Через многое пришлось пройти, и никому не нравятся трудные времена, но они сделали меня очень сильной. И «не время меняет людей, а обстоятельства, пройденные за это время». Но даже в новых обстоятельствах ничто не могло заставить изменить себе. Ибо сказано: «…но те, кто надеется на Господа, обновятся в своей силе. Они будут парить на крыльях, как орлы, побегут, и не устанут, пойдут, и не утомятся». (Исаия 40:31).
Когда рядом невозможно найти нужного собеседника, на помощь приходит «через века протянутая вечная мысль»: неплохая библиотека в городе давала возможность чувствовать себя не так одиноко. Наедине с героями произведений могла путешествовать во времени и пространстве. Под обложками книг жили, боролись, страдали, любили, размышляли мои старые знакомые персонажи – настоящие помощники примирения с одиночеством. «Собор Парижской Богоматери» В. Гюго, «Американская трагедия» Т. Драйзера, «Доктор Фаустус» Т. Манна, «Три товарища» Э.М. Ремарка, «По ком звонит колокол» Э. Хемингуэя, «Мартин Иден» Дж. Лондона при углублённом прочтении позволяли мысленно поддерживать прежний уровень жизни, возвращали к роскоши привычного общения и, «если уж злиться, то на мироздание…». Так продолжалось до самого Нового 1975 года. Улучшить моё состояние врачи не могли. Предлагали поехать в Ленинград на операцию. Жители Киренска гордились своим знаменитым хирургом Фёдором Угловым. Он принимал земляков безоговорочно. Читала его «Сердце хирурга» (1974), даже представляла своё в его гениальных руках. Вот и советовали воспользоваться тем, что оказалась в их городе. Но такой «блат» меня нисколько не радовал. Я и сама изучала медицину, проходила практику в больницах Иркутска, по жизни встречала немало таких послеоперационных больных: зрелище – крайне печальное, а по тем временам – и весьма безнадёжное.
Там, на дне у памяти, сокрыты
Столькие обломки, хоть кричи,
А надежды – радужные рыбы
Снова попадают на крючки.
Евгений Евтушенко
Именно в тот день, когда рентгенолог и кардиолог, проведя все исследования, озвучили окончательный диагноз и уговаривали согласиться на операцию, ночью произошла страшная трагедия. Это была суббота, и несколько друзей пошли в ресторан после тяжёлой трудовой недели отметить чей-то день рождения, но что-то произошло: возникла ссора на пустом месте из-за женщины. Молодой врач, только что окончивший курсы повышения, получив квалификацию хирурга, видимо, перепутав скальпель с ножом, а банкетный зал – с операционной, смертельно ранил своего коллегу. К этому времени они уже были все изрядно пьяны. Где-то около часа ночи я ещё не спала, сидела на диване в коридоре и читала, как старожил, пользуясь особой привилегией, когда они взволнованной толпой, сопровождая раненого, появились на пороге. До утра пытались спасти умирающего. Вся больница замерла в ожидании. Здесь же присутствовал и невольный убийца, помогая другому хирургу делать экстренную операцию. Быстро протрезвев, понимая всю безнадёжность ситуации, он отчаянно просил своего товарища:
- Только не умирай, друг! Умоляю, держись!..- как заклинание повторял вновь и вновь «в тоске сердечных угрызений».
Поверженный предательским ударом, врач ещё был в сознании – наркоз не действовал из-за большой дозы выпитого спиртного; и на отчаянный призыв он шептал, едва слышно, бескровными губами:
- Сделайте что-нибудь… мне надо жить… очень плохо…
Сердце не справилось с болевым шоком…
Киренск разом потерял двух профессионалов и долго ещё не мог прийти в себя. «Повторилась в мире неизбежность…»
На четвёртом курсе также нелепо и жестоко погибла наша однокурсница Дина Фоглер. Мы жили в одной комнате в общежитии и часто выезжали на природу. В этот раз я была занята, а они отправились привычной компанией на выходные за город. Главным в группе был Исаак – опытный и надёжный альпинист, постоянный участник походов. Вечером, расположившись в зимовье, разделились на две группы: одна осталась готовить ужин и ночлег, другая вышла насладиться зимним пейзажем. Забрались на небольшую скалу, с одной стороны пологую, а с другой – обрывистую. Декабрьские холодные звёзды под сенью вечной Луны, загадочно улыбающейся, хоть и не в полную силу, подмигивали, давая надежду, что ещё есть время грустить, и верить, и любить…. Одна из самых ярких – Арктур из созвездия Волопас; Полярная Звезда, скромно мерцающая среди своих более заметных собратьев; Млечный Путь, струящийся ясно, – манили и обещали жизнь счастливую и открытую буйным, но ласковым ветрам под северным полушарием. Мы, почему-то, обожаем вглядываться в эти небесные светильники чьих-то душ, понимая: они одни будут всегда, а от нас не останется даже теней. Может быть, именно туда переселяются души ушедших, и у каждого есть своя ниша в бесконечном море звёзд. Ведь сказал же Никола Тесла, гениальный учёный, опередивший время: «Люди не исчезают, все умершие – живы». Только не сказал, где они обитают…
Дина и Исаак стояли у самого края обрыва, держась за руки, устремив взоры в глубинную синь ясного неба. Видимо, не случайно внимание привлёк Вращающийся Замок или Северная Корона – «это то место, где души мёртвых ждут своего перевоплощения, переправляемые призрачным кораблём Rhwyfrod». Возможно, Никола Тесла побывал там или общался с обитателями сего небесного острова посредством мощной энергии своих необъяснимых лучей, способных таинственным образом перемещаться в необозримом пространстве и во времени. На мгновение Исаак выпустил руку Дины, показывая на сверкающее полукольцом созвездие, «простирающее свои лучи сквозь неизмеримые бездны эфира». Маги древности, по словам Карлоса Кастанеды, всегда подчинялись этому особому созвездию. «Когда оно было почти в зените, они предпринимали действия, … это может и не закончиться успешно, но тогда это будет шикарный провал», что обычно вызывало навязчивый страх и у самих магов. Со словами:
- Слышишь, как шепчутся подмигивающие звёзды, смотри, какие-то странные сигналы подают нам, - он вновь протянул руку, чтобы взять её в свою, но ощутил лишь пустоту – она уже летела в бездну. Крик, душераздирающий, слышался долгим эхом, переходя в продолжительный стон, и разносился по округе, наводя ужас и отчаяние на присутствующих. Исаак бросился по пологому склону, лихорадочно соображая: бежать к телефону, чтобы вызвать «скорую», или к ней, понимая, что сам ничем уже помочь не сможет. Крикнув на ходу друзьям, обречённо помчался в деревню за три километра, чтобы не терять время, что потом послужит якобы доказательством его вины, и возникнут подозрения, а не столкнул ли он её? Будут тщательно проводить всевозможные эксперименты и экспертизы, вызывать всех, а больше всего его самого на допросы, задавая бесчисленные вопросы. Хорошо, что она оказалась не только не беременной, но и девственно чистой. Удалось отстоять несчастного парня, на всю жизнь оставшегося с израненной душой и застывшей скорбью в еврейских глазах. Но это после. Когда к ней подбежали, Дина продолжала стонать. Страшно было прикасаться, но и оставлять в таком положении – вряд ли верно. Вот и:
Приближается звёздная вечность,
Рассыпается пылью гранит.
Бесконечность, одна бесконечность
В леденеющем мире звенит. (Георгий Иванов)
Послышался хрип, попытались нести, только жуткий стон раздавался, и просочилась кровавая пена изо рта. Стало понятно: рёбра вошли в лёгкие. Вскоре она затихла, но какое-то время ещё жила…
Ничего не подозревающие друзья готовили романтический ужин, когда услышали скрип шагов и открывающуюся дверь в сени зимовья, а затем – непонятный шорох, но никто не входил. Радостные, они решили, что их ждёт сюрприз…. Наконец, не выдержали... Выглянув, увидели страшную картину: двое стояли, склонив головы у тела совсем недавно ещё живой и весёлой Дины, «чей взор светился и потух, пылал и догорел…». Исаака не было рядом. Мелькнуло: и он где-то лежит неподалёку. В самые первые мгновения невозможно осознать, увидев смерть близкого человека, как бы ожидаемо это ни было, а вот так, внезапно и непредсказуемо – непередаваемо… Они не знали, что с ней делать: оставлять в сенях – замёрзнет, (всё ещё не верилось, что она больше никогда не согреется). Заносить в тёплое помещение – тоже нельзя. Ступор не проходил. Ужас и недоумение стояли в глазах, а сердце сковало жутким холодом. Только утром пришла машина, но до неё было не близко, и дороги не было, поэтому несли на руках.
Хотя и жила Дина с матерью в Ангарске, хоронили в Иркутске от тёти; она вела у нас английский, поэтому и преподавателей, и студентов было много. Похороны были публичными, как и бОльшая часть Киренска хоронила своего врача. Две нелепые смерти с интервалом в три года. Летом я побывала на месте трагедии. И эта скала выглядела совсем не такой страшной – обычной, невзрачной – даже не горой, а причина гибели рентгенолога – такой ничтожной…
После трагедии больница замерла: также поступали и выписывались больные, проходили необходимые процедуры, однако что-то тяжёлое и бесконечно гнетущее надолго поселилось в сознании её обитателей, как будто погас внутренний свет, осталась одна боль. И было видение в ту ночь:
- В Библии Господь сказал тебе: «Прекрати сосредотачиваться на своём стрессе, и помни: ты благословлена». Он пообещал: «Не бойся, ведь я спас тебя; я призвал тебя; ты принадлежишь мне».
Оставаться дальше в больнице не имело смысла. Моя младшая сестра позвонила лечащему врачу с требованием отправить в Иркутск, но я попросила просто меня выписать. До Нового года оставалось несколько дней, и я улетела домой.
Не удары молота, а танец воды
Доводит гальку до совершенства.
Рабиндранат Тагор
К работе в школе приступила только с третьей четверти. Никто уже и не ждал моего возвращения, и я сразу окунулась в суету будней, очень неожиданной оказалась просьба 9 класса назначить меня классным руководителем. Совершенно не хотелось отнимать чей бы то ни было хлеб, да и быть свободной – устраивало больше. Уж не знаю, чем она их прогневала, только они очень настаивали. Почему-то и директор поддержал учеников, и внезапно появилась дополнительная и весьма ответственная обязанность. Мало того, что класс большой, они казались уже взрослыми, среди них легко потеряться – выглядела я совсем девчонкой. Чем увлечь – проблем не было, только настроения – не доставало. Но именно бешеная занятость могла отвлечь от бесконечных дум, надо было впрягаться, используя свой, не такой уж и богатый опыт преподавания. Были конспекты, были знания, вот только привычка общения на более высоком уровне, когда тебя понимают с полуслова и не надо стараться доходчиво объяснять, поначалу вызывала сложность восприятия учениками трудных тем. Это с опытом научилась всё раскладывать, как по нотам, просто и понятно давая материал уроков. Завуч, химик по образованию, вдруг стала часто появляться именно в 9 классе. Как потом сказала: «Понравилось слушать комментарии к роману Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание», - а после и толстовскому роману «Война и мир». Постепенно втягивалась, и уже не казалась таким пугающим сном работа в школе: никогда не хотела быть преподавателем. «Самый страшный враг – сомнение. Из-за него мы теряем то, что могли бы получить, но даже не попробовали». И сама я вряд ли оказалась бы в роли наставника. Я люблю учиться, а не учить. Часто задавалась вопросом: кто имеет право обучать, руководить, равно, как и судить? Многие страницы размышлений на эту тему, обнаруженные в дневниковых записях, в числе прочего предъявлены были в качестве доказательства моего нелояльного отношения к властным структурам.
Жаль, что ни на что не оставалось времени, всё съедала работа и нудный быт. Лишь в выходной можно расслабиться. Часто с другого берега приезжал родственник Любы, зимой – на санях, а летом – на лодке. Они брали меня с собой. Банька на берегу Лены позволяла забыть обо всём, а утром будил аромат домашней стряпни, неповторимый вкус еже воскресного таинства во всех, без исключения, домах. Распространяющийся вместе с дымком от смолистых поленьев по всему селу, он вселял тихое умиротворение. Веками так было заведено, оставалось следовать хорошей традиции и с благодарностью принимать приглашения благодушных жителей.
Не кончается время тревог, но кончаются зимы…
И. Бродский
Долгая зима была на излёте, и в воздухе ощущалось будоражащее приближение весны, а ноги ещё утопали в снегу. Лёгкий, свежий и нежный ветер после тревожного февральского «под музыку весеннего блаженства» уже творил свои чудеса.
О месяц весенний! Хрусталь за оконцем.
Шутник ты, я вижу, насмешник и враль.
Целуешь губами ревнивого солнца,
А под ноги стелешь метельную шаль. (Арранни Атааллах 1378 – 1418).
Перед Восьмым марта в школе обсуждали тревожную весть: пришла срочная телеграмма Мише Калиновичу, тому загадочному парню, познакомились с которым на День учителя; он работал по направлению после окончания Сельскохозяйственного института главным инженером в совхозе. После праздника в начале октября мы всего раз встретились около нашего дома – вместе с физруком он зачем-то приходил к соседям. Сейчас на месте его не было, ездил в Киренск по делам. Телеграмму переслали в город. «Срочно прилетай. Вера в тяжёлом состоянии в больнице». На следующий день получили другую: «Вера умерла». Сказать: «Шок», - ничего не сказать. Обожгла та шальная мысль, поразившая своей нелепостью. Не укладывалось в голове, как, молодая совсем девчонка, вот так, ни с того, ни с сего внезапно умирает, готовясь стать матерью через шесть месяцев? Какое торжество ожидало счастливых родителей!
Всё случается так, как случается… Печален жизни ход порой, и «не дано предугадать», что уготовано нам за очередным поворотом, кто-то масло льёт и льёт... «Почему не бывает, чтоб никто не искал среди пепла, в золе ту любовь, без которой нельзя на земле». Желанья и мечты, стремления и счастье, все смыслы бытия канули вместе с белым подвенечным платьем на вечной невесте, не рождённым дитём, плачем обезумевших родных, скорбным молчанием не проронившего ни слезинки, окаменевшего от горя жениха:
Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чём…
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чём. (Н. Рубцов).
Долго ещё не утихали отголоски грустных дней. Дань сочувствия, внимания молодому инженеру искренне и с уважением была отдана сполна.
Красиво прожитое… СЕГОДНЯ…
Делает каждое… ВЧЕРА… чудесным воспоминанием,
А каждое… ЗАВТРА… – полным НАДЕЖДЫ…
С. Шевчук
Время неумолимо летело вперёд. Перемены происходили потому, что я шла против того, к чему привыкла ранее. Ещё недавно, находясь на перепутье, анализируя былое, думая о будущем, искала в себе силы действовать в настоящем, опираясь на опыт борьбы с трудностями, идти навстречу своим страхам и одолевать их. Всё, что мне на самом деле нужно, уже есть внутри меня. И ничто не происходит просто так. На всё есть Высший замысел, а значит – я там, где и должна быть. Необходимо признать справедливость данного постулата и извлечь из этого максимум своих возможностей. И я всё быстрее втягивалась в круговорот школьных дел. Мой 9 класс отдыхать и скучать не давал, их тянуло ко мне, как магнитом. Много проводили мероприятий, а это всегда сближает, и процесс узнавания ускоряется, и хочется больше и больше общаться в неформальной обстановке. Что может быть лучше походов, да и просто чаепитий? Пружина, взведённая до предела, стремительно начала раскручиваться. Они уже настолько втянулись всё делать вместе, что не стеснялись приходить и домой.
Девятое мая, по традиции, отмечали серьёзно: шла напряжённая работа над спектаклем по мотивам пьесы «Мой бедный Марат» А. Арбузова. Очень сложная тема. Ещё никогда не бралась за большую вещь. Конечно, пришлось основательно поработать над сценарием, приводя в соответствие с возрастом и восприятием артистов, значительно сократив текст. Главное – в ролях Лики, Марата и Леонидика удивительно органично смотрелись ребята из нашего класса, и играли они с воодушевлением, почувствовав себя настоящими актёрами. Чтобы передать дух блокадного Ленинграда на примере одной частной истории – ведь желание любить неистребимо при любых обстоятельствах – потребовалось немалых усилий. Мои старания не остались незамеченными. Когда открылся занавес и на сцене появился диван, некоторые насторожились, а когда на него, неведомо откуда взявшийся завалился Марат, не заметив среди вороха одеял с краешка лежавшую Лику… Послышался возглас удивления, но, как всегда, всё было пристойно и эстетично, Лена и Андрей так вошли в роль, что заслужили аплодисменты у зрителей. Только администрация не знала, как оценить наши успехи. Слишком смелыми и раскованными чувствовали себя шестнадцатилетние актёры, заряжённые тонкой настройкой влюблённых душ. Это было накануне праздника, а назавтра отправились на природу с местной золотой молодёжью. За мною пытался ухаживать наш физрук… и, похоже, возлагал большие надежды на это мероприятие.
Ах, всё пройдёт –
Жалей иль не жалей.
Всё превратится в памятную небыль:
И это одиночество полей,
И тишина покинутого неба.
А. Дементьев
Не припомню ни до, ни после такого жаркого дня для этих мест и этого времени. Берега Киренги живописно расцветились зазеленевшими деревьями, кудрявыми кустарниками и первыми ранними цветами, а сама река в этом месте немыслимыми поворотами петляла, увлекая за собой, будто звала не бояться никаких преград и препятствий, являя пример неукротимого нрава своего; стремительно несла она свои студёные воды навстречу поджидающей её красавице Лене, вставшей на пути гордой северянки, дав впоследствии своё звучное имя городу-острову, возведённому в месте слияния двух удивительных таёжных рек.
Было настолько знойно, что все разделись до купальников. В эти годы ещё можно демонстрировать спортивное телосложение и не стесняться незнакомых парней. Каково же было моё удивление, когда увидела среди них Калиновича. Мне уже доложили: его опекает воспитатель детского сада, и она была здесь... Поначалу все сидели одной большой компанией, постепенно некоторые стали отделяться. В какой-то момент Миша предложил посмотреть одно изумительное место, и мы отправились искать «приют печальных глаз». Долго молчали. Я не знала, какие слова найти, чтобы не затронуть самые больные струны души, ибо страшно нечаянно коснуться, пусть даже искренними побуждениями, не утихающей скорби, животрепещущей памяти, где Она ещё жива, и в то же время Её уже нет. Уж я-то знала состояние, когда «хочется опять от этой невозвратности кричать». Даже если с человеком, бесконечно дорогим, расстаёшься на длительное время, утрачиваешь вкус к жизни совершенно, а вот так… Ещё не ведала в этот момент, что ожидает меня в Ангарске зеркальная история… уже полгода не было вестей от Володи.
Миша держался свободно и естественно. Если не знать о трагедии, невозможно было что-либо заметить. В одном месте речка оказалась такой мелкой, а нам, чтобы попасть на другой берег, нужно сделать большой крюк – мой спутник просто взял на руки и перенёс по ледяной воде. Неожиданно. Пикантная ситуация... Ушли далеко. Наконец, он заговорил:
- Сознательно увёл тебя оттуда. Они смотрят на меня, как на больного. Устал я и от опеки, и от разговоров. С тобой мне легко и спокойно. Твой взгляд – всё понимающий. Ты ни на кого не похожа, нравится естественная реакция на всё, и хочется с тобой говорить. Ты меня чувствуешь, как никто.
Будь это при других обстоятельствах, давно бы ответила какой-нибудь острой шуткой. Но я боялась, прервав его, спугнуть так нелегко дающееся откровение, а главное, давала возможность выговориться, хоть о чём, просто выплеснуть скопившуюся тоску, невыплаканную горечь о потерянном счастье. Это дорогого стоит. И неважно всё остальное. Пусть говорит.
- Знаешь, когда летел туда, еще не знал, что Веры уже нет… но чувство тоскливо-беспокойного страха появилось сразу… хоть и не думал я, что это так серьёзно. Мало ли что бывает: плохо стало, ведь она же беременна… когда сказали: сделать ничего не смогли… – удар чудовищной силы едва не свалил… не помню, как удержался. Я потерялся... Уже на квартире, где она жила, хозяйка, плача, рассказывала:
- У неё последнее время болела голова, раньше уходила с занятий, больше лежала, а в больницу не шла. Отправляла, ведь, её, - как бы виновато оправдываясь, продолжала, - а тут потеряла сознание, вот и вызвала скорую, увезли бедняжку. И в сознание она не приходила, так и умерла. Сказали: опухоль мозга.
Помолчав, начал винить себя, что не был рядом, надо было обследоваться, на время бросить учёбу… Я знала: никто и ничем уже помочь не мог. Да и он, думаю, это понимал: «Дни миновали счастливые. Нет их». Не стала задавать вопросы, что-то говорить, ему тяжело всё заново переживать, но он продолжил:
- Я взял себя в руки, больше никто не видел ни моей слабости, ни слез, ни растерянности. Надо было достойно похоронить тех, кто так дорог… Купил свадебное платье, фату, всё организовал... В цветах печали и любви укутал моих любимых. Что ещё мог я сделать?
На время Миша замолчал, погрузившись сумрачным сознанием в тот бесконечный час, и видно было, как склонилась голова в прощальном немом поцелуе давно остывших, бестрепетных губ. Последний взгляд на родные, тронутые безжалостной, смертной краской дорогие черты... «И плывёт под ногами пастельное небо…», стынет сердца убитого плоть… Вот тогда – из глубины подсознания одинокая острая, как лезвие, мысль мощным прожектором со всей жестокой сутью обнажила явный, чудовищный смысл происходящего: ослепительная безнадёжность – край, за которым уже ничего нет! Самый скорбный момент... одинокий гроб в колышущемся мареве потустороннего сознания медленно уплывает в новый Вечный приют: мерзко сырой, безмолвно отвратительный и мрачный и всегда являет собой непередаваемо жуткое зрелище, а всё естество твоё отчаянно противится жестокой несправедливости судьбы. Кто это пережил и не раз, никогда не сможет забыть смертельный холод души, предельную степень оцепенения, коллапс ускользающего сознания, понять и уловить: где та грань между тем и этим миром, жизнью и смертью, на каком пределе человеческого терпения наступает состояние крайнего отчаяния? Как выглядит это адское терпение? Чередой медленно сгораемых спичек, когда остаётся обугленный остов после мощного распада, превращаясь в прах и пепел на твоих глазах, ибо не сразу и не вдруг приходит осознание безумного ужаса от пустоты вокруг, безвозвратности невосполнимой потери! Так же выглядит и твоя душа, пока ещё обугленным остовом, и долго ещё будет противиться окончательному взрыву-распаду, и только, если повезёт, со временем может возродиться под воздействием обновляющей, очищающей возвышенной музыки жизни, «безмерной глубиною поражая, как в замке пробудившийся орган, все уголки души собою заполняя».
Нам так нелегко давались минуты сближающего откровения, а «...отблески душевной непогоды...» резким контрастом оттеняли яростно торжествующую природу. Молчание затянулось… «А мы с тобой, как Небо и Земля, которых может лишь соединить разбитых судеб мёртвая петля и горизонта призрачная нить», балансируя между двух миров: бытия и небытия, непредсказуемости и неизбежности — продолжали плыть по волнам болезненно не утихающей памяти. Нужно было выбираться из дремучих дебрей парадоксального состояния. Нас уже давно потеряли... Когда вернулись после мучительно-печального путешествия, представ перед любопытным народом, наш неоднозначный вид говорил о многом, только каждый понял это по-своему... Одно казалось бесспорным: больше никто не будет покушаться ни на меня, ни на него, ибо таинственная нить перекрестила нас взаимным пониманием, горечью воспоминаний, глубоким обнажением нашего внутреннего мира, и, хотя я почти не говорила, «...самые важные слова в своей жизни мы произносим молча». Праздник удался: кто-то что-то потерял, а кто-то – нашёл. И не было предела неминуемому торжеству завтрашнего дня. Казалось…
Продолжение следует.
Нет комментариев