Предыдущая публикация
Казанцев Г.
Т.
ЗВУКИ
СЕРДЦА
Избранные
произведения
том четвёртый
С Л Е П О Й Д О Ж Д Ь
Элегическая повесть
Вступление
Деньги на похороны «Мальвины» дал Булах, видимо, так и оставшийся на всю жизнь неисправимым благодетелем.
Он совершенно случайно узнал об её преждевременной смерти и появился посреди «закосевшей» кампании, словно кантервильское привидение, а точнее, – словно ветхозаветный святой, только-только ниспосланный самими небесами. И последнее утверждение будет наиболее правильным. Потому как от его безукоризненно чистого модного костюма цвета голубой волны во все стороны источались нежные светлые лучи, а стоящие торчком коротко подстриженные рыжевато-золотистые волосы создавали вокруг непомерно большой головы расплывчатый нимб некоего божественного происхождения.
Бродяги, которые благодаря старой милицейской аббревиатуре известны ныне, как «бомжи», то есть лица «без определённого места жительства», хаотично слонялись вокруг умершей женщины, не представляя, каким образом в наикратчайшие сроки избавиться от худенького тельца, иначе говоря, передать его в холодные владения матушки Земли.
Даже дурман, добытый из синтетического клея неизвестной марки, обычно оживляющий деятельность мозговых извилин, толкая на свершение разнообразных бродяжнических подвигов, не внёс в их одиозные умы указания по разрешению этой неразрешимой проблемы.
Лишь один высокий черноволосый человек в возрасте около сорока лет невозмутимо стоял возле разбитого окна. Он один знал, что делать в сложившейся ситуации.
– Как всё случилось? – спросил Булах, поймав в голове первую попавшуюся мысль, и скорбно заглянул в глаза этому человеку, который в последнее время находился в прочных путах безысходности, полностью сломавшей его былой достаточно уравновешенный характер.
Тот недоумённо уставился на Булаха не в силах объяснить своему притуплённому разуму, как заместителю генерального директора «Химпрома» удалось отыскать убогое пристанище, расположенное в одной из заброшенных комнат бывшего общежития, некогда принадлежавшего бывшему крупному крымскому тресту «Перекопхимстрой».
Своим внимательным и пристальным взглядом Булах, наверное, давал понять, что предложенная финансовая помощь в виде целой пачки купюр достоинством в десять гривней каждая, ни в коей мере не предназначалась на «пропой». Ведь, она даже могла быть способной вывести любого несчастного изгоя из состояния внутренней стагнации, помочь ему забыть о приступе ипохондрии, болезненном страхе, причина которого лежала в неспособности опять забраться на безрассудно покинутую палубу современного Ноевого ковчега, чтобы когда-нибудь все равно достичь спасительного берега нормальной человеческой жизни.
Однако для такого безнадёжного бродяги вновь почувствовать горький вкус жизни означало заразиться ужасной и неизлечимой болезнью.
Вся денежная наличность тут же оказалась рассованной по засаленным карманчикам порванных брюк американского военного покроя, наверное, побывавших в самых горячих точках планеты, а также по нагрудным карманам офицерской рубашки защитного цвета образца времён «хрущевской оттепели», хотя и выгоревшей под палящими лучами южного солнца, но не потерявшей своего «совкового» качества. Следом за поспешной финансовой операцией человек потупился, вполне возможно, с единственной целью – не допустить попадания гнилостного запаха перегара на светлую ауру Булаха и выдавил из себя едкую фразу:
– Хе… Конечно, я теперь для тебя, так сказать, рамоли, умственно отсталый бомж, и мой пуризм, стремление, так сказать, к нравственной чистоте, представляет сейчас с твоей точки зрения бесконечно малую величину…
– Да, бросьте вы…, – искренне застеснявшись, пролепетал Булах, но был грубо оборван с намерением, поскорей избавиться от новоиспечённого «нувориша» заводской управленческой элиты.
– Перестань! Спасибо, конечно, за материальную поддержку. Можешь не сомневаться, она, как тринадцатая зарплата в застойные времена, будет до копейки вложена по назначению. Ты, ведь, меня знаешь, я профанацией не занимаюсь.
И Булах тотчас понял, что его благие мысли о духовной ретрансформации бывшего приятеля останутся невоплощенными в жизнь.
Затем мужчины некоторое время стояли молча, пока Булах не повторил свой первоначальный вопрос:
– Как всё произошло?
– Булах, я тебе душевное спасибо выразил?
– Да.
– Или хочешь получить признательность в письменной форме? Я писать ещё не разучился… Короче, садись, Филипп, в свой шикарный «Мерседес» или «Форд» и крути баранку на полную катушку, пока не окажешься на авеню имени «Демьяна Бедного» … А то свой жирный ланч проворонишь, остынет…
Под этими словами подразумевалось, что Булаху предлагалось проследовать для обеденного приёма пищи в новенький двухэтажный коттедж, в престижном микрорайоне, где селились только состоятельное граждане Северокрымска.
Ему ничего не оставалось, как повернуться к выходу, и, пока он чертыхался по раскуроченному деревянному полу, услышал фразу, брошенную на прощанье:
-Учти, Филипп, всякая ламентация сейчас совершенно ни к месту. Моя душа уже ни сетования, ни соболезнования не изливать, не воспринимать не желает. Понял?
Послышался лёгкий шум отъезжающей иномарки, и все деньги моментально были поделены подвыпившими забулдыгами по принципу начала детской распространенной игры в карты, название которой отвечало сложившейся обстановке – «пьяница».
Затем пара бродяг принялась наспех сколачивать гроб из оторванных половых досок и чудом уцелевшей перегородки. Другая пара быстрее пули полетела в ближайший магазин и в считанные минуты появилась вновь, неся хлеб, дорогую копчёную колбасу и дешевую водку.
Но не успела кампания приступить к тризне, как под окном вдруг опять послышался гул машины. Подкатил старенький самосвал, на котором человек в защитной рубашке утром привез тело «Мальвины» из морга и теперь на нем же предстояло отправить умершую в последний путь.
Человеку в защитной рубашке тяжело было смотреть на своих грязных собратьев, которые трясущимися руками торопливо запихнули тело в ящик, даже при первом приближении не напоминавший гроб. Он только с апатичным видом отрешенно уставился в окно с выбитыми стеклами, и никто не заметил, как по его небритой щеке скатилась скупая мужская слеза.
Мёртвая женщина не была ему безразличной.
Через минут пять человек обернулся и натужно закричал:
– Чего столпились? Давай грузить!
Собутыльники в свою очередь удивлённо вытаращили глаза:
– Ты чё? В уме?
И один из них произнёс сакраментальную фразу:
– Христианские законы разве нарушать льзя?
– Мы тебе не чучмеки! – отозвался другой. – Сразу грузят только американских крокодилов.
Мужики не спеша вынесли гроб на улицу и осторожно установили на две табуретки с полуоторванными ножками.
Наиболее догадливый выпивоха у изголовья тела поставил большую эмалированную кружку и, увидев удивлённые взгляды, пояснил:
– Сказано, христианские законы не нарушать! Ёмкость поставлена для сбора подаяний сердобольных граждан, случайно проходящих мимо траурной прецессии.
– Ты хоть знаешь, что такое прецессия? – оборвал его тощий старичок, когда-то работавший на авиастроительном заводе, за длинные усы прозванный «Тараканом».
– Молчи, запечное насекомое, вдруг, в самом деле, кто-то расчувствуется.
– Похороны есть похороны, – промолвил его товарищ…
Сочувствующих не нашлось. Прохожие, отвернув равнодушные лица в сторону, спешили по своим делам, обходя стороной маленькую кучку странных людей, как на подбор одетых в старую грязную одежду.
Тогда бомжи, не сговариваясь, окружили гроб, распечатали несколько бутылок водки и принялись наполнять пластмассовые стаканчики, принесённые с ближайшей помойки.
Вместе с бульканьем жидкости послышались тихие скорбные голоса:
– Хорошая была баба…
– Таких… боженька пораньше к себе… забирает.
– Из ничего могла закусь приготовить, подвёл итог доходяга, прозванный «Тараканом», дав понять, что питья всегда много, а еды катастрофически не хватает.
Послышался чей-то хриплый голос:
– Таракан, чья бы корова мычала, а твоя молчала. У тебя сычуг – настоящий реактивный движок. Сколько шамать не перепадает, все равно мало.
– Будто помойное дерьмо надо готовить? – презрительно сплюнув, промолвил водитель самосвала.
Все с упрёком посмотрели на толстого шофера, объёмистый живот которого свешивался через брючной ремень, словно тот сказал нечто непристойное.
А он, не обращая внимания на их осуждающие взгляды, стал торопить присутствующих:
– Мужики, кончай бодягу тянуть! Хозяин меня отпустил только на обеденный перерыв.
В этот момент из небольшого кучевого облачка ни с того ни с сего на гроб упали тяжёлые дождевые капли, а затем на несколько минут рванул настоящий ливень.
Бомжи начали изумлённо озираться по сторонам, затем, не найдя поблизости поливочной машины, как по команде, задрали взлохмаченные головы в небо.
Там в бездонной вышине испускало свои ослепительные лучи жаркое летнее солнце, а вокруг весело голубела бескрайняя синева. И лишь небольшая стайка серых кудрявых облаков незаметно подкралась к зениту со стороны морского залива. В северном Крыму такое явление во время изнуряющей степной жары бывает весьма редкостным.
– Слепой дождь!? – испуганно вскрикнул «Таракан», с недоумением уставившись на гроб, в котором желтело круглое восковое личико покойницы.
– Ч-чё д-делать б-будем? – заикаясь, с беспокойством засуетился стоявший рядом с ним «Художник», бомж, некоторое время работавший на стройке в качестве маляра.
Но пока старательно выговаривалась фраза, дождик прекратился, и ему уже пришлось задавать следующий вопрос:
– С-скажите м-мужики, п-почему д-дождь н-называется с-слепым?
– Отвяжись! – лениво протянул человек в защитной военной рубашке. – Лучше ответь, что такое синкретизм?
– Дураки, слепой дождь – к счастью. На том свете «Мальвина» обязательно ангелом станет, – заметил один из участников поминальной тризны.
«Художник», не говоря ни слова, заворожено наблюдал, как наполняется его стаканчик очередной порцией водки.
Зато кто-то с ехидством заметил:
– Он в живописи разбирается, как земляной червяк, в звёздах. Ему что синкретизм, что сюрреализм – один пирог!
– Самый лучший художник – светило, оно рисует и выдаёт свои гениальные картины точно в срок, ни у кого не спрашивая разрешения, – нравоучительно произнёс человек в защитной рубашке, – а синкретизм – это неразвитое состояние человека от самого рождения. Чурки вы, с глазами!
Люди удивленно поглядели на него. Они уважали человека в военной рубашке, но высказанная грубость, несмотря на изрядно количество выпитой водки, задела бомжей за живое. Было бы гораздо лучше, если бы он выругался многоэтажным матом.
– «Художник», чего молчишь? Скажи начальнику своё «фэ», – сердито проговорил «Таракан».
Но тот, не способный на расшифровку чересчур заумных слов, осушил изрядно помятый стаканчик и с остервенение выбросил его в кусты, продолжая сохранять каменное выражение лица.
Тогда «Таракан», считавшийся среди оборванцев чуть ли не интеллигентом, ожесточился ещё больше:
– Нечего переть на нас, а то мы не посмотрим, что ты – здоровенный амбал. … Найдём и на тебя управу. Есть люди и поумнее. … А лучший художник, если хочешь знать – время. Оно так человека разукрашивает, что кому-то к зеркалу подойти не хочется, а кто-то от него не может оторваться.
Последняя бутылка опустела, и под занавес своей длинной тирады «Таракан» остервенело разбил её о придорожный тротуарный бордюр, сопровождая полет осколков озлобленным взглядом и грубым трёхэтажным матом.
Слова собрата по бродяжничеству не затронули человека в военной рубашке, однако звон разбивающегося стекла, вывел из задумчивого меланхолического состояния. Он просверлил «Таракана» черными, как у цыгана глазами, отчего тот съёжился в комочек, и всем показалось, что его тощая фигура может скрутиться в спираль.
В это время в окнах пятиэтажки, находящейся на противоположной стороне улицы, появились головы двух древних бабок.
– Опять наркоманная шантрапа расшумелась!
– От бомжей спасу не стало!
«Художник» уловил мрачный взгляд человека в военной рубашке и, защищая товарища, заискивающе пояснил:
– Дак, ведь, когда корабли спускают на воду, то на счастье бьют стеклотару.
– Не пустую же, из-под водяры, а с шампанским, – сказал кто-то из-за его спины.
– Пускай «Мальвина» отправляется в счастливое круглосветное плавание по райским кустам! – проворчал один из бомжей.
А «Таракан» не преминул его поправить:
– В кругосветное плавание, круглая бывает только у тебя «тыковка» с серой начинкой. … И по кустам не плавают, а… совсем другим занимаются.
– У него голова – квадратная, круглой отродясь не пахло.
– Тогда пусть он говорит: « в кругосветное плавание по райским кущам». Знахарь запахов нашёлся!
– У вас что-нибудь святое есть? – завозмущался водитель самосвала, – пора уже ехать, а вы, ей-богу, базарные бабы…
– Все равно, «Мальвине» на этом свете счастливое плавание было заказано, – продолжал ворчать «Таракан», и все почему-то после его фразы поглядели на человека в военной рубашке.
– Какой из бабы моряк? Если разве что плавать с зелёным змеем, – не унимался водитель. – Чего застыли? Шевелитесь! Я же сказал в моём распоряжении только полчаса. До погоста и обратно.
Бомжи, громко кряхтя, подхватили сколоченный ящик, в котором покоилось, а точнее лежало, невесомое тело «Мальвины» и с грохотом закинули в кузов самосвала.
Человек в военной рубашке ещё с одним бродягой забрался в кабину, и затем импровизированный траурный кортеж, глухо фыркая, выкатился со двора.
Оставшаяся кампания дружно повалила в заброшенную общагу, – допивать и доедать остатки спиртного и снеди.
На кладбище быстро нашлись работники, которые вырыли могилу.
Человек в военной рубашке в последний раз посмотрел на восковое лицо женщины, с которой когда-то провёл много дней и ночей и которую, если не любил, то искренне уважал, потому что она считалась ему женой.
Скуластое личико даже сейчас таило былую красоту, хотя бродяжничество постаралось надёжно скрыть её под толстым слоем несмываемой грязи, отчего оно приобрело рыжевато коричневый оттенок. Цвет характерный для перекопских глинистых почв. Казалось, лицо хранило немой укор за то, что он ничего не сделал, чтобы предотвратить падение его владелицы в вонючее болото нищенского существования.
Когда последний комок земли упал на могилу, человек в военной рубашке полностью протрезвел. Перед остекленевшими глазами постепенно стала проявляться вся его непутёвая жизнь, и он неожиданно для своего спутника, единственного бродяги, оставшегося с ним наедине, по-волчьи тоскливо и протяжно завыл.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Падение советской власти Выбриков встретил в чине главного прибориста одного из крупнейших в стране химических предприятий. К этому времени ему, двадцатисемилетнему специалисту, уже вовсю маячила перспектива дальнейшего научного роста. Но молодой кандидат наук решил на практике применить полученные технические знания, которые, в общем-то, отпускались ему Всевышним без всяких проволочек: быстро, легко и в полной мере. И вот, когда по окончанию аспирантуры была предложена такая высокая должность,
он с величайшей радостью согласился. Тем более предстояло ехать на юг, в благодатный Крым.
Через два года после такого решительного выбора ясный жизненный горизонт никаких туманностей молодому человеку не предвещал. У Георгия Назаровича было всё: положение в обществе, молодая симпатичная жена, (в те времена холостым не рекомендовалось занимать номенклатурные должности), прекрасная трёхкомнатная квартира в престижном десятом микрорайоне степного городка химиков, а также новенький «Москвич» с г
Следующая публикация
Нет комментариев