Предыдущая публикация
7 августа - День рождения Пантелеймона Александровича Кулиша, поэта, прозаика, и пр.
, жившего в Туле и посещавшего Белёв!
Пантелеймон Александрович Кулиш
В 2024 - юбилейная дата: 205 лет со Дня его рождения.
Тула скромно обходит его своим вниманием, а совершенно зря! Будучи в ссылке в Туле Пантелеймон Кулиш написал ряд исторически значимых произведений, даже проехался по Тульской губернии и на память нам оставил зарисовку дома Василия Андреевича Жуковского - первую и наиболее приближенную к оригиналу, построенному самим белёвским поэтом. Первый библиограф Николая Васильевича Гоголя - Пантелеймон Кулиш собрал, сохранил, упорядочил и издал первое полное собрание писем и сочинений, сберегая для русской литературы великого классика, каким был его земляк. Взрослея и приобретая жизненный опыт и знания, Пантелеймон Кулиш радикально поменял свои знания с русофобских на русофильские, но именно эта смена убеждений стала толчком к забвению сделанного им самим, недооценке его роли в истории и литературе. Бывшие некогда братские народы - одни не простили, другие не приняли, потому имени Пантелеймона Кулиша мы не слышим и произведений не читаем. А зря! Тула может по праву гордиться его именем, как и Белёв! Такими именами негоже разбрасываться, надо беречь, хранить и гордиться!
Статья о жизни и творчестве юбиляра, приведённая ниже, не моя, автор и источник указан в конце, нет смысла переписывать её своими словами, лучше написанного я всё равно не напишу. Читайте, знайте, распространяйте, гордитесь, равняйтесь, стремитесь!
"В 2024 году, 7 августа, исполняется 205 лет со дня рождения Пантелеймона Александровича Кулиша — украинского поэта и прозаика, фольклориста и этнографа, переводчика, критика, редактора, историка, издателя.
Будущий автор концепции «хуторской философии» Пантелеймон Кулиш родился в городке Воронеж Глуховского уезда Черниговской губернии, Российская Империя. Был сыном состоятельного украинского дворянина.
С 1839 года Кулиш был вольным слушателем в Киевском университете, но студентом так и не стал, поскольку не имел документального свидетельства о дворянском происхождении. В то время Кулиш написал «малороссийские рассказы» на русском языке: «О том, отчего в местечке Воронеже высох Пешевцов став» и «О том, что случилось с козаком Бурдюгом на Зелёной неделе», а также повесть на основе народных сказаний «Огненный змей».
Получил должность преподавателя в Луцком дворянском училище. Позднее Кулиш работает в Киеве, Луцке и Ровно.
С 1845 года Кулиш в Петербурге по приглашению ректора Петербургского университета П. А. Плетнёва стал старшим учителем гимназии и лектором русского языка для иностранных слушателей университета.
Через два года Петербургская Академия наук по рекомендации направила П. Кулиша в командировку в Западную Европу для изучения славянских языков, истории, культуры и искусства. Он едет вместе со своей 18-летней женой Александрой Михайловной Белозерской, на которой женился 22 января 1847 года.
В 1847 года в Варшаве Кулиша как члена Кирилло-Мефодиевского братства арестовали и возвратили в Петербург, где в течение трёх месяцев он подвергался допросам в III отделении. Доказать его принадлежность к тайной антиправительственной организации не удалось. Тем не менее, приговор гласил: «…хотя и не принадлежал к указанному обществу, однако находился в дружеских связях со всеми его участниками и … поместил даже в опубликованные им произведения много двусмысленных мест, которые могли вселять в малороссов мысли о праве их на отдельное существование от Империи, — поместить в Алексеевский равелин на четыре месяца и затем отправить на службу в Вологду…».
Затем наказание смягчили — поместили на 2 месяца в арестантском отделении военного госпиталя, а оттуда отправили в ссылку в Тулу. Несмотря на бедственное положение, за три года и три месяца в Туле Кулиш написал историческое произведение для юношества «Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце», исторический роман «Северяки», который позднее опубликован под названием «Алексей Однорог», автобиографический роман в стихах «Евгений Онегин нашего времени», роман «Петр Иванович Березин и его семейство, или Люди, решившиеся во что бы то ни стало быть счастливыми».
После долгих хлопот перед III отделением Кулиш получил должность в канцелярии губернатора, а позднее начал редактировать неофициальный раздел «Тульских губернских ведомостей».
В 1850 году Кулиш вернулся в Петербург, где продолжил писать. Не имея права на публикацию своих произведений, он помещает под псевдонимом «Николай М.» в некрасовском «Современнике» повести на русском языке и двухтомные «Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя».
Знакомство с матерью Гоголя побудило его начать подготовку шеститомного собрания сочинений и писем Гоголя. В то же время Кулиш подготовил двухтомник фольклорно-исторических и этнографических материалов «Записки о Южной Руси», опубликованный в Петербурге в 1856—1857 годах. Сборник был написан так называемой «кулишовкой» — разработанным Кулишом украинским фонетическим алфавитом.
В 1857 году П. Кулиш издал роман «Чорна рада» («Чёрная рада», впервые опубликован в журнале «Русская беседа», переиздан в том же году отдельным изданием. Роман посвящён борьбе за гетманский титул после смерти Богдана Хмельницкого. Иван Франко назвал этот роман «лучшей исторической повестью в нашей литературе».), украинский букварь «кулишовкой» и книга для чтения — «Граматка», «Народні оповідання» («Народные рассказы») Марко Вовчок, которые он отредактировал и опубликовал. Затем он открыл собственную типографию.
Посетил вместе с женой в Москву, гостил у своего друга С. Т. Аксакова, затем совершил второе заграничное путешествие. Европейская цивилизация писателя разочаровала — напротив, идеалом Кулиша становится патриархальная жизнь на хуторе. В Петербурге Кулиш начал издавать альманах «Хата».
Тем временем брат его жены В. Белозерский ходатайствовал об издании первого украинского журнала «Основа». П. Кулиш вместе с супругой, которая начинает публиковать рассказы под псевдонимом Ганна Барвинок, сразу же увлекся подготовкой материалов для этого литературного и общественно-политического издания.
Одновременно Кулиш составляет свой первый поэтический сборник «Досвітки. Думи і поеми», который издал в Петербурге в 1862 году, накануне издания Валуевского циркуляра, который запретил публиковать произведения на украинском языке не художественного содержания.
В 1860 году Кулиш начал перевод Библии на украинский язык. К 1871 году он уже перевел Пятикнижие, Псалтырь и Евангелие.
Работая в Варшаве в 1864—1868 годах, с 1871 года в Вене, а с 1873 — в Петербурге на должности редактора «Журнала Министерства путей сообщения», он подготовил 3-томное исследование «История воссоединения Руси», в котором стремился документально подтвердить идею исторического вреда казачьих движений XVII века и восславить культурную миссию польской шляхты и Российской империи в истории Малороссии.
Эта книга окончательно оттолкнула от Пантелеймона Александровича «украинофилов».
С 1881 года Кулиш жил в Галиции.
Пантелеймон Кулиш по популярности соперничал с Тарасом Шечнко, с которым в жизни очень дружил, хотя и не разделял его многих политических взглядов.
В последние годы жизни Кулиш поселился на хуторе Мотроновка. Здесь он составил из своих русскоязычных статей и украиноязычных художественных произведений сборник «Хуторская философия и удалённая от света поэзия», который после публикации в 1879 году был запрещён цензурой и изъят из продажи на основании «Эмсского указа».
В конце жизни Кулиш проявил творческий интерес к мусульманской культуре, к этике ислама (поэма «Магомет і Хадиза» (1883). Им также написана драма в стихах «Байда, князь Вишневецький» (1884)).
Кулиш много переводил, особенно Шекспира, Гёте, Байрона.
Умер Кулиш 14 февраля 1897 года на своём хуторе Мотроновка.
В советское время Пантелеймона Кулиша характеризовали как «украинского буржуазно-помещичьего националиста», не принимая во внимание его многие русофильские идеи, которыми он особенно проникся, став зрелым писателем. К творчеству Кулиша относились соответственно."
"Новости Волгограда, России и мира." Ссылку на сайт не пропускают, увы.
О Н.В.Гоголе - Пантелеймон Кулиш:
«…Если бы судьба бросила его в мир круглым сиротою, то с этим инстинктом всматриваться во все его окружающее, с этим даром по виденному угадывать невиданное и из отдельных, несвязных частиц строить целое, он во всяком случае сделался бы, так или иначе, художником. Пускай бы он родился в самом монотонном уголке России, посреди каких-нибудь Зырян, или Калмыков: он и там высосал бы из родной почвы соки для цветов воображения и плодов мыслящего духа. Но судьба назначила ему увидеть свет в стране по замечанию Линнея, самой разнообразной естественными произведениями, и посреди племени, одаренного всеми видоизменениями чувств, от совершенного равнодушия к житейским выгодам и отсутствия всякой энергии до неугомонной предприимчивости и горячего пристрастия к любимой мечте, — от беззаботного, ленивого смехотворства до глубочайших, мрачных, или торжественных движений сердца, — посреди племени, у которого песня звенит, вся от начала до конца, богатыми рифмами — чистый, благородный металл поэзии — и каждым почти словом питает воображение. Небо сияет в ней месяцем и звездами над двором «красной дивчины»; роза плывет по воде, эмблематически выражая потерю цветущей молодости, от яркости нарядов красавицы вспыхивает дуброва, через которую она едет к суженому; влюбленная казачка молит Бога собрать ее вздохи, как цветы, и поставить у изголовья «милого», чтоб он проснувшись вспомнил о ней. А песни матерей и жен бывшего воинственного сословия! а мужественные рапсодии бандуристов, звучащие крепкою речью, унылые и вместе торжественные!.. Каково такая поэзия должна была подействовать на душу будущего автора «Тараса Бульбы» и живописца украинской природы!
Этого мало. Он рождается в семействе, отделенном только одним, или двумя поколениями от эпохи казацких войн. От своего деда он мог слышать еще свежие, полные живого интереса устные предания о том, что записано в летописях. И точно, следы этого сохранились в повести о «Пропавшей грамоте», рассказанной от лица балагура-дьячка. Автор, набросив на себя, по обыкновению, покров шутливости, говорит с чувством, явно искренним:
«Эх старина, старина! что за радость, что за разгулье падет на сердце, когда услышишь про то, что давно-давно — и года ему, и месяца нет — деялось на свете! А как впутается еще какой-нибудь родич, дед, или прадед — ну, тогда и рукой махни. Чтоб мне поперхнулось за акафистом великомученице Варваре, если не чудится, что вот-вот сам все это делаешь, как будто залез в прадедовскую душу, или прадедовская душа шалит в тебе!»
Самые легкие черты старинной Малороссии, разбросанные у него — не говорю уже в «Тарасе Бульбе», но и в мелких рассказах и отрывках — дышат именно таким чувством, «как будто он залез в прадедовскую душу» и видел сквозь нее собственными глазами своего предка, Остапа Гоголя. В нем не заметно этого правильного, полного изучения старины, на которое опирается родственная ему фантазия Вальтера Скотта; он говорит вещи, известные и мне, и другому, и десятому, но говорит их так, что в каждой их фразе веет воздух не нашего времени и в складе его речи чуешь присутствие отдаленной действительности. Видно, что он был поражен в детстве не событиями старины, о которых случалось ему слышать, а общим характером этих событий, и чувство, впечатлевшееся тогда в его сердце, сообщало потом всему, чего он ни касался своею кистью, тот свет, в котором его детскому воображению представлялась старина…»
(Пантелеймон Кулиш, «Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя»)
«…Если бы судьба бросила его в мир круглым сиротою, то с этим инстинктом всматриваться во все его окружающее, с этим даром по виденному угадывать невиданное и из отдельных, несвязных частиц строить целое, он во всяком случае сделался бы, так или иначе, художником. Пускай бы он родился в самом монотонном уголке России, посреди каких-нибудь Зырян, или Калмыков: он и там высосал бы из родной почвы соки для цветов воображения и плодов мыслящего духа. Но судьба назначила ему увидеть свет в стране по замечанию Линнея, самой разнообразной естественными произведениями, и посреди племени, одаренного всеми видоизменениями чувств, от совершенного равнодушия к житейским выгодам и отсутствия всякой энергии до неугомонной предприимчивости и горячего пристрастия к любимой мечте, — от беззаботного, ленивого смехотворства до глубочайших, мрачных, или торжественных движений сердца, — посреди племени, у которого песня звенит, вся от начала до конца, богатыми рифмами — чистый, благородный металл поэзии — и каждым почти словом питает воображение. Небо сияет в ней месяцем и звездами над двором «красной дивчины»; роза плывет по воде, эмблематически выражая потерю цветущей молодости, от яркости нарядов красавицы вспыхивает дуброва, через которую она едет к суженому; влюбленная казачка молит Бога собрать ее вздохи, как цветы, и поставить у изголовья «милого», чтоб он проснувшись вспомнил о ней. А песни матерей и жен бывшего воинственного сословия! а мужественные рапсодии бандуристов, звучащие крепкою речью, унылые и вместе торжественные!.. Каково такая поэзия должна была подействовать на душу будущего автора «Тараса Бульбы» и живописца украинской природы!
Этого мало. Он рождается в семействе, отделенном только одним, или двумя поколениями от эпохи казацких войн. От своего деда он мог слышать еще свежие, полные живого интереса устные предания о том, что записано в летописях. И точно, следы этого сохранились в повести о «Пропавшей грамоте», рассказанной от лица балагура-дьячка. Автор, набросив на себя, по обыкновению, покров шутливости, говорит с чувством, явно искренним:
«Эх старина, старина! что за радость, что за разгулье падет на сердце, когда услышишь про то, что давно-давно — и года ему, и месяца нет — деялось на свете! А как впутается еще какой-нибудь родич, дед, или прадед — ну, тогда и рукой махни. Чтоб мне поперхнулось за акафистом великомученице Варваре, если не чудится, что вот-вот сам все это делаешь, как будто залез в прадедовскую душу, или прадедовская душа шалит в тебе!»
Самые легкие черты старинной Малороссии, разбросанные у него — не говорю уже в «Тарасе Бульбе», но и в мелких рассказах и отрывках — дышат именно таким чувством, «как будто он залез в прадедовскую душу» и видел сквозь нее собственными глазами своего предка, Остапа Гоголя. В нем не заметно этого правильного, полного изучения старины, на которое опирается родственная ему фантазия Вальтера Скотта; он говорит вещи, известные и мне, и другому, и десятому, но говорит их так, что в каждой их фразе веет воздух не нашего времени и в складе его речи чуешь присутствие отдаленной действительности. Видно, что он был поражен в детстве не событиями старины, о которых случалось ему слышать, а общим характером этих событий, и чувство, впечатлевшееся тогда в его сердце, сообщало потом всему, чего он ни касался своею кистью, тот свет, в котором его детскому воображению представлялась старина…»
(Пантелеймон Кулиш, «Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя»)
Следующая публикация
Нет комментариев