Перед Богом и людьми

Любовь Курилюк /Зюзинские истории /
Родители невесты хмуро глядели на будущего родственника. Миша им не нравился, но, раз уж такое дело, надо способствовать счастью дочери. Да и внука жалко, если без отца расти будет…
Миша, в справленном по фигуре костюме и с букетом, растерянно смотрел на счастливо улыбающуюся Тоську. Она, в белом, широком от груди платье, румяная, чуть располневшая, какая–то вся томная и медленная, шла рядом с ним и победно смотрела на свою мать.
— Видишь, не стыдно теперь мне! Хорошо я придумала, всё по–моему вышло! — казалось говорили ее глаза. Мать только усмехалась. Вот родится ребенок, еще поглядим, что люди скажут!
Миша в беременность подружки сначала не поверил. Чудно, быстро как–то.
— Ну, быстро не быстро, а вам, мужчинам виднее! — хихикала Тося. — Это тогда, когда ты на побывку приезжал, помнишь?..
Михаил кивнул. Ластилась к нему тогда Тоська, слова какие–то странные, неприличные говорила, а он растаял, как будто в теплую воду нырнул…
— Нет, ты что же, сомневаешься? Обо мне думаешь всякое?! Я что же, по–твоему, гулящая какая?! Да я тебя ждала, письма, вон, писала! — Таисия всплакнула, решив надавить, чтобы простак–Мишка испугался, пристыдился, что такое с девкой совершил, и не подумал идти на попятную. Уже живот торчит, надо скорее свадьбу играть!
Парень только пожимал плечами. У них с Тосей и было–то всего пару раз, ничего он тогда толком не понял… А оказалось, уж ребенок будет…
Свадьба и возвращение из армии смешались в один большой праздник. Гости пили, плясали, поздравляли молодых, кричали «Горько», а Тося, улыбаясь, позволяла Мишке трогать себя, целовать. Было противно. Ей вообще сейчас всё было противно, но нельзя позориться…
После свадьбы стали жить в доме Михаила. Его родители отдали молодым комнату, свекровь, Анфиса Ивановна, женщина спокойная, вдумчивая, Тосю не попрекала, работать не заставляла, всё заботливо интересовалась, как та себя чувствует. То ли вину перед девкой чувствовала за сына такого шустрого, то ли просто не желала, как другие, держать невестку под своей властью, но Тосе с ней было по началу блаженно как–то.
Михаил редко бывал дома, работал в строительной бригаде, валил лес и клал по просеке дороги, посылал семье почти все деньги, что зарабатывал, редко звонил, а когда все же попадал к телефонному аппарату, Тосю вызывали на коммутатор. Она, разволновавшись и набросив на голову платок, заходила в кабинку и кричала в трубку, чтобы увольнялся и приезжал домой, что ей, Тосе, тяжело одной хозяйство вести, да и свекровь она стесняется. Миша отнекивался, мол, ему платят хорошо, надо поднакопить, мало ли что, ребёнок всё–таки будет! А помогать пусть родители приходят, или Тоське вообще к ним переехать пока…
Женщина отрицательно мотала головой. Нельзя ей было домой, в соседнее село, что раскинулось через узенькую, дряблую речушку. Никто там ее не ждал, не звал, да и место ее в большой комнате уж давно занято…
Обратно, в избу свекров, Таисия возвращалась медленно, задумчиво присаживалась на скамейку у калитки, крутила в руках сорванную веточку рябины, качала головой, кусая губы, и гладила вздрагивающий пинками ребенка живот…
Не любит она Мишку. Совсем не любит. Гуляла с ним, интересно было, весело даже, целоваться забавно. Он, как теленок, тянулся к ее губам, неловко, смущенно. Боялся прикоснуться, обнять. Потом стал смелее, Тося позволила. А любви не было.
Ошиблась Тося, думала, то самое, о чем шепчутся старшие девчонки, а оказалось, что просто обман. Поняла это, когда, проводив Мишу в армию, встретила Олега Николаевича, что приехал обучать мужиков работать на новых тракторах. Смелый, даже нагловатый, сбитый крепко и ладно, с чуть высокомерной улыбкой на губах, старше Таисии на десять лет, он девушке сразу понравился, но сам симпатии не проявлял. Она, словно собачонка, ходила за ним, как будто случайно встречала в сельсовете, в поле, в МТС, где Олег, скинув рубашку, сидел на траве и, щурясь, смотрел, как плавно двигаются Тосины бедра под легким платьем, как напрягается ее спина, если он окликает ее…
Почувствовав к себе интерес, растаял гость, дал себе волю.
С ним Тоська впервые ощутила, что значит быть женщиной. С Мишей было по–другому, как будто понарошку. Олег — взрослый мужчина, опытный, уверенный. Вот такого бы в мужья…
Но уверенный в себе Олег Николаевич не разделял Тосиных мечтаний о будущем.
— Ты извини, мне ехать надо, — бросил он ей однажды. — Дела.
— А как же я? — скривив губы, прошептала Таисия. — Я же люблю тебя! И ты говорил, что любишь… Останься, будем жить вместе, работу тебе тут дадут. Поженимся!
Тут она отвернулась, сглотнула и прошептала:
— Ребенок, кажется, будет. У нас будет с тобой, понимаешь!
И замерла, ожидая, что обхватит он ее за плечи, расцелует и останется навсегда тут, рядом…
— Ууу, девочка… А это уж твои заботы, не впутывай меня. Я клятв не давал, сама навязалась. Теперь сама и выкручивайся! — полоснуло по спине, точно кнутом.
Девчонка растерянно смотрела ему в глаза, потом почувствовала, как сует он ей в руку бумажки. Посмотрела, – деньги.
— На вот. Решишь избавиться – пригодятся. А решишь оставить – тем более. Смешная ты, Тося! — он потянулся, чтобы последний раз поцеловать ее, но Таисия отпрянула, бросила ему в лицо деньги и побежала прочь.
Земля как будто раскачивалась под ногами. Тося спешила укрыться в старом сарае на краю деревни, где хранили остатки сена. Забравшись на стог, девчонка всласть наплакалась, а потом пошла к матери. Одной хранить такую тайну было страшно, да и живот болел часто, а ну как беда случится…
Мать, отходив, как следует, «порченую» дочь по пышным, уютным бокам, велела искать мужа.
— Я такой позор тащить не собираюсь. Я, Тосенька, всю жизнь в чистоте прожила, тебя этому учила, а ты… Ищи, кто срам твой прикроет, кто законным отцом ребенку станет. А решишь избавиться, из дома прогоню. Поняла?
Таисия кивнула и на ослабевших ногах поплелась к себе за шторку. Там она долго возилась, прилаживая ноющее тело на кровати, вздыхала, хныкала, а под вечер и уснула. Будто и не грех совершила, а так, оступилась маленечко, сейчас вскочит, побежит, никто и не заметит…
***
Анфиса Ивановна, конечно, была удивлена такому скорому решению сына жениться. Потом он признался ей, что Тося от него «тяжелая», что обговорили они уже всё. Анфиса и Захар смущенно отводили глаза, а Миша делал вид, что уверен в своем решении, что ровным счетом ничего не случилось, просто любовь…
К своим родителям после свадьбы Таисия ходила редко, да и они навестить ее не спешили. Мать сбагрила непутевую дочку растяпе– соседу, да и дело с концом…
Ночами, когда Тоська спала, раскинувшись на кровати и шумно дыша, Миша вставал, подолгу сидел за столом, разглядывая ее лицо.
Интересно, на кого будет похож ребенок? Хорошо бы на него, на Мишу. А еще лучше, если будет мальчик. Миша всему его научит, вместе будут мастерить из досочек поделки.
Резьбу по дереву Миша освоил еще в школьные годы, когда после уроков засиживался в каморке школьного сторожа. Тот такие вещицы делал, загляденье. Однажды сундучок справил, травяными орнаментами украшенный, с замочком и потайным ящичком. Миша такой же надумал делать, матери на день Рождения подарить, маялся, маялся, да и сжёг свою поделку. А сторож крякнул, дал мальчонке легкий подзатыльник и усадил делать всё сызнова.
— Хорошая вещь сама не рождается. Дерево, оно что, чурбак чурбаком. А ты вложи старание, пот свой вложи, так и выйдет их нее толк. Ну, неспехом, неспехом. Рукой–то не размахивай, точно муху гоняешь, плавнее держись, тоньше…
Старик Егор сидел и любовался работой мальчика. Не ее результатом, нет, там до идеала было далеко, а старанием, любовью, с какой Миша дотрагивался до древесного волокна, упрямством маленького краснодеревщика и каким–то тонким изяществом, проскальзывающим в движении инструмента.
Тот сундучок теперь хранился где–то у Михаила на чердаке, а вот другой, ладный, красивый, со вставшими на задние лапы и обнявшимися медведями на крышке, Миша сделал для своей молодой жены.
— Вот, Тося, подарок тебе от меня, чтобы ваши женские штучки там хранить.
Анфиса наблюдала, как невестка вертит в руках сундучок, гладит его узорчатую поверхность. А на лице – ничего.
— Ну хоть поблагодари мужа–то! — не сдержалась свекровь. — Ночи напролет глаза ломал, строгал, а ты…
Женщина постояла еще, потом махнула рукой и ушла.
— Не угодил? Тося, что ты молчишь? Молчишь и молчишь всё, не люб? Так сама ж замуж попросилась! — Михаил обиженно хмурился. Ни с того конца их семья пошла, ни с того края, вот и не ладится ничего…
— Да люб, люб! —заохала молодая жена. — Тошно мне, понимаешь? Тяжело, тянет, ноги как две колоды… А ты со своими деревяшками… Не до них сейчас!
Но подарок забрала, спрятала в шкафу, под бельем…
… Никита родился в кромешную пургу, в середине декабря. Срок Таисии ставили позже, поэтому женщина не спешила ехать в больницу, отсиживалась дома, в теплой избе. А как схватило по низу живота, точно огнем всё внутри полыхнуло, стало страшно. Она кричала и рвалась из Мишиных рук, а Анфиса Ивановна строго отдавала распоряжения.
— Мама, да ей в больницу надо, так врач сказал, что там будет…
— Ты в окно глядел, папаша? Тут родит, не переломится. Бабу Нюру зови, она тебя принимала, и ребенка твоего примет!
Михаил, набросив полушубок и схватив с лавки шапку, выскочил в сени, замер на мгновение, глядя, как трясутся у него руки, потом опрометью кинулся на улицу. Ни домов, ни тропинок было не видно за беснующимся снегом. Миша поскальзывался, шел, вытянув руки вперед и морщась от ударяющих в лицо льдинок.
— Баба Нюра! Баба Нюра! — забарабанил он в ворота. Те были заперты. Вообще здесь так было не принято, дворы не закрывались, чужих не было, а своих всех знали и от них худого не ждали. Но в этот день ветер распахивал тяжелые створки, громыхал ими, так и норовя рассыпать в щепки, поэтому и закрепили ворота изнутри.
Михаил стал кричать еще громче. В окне показалась испуганная физиономия Нюркиного мужа, того самого Егора–мастера, помаячила, кивнула и скрылась. Сама баба Нюра вышла минуты через три, вразвалочку прошествовала по заваленному снегом двору, просунулась в чуть распахнутые ворота, перекрестилась, потому как считала такую погоду бесовскими играми, и зашагала к Михайлову дому…
— Побыстрее, ну, пожалуйста, побыстрее! — тянул ее за рукав Миша. — Она так кричит, так…
— Да не тяни меня, не корова я, не коза! Велено нашей сестре рожать через муки. Писание читал? — баба Нюра остановилась и уставилась на мужчину. — Не читал? Ты почитай, так вот, там…
Старушка поморщилась, вспоминая, потом махнула рукой и прошмыгнула вперед своего провожатого. А тот, судорожно вздохнув, поспешил следом.
Таисия орала, не стесняясь ни свекрови, ни бабы Нюры. Нутро ее сжималось безумной болью, потом пыталось извергнуть наружу плод, но не получалось, Тоська откидывалась назад, выла и стучала зубами.
Если бы в этот момент перед ней появился Олег Николаевич, она бы плюнула ему в лицо, прошипев проклятия…
… Обессиленная Тося еле дышала на подушках, баба Нюра, выудив из–под накинутой на ноги роженицы простыни младенца, придирчиво оглядела его.
— Белявый. И папка белявый. Кровь от крови, плоть от плоти. Смотри, мамка, сына ты родила. Вылитый отец.
Анфиса пропустила ее слова мимо ушей, суетясь вокруг роженицы, Михаил, закусив кулак, стоял за дверью, слушая, как стучит его сердце. Только Тося испуганно вскинула брови.
— Да что ты такое говоришь, старая сплетница! На Михаила он похож. На него!
— Да, девка, да. Ну, вот послед выйдет, так и делу конец, — как будто и не слышала Тосиных возражений повитуха.
Свекровь позвала сына, тот робко вошел, глянул на бледную Тоську, потом на кулек в руках матери и закрыл глаза — то ли от того, что всё закончилось, то ли от того, что всё началось… Миша тогда даже расплакался, отпустило напряжение последних часов, перестали дрожать руки, захотелось выбежать на улицу и кричать, благодаря Бога за столь ценный подарок…
… По весне, когда Никита немного подрос, Михаил снова нанялся в бригаду и уехал, оставив жену на попечении матери.
— Может, остался бы? — Анфиса грустно смотрела, как собирает вещи Миша. — Пойдешь к нам работать, на трактор или еще куда. Миш, нехорошо это – ты где–то там, она, Тося твоя, здесь с ребенком…
Тут Анфиса Ивановна совсем близко подошла к сыну.
— Или специально от нее бежишь? Не люба она тебе? Так ты это брось! Нечего на сторону смотреть!
— Ты что, мама! О чем говоришь? Я ж это ради Тоси и сына делаю! Там платят больше, работа, считай, государственного масштаба. Не говори ерунды и жене моей голову не забивай! Всё, машина за мной пришла. Поеду!
Он поцеловал Анфису в щеку, заглянул в комнату к спящей своей семье, потом быстро вышел и прыгнул в подъехавший грузовик. В кузове его уже ждали знакомые ребята, с кем валил лес в прошлом году…
Так и жили. Михаил ненадолго возвращался, отсыпался и тритатушкался с сыном, потом снова уходил. Понимал как будто, что Тоське так легче…
Зато благодаря Мишиным связям и тому, что его, уже как бригадира, уважали, Анфисе Ивановне и Захару первым провели в избу провода, наладили всё, а потом привезли телевизор. Маленький, с выпуклой линзой, он показывал черно–белую картинку. Двигались на экране люди, разговаривали, танцевали, женщины кокетничали с мужчинами, гуляли по красивым городам, а Тося только вздыхала, вспоминая своего Олега Николаевича. Ведь, если бы он взял ее с собой, то поди, уж была б не хуже этих киношных актрис! Олег знал толк в моде, умел с лоском обставить простые посиделки с друзьями, привозил Тосе подарки… Вот если бы не было Никиты, Олег бы не бросил её!..
А дома всё по кругу: возня с ребенком, уход за скотиной, готовка. Теперь, когда Тося родила и чуть окрепла, Анфиса свалила на нее половину домашних обязанностей. И всё следила, старается ли невестка, или так, в полсилы работает.
Таисия старалась. Родители с детства приучили её к порядку и запасливости, к тому, что от неё, хозяйки, будет зависеть, хороша ли семейная жизнь.
Подрастал Никита, Тося взрослела. Из девчонки становилась спелой, пышущей здоровьем женщиной, с сильными, подтянутыми ногами и ловкими, сноровистыми руками. Её тело, не сказать, чтобы худое, было перетянуто на талии цветастым пояском, словно песочные часики кто–то сделал, добавив сверху и снизу, а середку оставив тоненькой, осиной.
Простоватый Михаил красоты жены как будто и не замечал. Мужское естество брало свое, но и только. Ни лебедушкой, ни зорькой ясною Тося для мужа не была… Приезжал, ел, спал, принимал всё, как есть, топил свое счастье, их с Тосей счастье.
А жена томилась и вздыхала. Тоже – то ли безразличен он ей, то ли есть искра, уголек, дунь на него, разгорится чувство, ярко запылает, согреет обоих. Да только вот дуть боятся, а ну как пожар случится…
… Как–то зимой, когда родня и близкие знакомые, собравшись в жарко натопленной избе и, намесив теста да нарубив фарша, лепили пельмени, дружно, ладно, вели житейские беседы, соседка Анфисы, тетя Маша, прищурившись, всё рассматривала Никиту, пока тот бегал вокруг стола, так и норовя стащить кусочек теста.
— Я всё думаю, на кого похож? Кого мне ваш Никита напоминает… И поняла! В райцентре тут как–то встретились с тем инженером, ну, что наших мужиков уму–разуму учил, трактора новые привез. Помните, бабоньки?
— А то ж не помнить! Солидный был из себя мужчина! — подхватила другая. — Значит, вернулся? Может, и к нам заедет когда!
— Да что ему у нас делать–то?! — шумно вздохнув, покачала головой Анфиса Ивановна. — Таисия! Что застыла–то? Давай, лепи, дел еще много!
— Так вот поэтому, — соседка кивнула на Тосю, — и стоило бы ему вернуться.
— С чего это? Пустое ты, Маша, говоришь, ерунду какую–то! При чем тут Тося?!
Женщина за столом переглянулись и сделали вид, что увлечены пельменями.
А Таисия встала, шикнула на развеселившегося сына, схватила его за руку и потащила прочь.
— Чего ты, рано еще! А ужинать? — удивилась Анфиса.
— Хватит ему! Половину теста уж своровал. Вот я тебе!
Тося наподдала мальчишке по спине, тот захныкал, уговаривая отпустить его, но Тося не передумала. Через полчаса Никита уже лежал в кровати и слушал, как за стенкой шушукаются бабы, перебирают тесто в своих шершавых ладонях и говорят, говорят, говорят…
Таисия и сама стала всё чаще замечать большое сходство мальчика с его настоящим отцом. Её это раздражало, Никите попадало по любому поводу, но он ничего не мог поделать с этими бровями вразлет, глазами, точно два озера, упрямым и остреньким подбородком, со светло–русыми волосами, коротко стриженными матерью и всё равно торчащими в стороны испуганным ежиком… Никита бегал по дому напоминанием Тосе о ее грехе. И если раньше женщина убедила себя, что всё позади, то теперь прошлое маячило в настоящем, вызывая все больше пересудов…
Общих с Мишей детей у Тоси всё не рождалось. То ли баба Нюра что сотворила, пока принимала Никиту, то ли застудилась Таисия, когда провалилась в полынью, затянутую тонким ледком, прорубленную и не отмеченную нерадивыми рыбаками.
Тося тогда барахталась и кричала, захлебываясь и разрезая руки о ломкую, ненадежную кромку уводящей на дно дыры.
Набухшая водой телогрейка тянула вниз, тело пронзал холод, а в голове только и стучало, что сын один остался на берегу, что сейчас побежит спасать мать, и сам ухнется в черноту стылой воды…
Тося заставила себя замолчать, крепко сжала зубы и только мычала, проламываясь вперед, ближе к берегу…
Мать тогда спас Никита. Нет, он не бросился к ней, скользя по гладкой поверхности застывшей реки.
Мальчишка, испуганно мыча, схватил идущего по дороге Егора—мастера и потащил его к самой воде, тыкал в черную дыру пальцем и шептал одно только: «Мама!»..
Егор выудил из полыньи одуревшую от холода Тосю, волоком дотащил ее до избы. Баба Нюра, велела отнести Тоську в баню и увести мальчика, что постоянно прыгал рядом, а сама, раздев утопленницу догола, стала растирать ее тело какими–то жгучими мазями.
— Что, напужалась, молодка? Это пришлые! Наши бы обязательно метку поставили на место такое. Пришлые… Ничего, вот обмоем тебя, как покойницу, укутаем, авось обойдется!
Тося в ужасе смотрела на старуху, что опускала свои тонкие, костлявые пальцы в какую–то мазь и с силой проводила по посиневшей коже.
— Больно! — прошептала Тося. — Горит всё, не надо больше!
Но баба Нюра ее не слушала, а с еще большим усердием врачевала.
— Брось! Перестань, уйди! — Таисия резко села и с ненавистью посмотрела на старуху.
— Вот! Вот бесовская сущность твоя наружу лезет! Выгоним ее, давай, ложись, очистим тело твое, душу сделаем белой–белой, ангельской! А то грех на себе носишь, надо смыть! Смыть…
Старуха запричитала, зашикала, глаза ее превратились в щелки, потом широко распахнулись, бешено завращались, а руки потянулись к утопленнице.
— Поди прочь! — Тося схватила с лавки простынь, обвязалась ею и выскочила из баньки на улицу.
Босиком Тоська бросилась к избе, взбежала по скользким ступенькам, кое–как толкнула дверь и замерла, увидев, как Егор, усадив Никиту к себе на колени, учит его мастерить что–то из толстенького огрызочка березового полена.
— Никита, пошли домой! А ну быстро! — рванулась к мальчику Тося.
— Да погоди ты! Куды ж голая?! — Егор аж зажмурился от проступающего из–под тонкой простыни сочного женского тела. — Стыд прикрыть надо! А бабка где?
— Там осталась. С ума она сошла, твоя бабка! Надумала из меня бесов выгонять. Дед Егор, дай одежду, ну, есть же что–то у вас. Я домой хочу! Домой… ДОМОЙ…
…Там, бултыхаясь в толще воды и ударяясь лицом о острые льдинки, Тося кричала. Молча, только пуская вверх пузыри и чувствуя, как грудь наполняется холодом. Стало так страшно, что скоро смерть, что вот так ты ляжешь на дно, точно выкинутая рыбаком неугодная рыбешка, что Никита будет бегать по берегу, звать свою Тосю, мамку звать, а она уже не здесь. Она нигде и везде сразу. «Утопла!» — скажут матери. Та побледнеет, потом зайдется в плаче. «Утопла!» — скажут свекрови. Та зыркнет на сиротку–мальчишку и ни одной слезинки не уронит, не такое у нее воспитание, стержень у нее в душе, кремень. «Утопла твоя Тося!» — скажут Мише. И опустеет его душа, то ли освободится, то ли выжжет ее Тосина смерть. Миша…
— Миша! Милый! Мишка! — закричало вдруг сердце, подалось, рванулось и, ну, давай качать кровь по телу, толкать Тосю вверх, к блеклому небу, к жизни, к мужу, которого, оказывается, любит безмерно, только сама того и не понимает…
…Свекровь, выслушав, что случилось, размахнулась и дала Таисии пощечину.
— Опозорила ты нас! Мишу обманула, баба Нюра сразу всё поняла. Она мне рассказала, что видела вас с этим городским инженером… Если б раньше я знала, ноги твоей тут бы не было.
— Да что вы такое говорите! Я чуть не утонула, чуть не погибла, ну, пожалейте вы меня, хотя бы раз, что вам стоит!
Тося хватала ее за руки, но Анфиса Ивановна отшатнулась от нее.
— Ты сына моего обманула. Чужое семя подкинула ему, а он воспитывает, души не чает. Ты кого из моего Михаила решила сделать?! Да лучше б ты утопла там, в этой проклятой полыньи! Сгинь с моих глаз! Миша вернется, сама ему всё расскажешь, при мне!
— Но я же его люблю… Мужа своего люблю, как Богом завещано, им только живу… Никита его тоже любит, зачем вы…
Таисия растирала по лицу слезы, а пальцы еле гнулись, и хотелось просто лечь и уснуть, потому что выстуженное тело просило пощады…
Анфиса тогда просто ушла, оставив невестку одну.
А на следующий день, когда Тося с горящим лбом металась по постели, вернулся Михаил. Ему о беде сообщил дед Егор.
Мужчина, скинув в сенях тулуп, бросился в их с Тосей комнату.
— Стой! — велела мать. — Нам надо поговорить. Таисия твоя…
Анфиса не успела продолжить, Миша захлопнул перед ней дверь.
— Михаил, вернись! Слышишь, вернись! — Анфиса колотила ладонями в дверь, но мужчина не открыл.
Он уже стоял на коленях рядом с кроватью, гладил Тосю по голове, шептал что–то, искал ее губы, она отвечала, каялась, просила прощение, плакала, но Миша только мотал головой, чтобы замолчала.
— Брось, Тося! Тосенька, мой Никитка! Мой и твой, и больше ничей. И никто про нас больше не будет говорить, слышишь?! Я же люблю тебя, глупенькая! А ты не знала? Я не говорил тебе?..
Он и правда никогда этого ей не говорил. Потому что и не было никакого чувства, родилось оно гораздо позже, чем заключен был союз между двумя грешниками. Родилось и удивленно забилось в груди, мешая думать, делать, мешая дышать. Именно поэтому Михаил уже здесь, уже прижимает к себе свою голубку, ласточку, зореньку…
«Хорошей вещь станет, если руку к ней приложить, постараться, душу в ней разглядеть!» — говорил маленькому Мише сторож Егор, когда мальчик учился мастерству краснодеревщика.
Так и в супруге своей Михаил должен разглядеть то хорошее, что следует взрастить, сохранить, преумножить, убрать всё лишнее, сдуть пыль непонимания и холода, вложить душу, чтобы согреться потом в ответном огне ее ласки…
— Она обманула тебя, она же просто воспользовалась тобой! — кричала мать, когда Михаил собирал их с Тосей вещи и, подмигивая Никите, помогал ему завязывать мешок с пожитками. — Остановись! Пусть она уходит, людям придумаем, что сказать. Пусть к отцу с матерью идет. Они покрывали, пусть теперь расхлебывают.
— Нет. Тося – моя. И Никита – мой. Ими живу, понял только это поздновато, возможно. Но хорошо, что есть еще впереди у нас много чего, есть будущее. А прошлое… Оно там, в полынье потонуло. Оставь, мама. Хватит. Собери нам лучше что–нибудь в дорогу.
Таисия, окрепшая, как будто повзрослевшая, встала рядом с мужем, взяла его за руку и вдруг упала на колени перед свекровью с мольбой о прощении за обман свой. Велик ли он, мал ли – не ей судить. Для каждого это своё, согласно мерилу души.
Анфиса только поджала губы, отвернулась. Отец, стоящий в углу, махнул рукой и ушел… Так и уехали дети, никто их не провожал…
Много позже родители все же навестят сына и невестку, войдут в их дом, сделав вид, что ничего и не случилось… Миша тревожно посмотрит на жену, а та только улыбнется, не поминая прошлого…
Таисия родила через четыре года. Девчушка, Варенька, сестренка Никите, она никогда даже и не подумает, что брат чужой, что не ее отца сын.
Варвара сердцем прикипела к Никите, везде за ним ходила тенью, все обиды и горе его руками разводила, а рядом всегда были Тося и Михаил, мать и отец, муж и жена, перед Богом и перед людьми…