Наталья Миханошина (Федина)

Узкоглазая Наталья Павлинова /Рассеянный хореограф / - Мамка! Мамка! Там к этой... сын вернулся. А с ним ... такая, – Тимоха прижал грязные ладошки к вискам и растянул лицо. При этом глаза его стали узкими, как щелочки, а нос сделался широким. Мария доставала чугунок из печи. Бабка Нюра, мать ее, сидела у стола неподвижно, сложив на него руки. – Охолонь! Кривым останешься! – стукнула бабка по столу, – Ты хоть чё-то чередом можешь сказать? Кто вернулся-то? – Ну, к этой, как ее..., – Тимоха махал рукой. – К тётке Тане что ли? Неуж Андрей? – догадалась Мария, потому как ждала тетка Таня сына уж давно. Сообщил он ей, что скоро приедет. Оказался после войны в госпитале по ранению, а потом вернулся в часть, в Прибалтику. Сообщил, что скоро отпустят, и счастливая мать ждала сына. – Да, – обрадовался Тимоха, – Да, к ней. К ней... К тётке Тане. Бабка Нюра перекрестилась: – Не дожила Егоровна, внук вернулся. Так и вырастила, всё колготилась колготилась, да не дожила, – вздыхала она. – Так он с теткой приехал. Такая, – и он опять растянул лицо. – С какой теткой? – удивились обе. – С такой, – Тимоха все кривил лицо, – Стра-ашная, как кикимора. – Старая али...? – Я не знаю, – Тимоха спешил на улицу, – Я только издаля видел, – он попил холодной колодезной воды из ковша и был таков. – Чё это? – вопросительно смотрела на мать Мария, – Неуж с девкой явился? Его ж Настасья ждёт, – Мария выглянула в окно, – Ота тебе! Клавдия! Сейчас и узнаем всё. Как так случилось, что Тимоха с новостями обогнал Клавдию? Обычно деревенские вести первой приносила она. Гостья присела на скамью у двери, поставила ведра, с которыми и примчалась. – Варишь? – посмотрела на чугунок Клавдия, как будто зашла просто так. – Чего прибегла-то? Чай, про Татьяну сказать... – Знаете уж? – Тимоха примчался. Ничего не поняли мы, – ответила Мария, чтоб услышать полный рассказ из уст известной рассказчицы Клавдии. – Приехал. Андрей приехал. Хромый чуток, зато живой. Парень славный он у ней, сурьезный. Об нем чего? Об нем худого не скажешь. Клавдия замолчала, напуская тумана, а потом продолжила. – Не один ведь явилси...с невестой. Я-то не видела ешшо. А люди говорют – Якутка она. Маленькая, узкоглазая и плоскомордая. Говорят, Татьяна в дверях встала, пущать сына домой не хотела. – Да ты чё, – взялась за грудь баба Нюра, – О-от, развихлюй! – А Настя как же? Как же с невестой, если Настасья...? – не верила рассказу Мария. – Да, ведь всю войну его ждала, письма писала, Татьяне пособляла... А Татьяна-то, она-то ведь уж снохой ее считат. И на тебе – якутка, – поддакивала Клавдия. – Э-эх, шалопут, Андрей, эх, шалопут! – переживала баба Нюра. Шел сорок шестой год. Голодный год. Деревня многих не дождалась, и каждому прибывшему с войны радовалась, как своему. Татьяна бабенкой была бойкой. Могла и поругаться, но легко и мирилась. В молодости хороша была собой, черноглазая, толстозадая. Сейчас, в войну, да голод, сдала, поисхудала, но характер свой не утеряла – могла и на собрании чего председателю сказать, и против мужиков грудью встать. – Я Настасье так и говорю: учись, на тебе хозяйство будет. Вернется Андрюша мой, ро́дите, а я внучков нянчить стану. Будущую сноху Настасью не ругала, но и не хвалила сильно. Говорила, что недоучила ее мать хозяйственности. А мать Настасьи Вера только отмахивалась. – Молодая ещё, все успеется... Деревня говорила, что на Пасху перед войной, на каком-то деревенском гулянии, вроде как Андрей обещал Настасье жениться. А потом – забрали на фронт. Вот и ждала... У Татьяны была вдовья уж судьба, подрастал Алёшка – второй сынок десяти лет. Вечером потянулись все деревенские на улицу. Денёк стоял весенний, утром прошел дождь, а теперь лишь капало с голых ещё ветвей. Улица, разъезженная телегами, была грязна, обочины ещё сырые от недавно сошедшего снега, но народ кучковался и тянулся к дому Татьяны. Ждали – должна позвать. Кто накрывал, а кто не накрывал тогда стол, но в дом, когда возвращались близкие с фронта, звали все. Ждали рассказов – как там. И ответов на самый важный вопрос – "Моих не встречал на фронтовых дорогах?" Деревенские рассказывали фронтовику о своих напастям, и встречи такие сближали людей, вселяли надежду, что все теперь наладится – кончилась война. Татьяна, хоть и была прижимистой, но стол накрыла – сына ждала, готовилась. В самом центре стола, задрав жирные ножки, возлежали четыре курицы, а дальше теснилась всякая снедь – картошка в мундире, соленая капуста, грибы, огурчики, каравай. В запотевшем бутыле – мутная самогонка. Мальчишек во главе с Лешкой отправила народ зазывать. И вскоре потянулись в дом сначала бабёнки, а уж после и мужики. Стол поставили на накрытом дворе. – Ааа, – здорово, боец! Вот сегодня о тебе вспоминал. Молодец, на посевную прибыл, – жал Андрею руку местный бригадир Прохор Игнатьич, – Здоровье-то поправил? – Пойдет, – улыбался Андрей. Не ожидал он такой встречи. Односельчане обнимали, старушки плакали, мужики жали руки. – Это чё за стаканы? Нюхать? Эй, Танюха, неси-ка мне большую кружку, – кричал сосед дед Матвей, – Сын же вернулся! Шуточки, хоть и немудрящие, сыпались из его рта. Он подмигивал, хлопал соседей по плечам. Благодаря ему застолье сразу же набрало хороший темп. Все оглядывались, ждали. О том, что приехал Андрей не один, уж знали. Но пока у стола никого чужого не было видно. Да и Татьяне никто не помогал. Веры и Настасьи во дворе не было. Бабёнки перешептывались – не идут..., обиду затаили. А вот по виду Татьяны сразу определили – сокрушенная и опечаленная. Не было в ней хвастовства прежнего, не было счастья в глазах. На сына смотрит с тоскою, а не с гордостью. И вот дождались. В какой-то момент Андрей зашел в дом, и вдруг вывел на крыльцо, держа сзади за плечи, небольшого роста девушку. – Внимание! Знакомьтесь. Жена моя – Аяна. Прошу любить и жаловать. Девушка Андрею была по плечо. Одета в черный пиджак, серую юбку ниже колена и белую кружевную кофточку. Волосы черные, как воронье крыло, жёсткие, убраны гладко в закрученную косу. На ногах аккуратные до блеска начищенные черные сапожки. Была она совсем не женственна, субтильна, плоскогруда. Но главное – лицо. Такие лица многие деревенские видели впервые. Цвет кожи какой-то – в желтизну, дугообразные высокие брови на широком лбу и такие же высокие слишком выдающиеся скулы, казалось, зажавшие снизу узкие темно-коричневые глаза. А лицо широкое и совсем некрасивое. За столом повисла тишина. Стало слышно, как с крыши в таз капает дождевая водица, как куры шастают по двору. – Оть тебе и бес в перевес! – первым высказался дед Матвей, – Танюх, а самогону-то мало будет, пожалуй. – Тьфу на тебя, – сердито махнула на него Татьяна и, обиженная, зашла в дом. Андрей тем временем усадил представленную жену рядом с собою. Она все понимала, смотрела на гостей виновато. – Эх, чего уж! Совет да любовь, знамо, – дед поднял свой стакан, – Раз такое дело, так и выпьем. – Поздравляем, Андрюша, – сдержанно кивали, чокались и пригубляли, посматривая на дверь – выйдет ли Татьяна. Но ее все не было. – Ну, как там у вас на севере живут? – поинтересовался Прохор у девушки. Все притихли, прислушались – что ответит? Она с ответом не спешила, спокойно поставила стакан, ещё больше сощурилась, ответить не успела, за нее ответил Андрей. – Да какой там север! Мы в одной роте пол войны прошли. А потом и в госпитале Аяна со мной нянчилась. Можно сказать – выпестовала. Не знаю, если б не она... , – он с любовью посмотрел на девушку, а бабёнки вздохнули. Эх! Жаль его, дурака! Красавицу Настю на эту променял. И ведь любит. Поди ж ты! А что там любить-то. Ведь уж до того нехороша! В деревне любили дородных, светловолосых с большими коровьими глазами девок, а эта "гостья" собрала в себе как раз все тому противоположности. Статный же парень, Андрей-то. А она... А какие дети будут? Кого она родит? – А по-нашему-то говорит ли она, Андрюш, – шепнула ему тетка Катя. – Конечно, она же русская, то есть советский человек. Вы чего хоть? – Да уж больно на монголку похожа. Якутка, говорят. – Тёть Кать, жена она моя. И точка! Хватит уж... Татьяна вышла, лишь когда за ней сходил Андрей – глаза заплаканы, носом сопит. Разговоры за столом ушли от темы Андреевой жены, обсуждали колхоз, предстоящую пахоту, денежные проблемы, паек, деревенскую родню да планы на посев. Но краем глаза поглядывали на Андрееву жену. Она была молчалива, казалось, спокойна. Чуток перекусила, а потом, вместе с женщинами, пошла убирать посуду. Народ прибавлялся, уж убрали стол. Пришел гармонист. Запели частушки, замесили грязь двора калошами и сапогами. Дед Матвей по-прежнему был шумен. – Эх, годы мои годы! Ща б изюминку попробовать. Може тама другое шо... –Тьфу, срамник старый! – сердито сплюнула баба Нюра, –Давайте краше споём. И затянула "Вот кто-то с горочки спустился..." Бабы подхватили. Но дед не унимался, пропел частушку: – Я не знаю, как у вас, А у нас в Якутии Тем скорее девки зреют, Чем морозы лютее! А Аяна уж за домом в тазу перемывала посуду вместе с другими молодыми бабенками. Молчала. – Ох, холоднючая вода! Согреть бы! – стряхнула руки веселая соседка Галинка, внучка бабы Кати, – А Вы вона как. Привыкли что ль к холодной-то водице? Чай, у вас в Якутии-то морозно. Аяна посмотрела на Галю и неожиданно для нее вдруг спокойно ответила: – Я не из Якутии. Но морозов у нас там тоже хватает, – она заговорила впервые, и Галинка подивилась приятному голосу и красивой правильной немного чужой речи. – Не из Якутии? А откель же тогда? – С Камчатки. Это тоже север. А ещё океан, олени и сопки. – Океан? Чай, льдом покрытый? – Нет, не всегда. Очень много рыбы там у нас. Я в городе жила, в Петропавловске, в детдоме. А потом училась. Нас прямо из училища на фронт отправили. – Так Вы сирота что ли? – Нет. Мама там осталась, а отец погиб в начале войны еще. Он снайпером был. Просто родители на стойбище, а нас – в детдом увозили, чтоб учились. – Ух ты! Вот законы лютые! – качала головой Галина, – А у нас в Новоселовке школа. Так туда бегали. У нас в детдом при живых-то родителях не сдают. И все-таки Галине Аяна понравилась. И чего все накинулись на девушку? Привыкнуть просто надо к облику ее. А привыкнешь, так и не замечаешь. Вот только Настю жаль. *** – Андрюшка, сынок, опомнись! А какие дети-то у вас будут? Тоже ведь узкоглазые. – Хватит, мать! Не пришлись ко двору, уедем. Дай только времени чуток. – Как уедем? Как уедем? Чего говоришь-то? Тебя никуда не отпущу! Столько ждала! Так ждала! Ты у меня да Лешка, больше нету никого. А мужик, считай, ты один и есть. А эта пусть бы ехала на свой север... – Она жена моя! И будет со мной! – Какая жена? Ведь не расписаны вы. – Распишемся. Делов-то... Она меня с поля боя раненого вынесла. – Ну, так поклон ей за это. Ноги целовать буду, что сына спасла. А жениться-то на кой? – Люблю я ее, мать! А-а, – он махнул рукой, – Да разве поймёшь ты. Сегодня он тоже выпил лишнего. Упал на кровать прямо одетый. Татьяна видела, как гостья сняла с него сапоги, перевернула на кровати, накрыла одеялом. Ишь ты... Ухаживает. Конечно, такого парня к рукам прибрала – красавец ведь. Нога чуток хромая, ну так со временем и нога пройдет. – Лешк, чего делать-то будем? – младший сын был тут же, в сенях, но спрашивала она скорей саму себя. Лешка доедал капусту из большой чашки. Ему тоже было странно, что брат влюбился в такое пугало. Вот он бы – никогда... А ещё очень обидно было за мать. Надо было помочь ей прогнать якутку. *** Утром Андрей проснулся вперёд Аяны. Мать уж бренчала ведрами, стало неприятно – поди осуждает невестку, что спит. Но будить подругу не хотелось. Он смотрел на ее, на тонкие черты, и думал о том, как в её лице можно было увидеть некрасивость? В каждой черте ее таилась доброта, а глаза, когда смотрела она, лучились теплом и светом. Её любви хватало на многих. Он влюбился в нее почти сразу, как оказалась она у них в роте. Таких девушек он не встречал. А потом в нее влюбились все. Даже старики и те обращались к ней с любовью. – Пощастит тому, кому такая дивчина дистанется, – говаривал старшина. И досталась она ему. Вот только мать да деревня вдруг встретили невесту в штыки. Из-за Насти? Так ведь с ней чуток и походили-то до войны. И не было ничего... Разве то полудетское увлечение сравнимо с той большой любовью, какую чувствует он сейчас к Аяне? Андрей поднялся неожиданно бодрым. Нужно было идти в правление, обещал Прохор Игнатьич работу. Он выскользнул из горницы, мигом собрался, попрощался с матерью уж во дворе. – Эй, узкоглазая, – Лешка толкал Аяну, – Уж мать управилась, устала, а ты дрыхнешь всё. Она села на скрипучей кровати, вороние волосы упали на колени. Вчера она никак не могла уснуть, забылась уж под утро. Колхозные работы ещё не начались, Татьяна управлялась во дворе, была деловита и зла. То и дело во двор заглядывали кумушки. – Чего, Танюш, как дела-то? – Людочка Смирнова повисла на заборе. – Нормально... – А где невестка-то? Не помогает что ль? – Спит она... – Вот ведь. Всё б им спать! А бабка Липа все охает, говорит – некрещенная ведь. Как жить-то будут? – Не знаю я ниче! И знать не хочу. Може и уедет ещё. Ещё ведь и не жена, – злилась Татьяна, не хотела говорить дальше. Уж и так посмешищем на всю деревню стали. – Ох, горе-горе! – отправилась Людочка дальше по улице, щурясь на пригревающее весеннее солнце. А Татьяна вдруг увидела, что из дома вышла Аяна, и вместо того, чтоб подойти к ней, поздороваться или помочь, направилась к калитке. Одета также, как и вчера – белая блузка, пиджак, накинуто пальтишко, начищенны до блеска сапоги. Шла она в сторону центрального села. Татьяна переместилась на край двора, чтоб поглядеть. И вдруг увидела, как мальчишки бросают в гостью грязь. Тимоха там, да и Лешка ее. Девушка остановилась, прикрылась рукой. Пацаны что-то крича, убегали. А та походила по дороге, видать, в поисках лужи почище, наклонилась, обмыла сапоги и направилась дальше. Татьяна со злобой бросила веник и пошла в дом. Нет, определенно надо что-то предпринимать! Она оделась получше и пошла в дом к Вере и Насте. Встретили ее не очень приветливо, как будто это она виновата, что сын привел эту узкоглазую. – Вер, плачу ведь все. Веришь? Ночь не спала. Настя твоя мне, как дочка уж. Ведь думала родней станем, а ты гляди... – Так ведь что теперь поделаешь, – Вера была бледна, она чистила керосинку. – Нет. Я это так не оставлю! Не быть ей с Андреем моим. Где ж это видано, чтоб узкоглазые наших парней уводили. Не отдам сына! – Татьяна заглянула в горницу, – А Настя-то где? – А зачем она тебе? – Так ведь вот я чего думаю. Встренуться бы им. Посмотрел бы, сравнил. Ведь разве сравнить их? Поговорили б... Може б и подумал он, Вер. – Чего, совсем что ль не мила невестка-то? – Вера говорила с ухмылкой. – Да какая невестка! Они ж ещё и не расписаны. В любой момент от ворот поворот получит. Но ведь для этого и Настя должна постараться. Поговори с ней, Вер, пускай встренутся они. – Ладно, поговорю... Любит она его. А он так с нею. Да ладно б на красотку какую городскую поменял, а то ведь... Чего, правда такая она, как люди-то говорят – узкоглазая? – Ой, – Татьяна махнула рукой и заплакала, – Как подумаю, что жить с ней станет... Ох, Верочка... *** Апрель стоял теплый. Уже запахло весенней травой. Готовились к посевной. Андрея взяли в полеводческую бригаду. В колхоз приехала проверка. Указали, что у них крайне неудовлетворительно использовалось живое тягло, и это привело к затяжке сева ранних колосовых культур. Впрягли лошадок и даже таких, какие пахоту совсем не тянули. Техники не хватало, с посевом спешили. Вот на пахоту, где Андрей на плохонькой лошаденке вдвоем с молоденьким Серёжкой боронил землю, и пришла к концу дня Настя. Пришла не с пустыми руками, принесла молока, хлеба, картошки. Подошла посмотрела на него застенчиво исподлобья – серые глаза, русые косички. – Здравствуй, Андрюш, – она заправила выбившиеся локоны под косынку, – Мы тут провиант всем разносим. Вот и вам... Андрей подошёл к ней ближе. – Так работу, считай, уж кончили, дома поедим. – Хошь молока выпей, устал чай... – Председатель сказал назавтра трактор будет. – Ага, он мастак обещать-то. Ждите..., – усмехнулась Настя со знанием дела. – А ты на ферме? – Там, только удоев совсем нет. Грозятся разогнать нас. Не даём план, – она смотрела в сторону. – Так ведь время такое, сложное. – Ну, война кончилась. Можно и жить начинать, да чего-то не больно охота, – она отвернулась, говорила тихо. Андрей уж понял – за тем и пришла, поговорить. – Насть, чего не охота-то? Ведь впереди у тебя все. Вон какая красивая. – Красивая, а некому уж ненужная. – Ну, что ты! И тут она резко повернулась: – А ты как думал? Скольких парней поубивало. Думаешь, не обидно мне? А я, все знают, тебя ждала. Теперь в старых девках останусь. Мать вон слезы льет, позором обложил. И на кого променял? На страхолюдину какую-то. Знаем мы этих военно-полевых ... Неуж не обидно? – она отвернулась, уткнулась в ладони, заплакала. Андрей уж хотел пожалеть, сказать ей что-нибудь доброе, но последние слова смутили. – Поди домой, Насть. Не буду я есть, дома поем. А суженого своего ты встретишь ещё. Пойду я... Она быстро обернулась и будто б невзначай дотронулась до его руки ласковым кошачьим движением. – Андрюш, давай нормально поговорим. Вечером встретимся за Титовым амбаром. Я ждать буду. Придёшь? – она смотрела умоляюще. – Уж поговорили. Не жди, Насть. Женюсь я. Прости, коли на что надеялась... Он уходил, а Настя никак не верила. – Андрюш, ты чего? Андрюш... За амбар она пришла, но Андрея так и не дождалась. Теперь он и его "узкоглазая" стали ее лютыми врагами. *** А Айана стала местной фельдшерицей. Утром вставала и уходила в свой медпункт в село. Ходить было далече, поэтому выходила рано. Потихоньку деревня привыкала к ней. Уж стали обращаться за помощью старушки, жаловаться на больные кости, голодные животы и просто жизненные тяготы. Она слушала всегда внимательно, помогала, чем могла. – А ведь бабка Нюра хвалит твою невестку, Тань, – Мария полола рядом с Татьяной колхозную свеклу, – Ногу ей подлечила. Она у ней так ныла, так ныла, и покласть куда не знала. А ты так и не разговариваешь? – А чего мне с ней говорить-то. Я с Лёшкой сама по себе, а они – сами. – Эх, дела наши бабьи, – вздохнула Мария. Они помолчали. Слышался только тихий шуршащий постук тяпок о плотную сухую землю. – Ты пырей-то за межу кидай. А то прорастет, коли дождь, – Мария взглянула на небо. – Вот и невестушка моя узкоглазая прирастает тут корнями. Народ уж привык к ней. А она ведь внучат мне родит. Какого мне – подумал кто? Не-ет, все бегут болячки свои лечить. А кто она? Медичка недоученная, а уж гонору, как у врача. – Дома-то не помогает что ли? – Пытается. Только мне ее помощь ненужная. Я и Лешку ругаю, а он уж, смотрю, тоже к ней ластится. Медом что ль она намазана? Только вот был и неприятный случай. Вере вдруг стало плохо от таблеток, которые дала ей Аяна. В больницу ее возили, лечилась там. Аяну вызывали в район, говорят, ругали сильно. Ночами она плакала, а Андрей успокаивал. Отомстила Настасья. С мая наступила сушь. В полях – беда. Грозило голодное время. Но сорняк все равно лез. Погнали всех на борьбу с "зелёным пожаром", как обозвал в местной газете сорняки какой-то журналист. В полях оказались и мальчишки. И случилась страшная беда. Полезли мальчишки на трактор, кто-то в кабине включил мотор, а Лешка был рядом с плугом. То ли трактор дернулся, то ли сам Лешка запнулся. – Помогите! Помогите! – со всех ног неслись пацаны к взрослым в поле, – Там у Лешки кишки на землю вывалились! – прошептал с вытаращенными глазами Тимоха. Те, кто примчался туда первым, просто стояли рядом – чего тут поделаешь? Пропал пацан! Лешка сначала был в сознании, лежал растерянно смотрел на взрослых, те говорили с ним, а в глазах –тоска. А потом и вовсе Лешка сознание потерял. Татьяна бежала с дальнего поля, когда примчалась, запыхавшись, все стояли вокруг ее сына, как вокруг трупа, опустив головы. Она бросилась на колени, увидела распоротый живот и начала выть. И тут кто-то жёстко взял ее за плечо. – А ну, пустите! –голос мягкий, но строгий. Ая, как начали звать ее все, присела на колени, и вдруг стянула с себя кофту, а потом и рубаху нижнюю. Мужики отвернулись. Она быстро надела кофту, открыла свой чемоданчик, сделала Лешке укол и начала раздавать команды! – Трактор заводите! Мужики, на руки его надо и в трактор лёжа, соорудите там как-нибудь. А сама она как-то ловко, засунула внутренности Лешки в свою рубаху, прижала ее к телу Лешки, замотала его ловко и крепко. И тут Лешка пришел в себя. Он смотрел на Аяну и шептал: – Пить... – Нет! Нельзя пить. Терпи, Алексей! Ты же мужик. Татьяна находилась в прострации. Она смотрела на все происходящее и не верила, что это ее Лешка лежит вот тут с распоротым животом. А когда грузили его в трактор, пришла в себя и бросилась к нему, наткнулась на жёсткий взгляд невестки и вдруг поверила ей. Поняла, что именно она – и есть последняя ее материнская надежда. – Аяна, Ая... Как же ..., – причитала она. – Все будет хорошо. Я – с ним. И эту последнюю фразу Татьяна приговаривала весь оставшийся день и бессонную ночь: "Она с ним. Она с ним." – Она ведь с ним. Да, Андрюш? Так ведь значит, хорошо всё будет. Утром к Татьяне шли соседки. Все были уверены – Алёшка не выживет. Уж больно страшна была рана. Уходили, утирая глаза, не веря в надежду матери. А ближе к обеду уставшая Аяна сама приехала домой. Они встретились взглядами. Татьяна взглянула в темно-коричневые узкие щелки, на спокойно сложенные губы невестки, села на табурет и закрыла глаза от счастья. Она прочитала – все хорошо. – Как он? – спросила, как выдохнула. – Прооперировали вчера. Целы кишки. Только шрам на брюхе и останется. Все хорошо. Там хирург замечательный. Можете съездить. Только есть не возите. Нельзя ещё. Татьяна бросилась на шею Аяны, а потом так разрыдалась, что пришлось капать успокоительное. Все ругала она себя, что противилась, не хотела признавать невестку. – Я ведь как думала. Не наша ты, понимаешь? Вид совсем не наш, красота не наша. А она у тебя своя, красота-то. Северная. Андрюха вот заметил, и люди... А я... Да и некрещеная ведь. А мы ведь по старым законам жить привыкли. – Я крещеная. У нас санитарка в детдоме верующая была. Втихаря как-то Батюшку позвала, да и окрестили всех. Она нас бусурманчатами звала. А как окрестила, ангелочками звать стала. Любила я ее очень, – она обернулась на свекровь, – Татьяной ее звали, мамой Таней была для нас, для всех. – Татьяной? Надо же... , – Татьяна утирала слезы, – Прости меня, якутянка ты моя дорогая. – Я никогда не была в Якутии. Я с Камчатки, тунгуской народности. Так что я – тунгуска. – Нет, ты наша теперь. Смоленская. Разе мы тебя каким тунгусам отдадим? *** Летом сорок восьмого года приехал в деревню корреспондент. Отправили его сюда по адресу из правления. На скамейке у дома увидел женщин с детьми. – Здравствуйте, а где тут у вас проживает такая Аяна Гантимурова? Не подскажете? – А нет у нас такой, – ответила бойкая бабенка с годовалым мальчонкой на коленях, – У нас только Федорова Аяна. – А да. Мне ж говорили, что замужем она, – хватился корреспондент и тут заметил, что мальчик на коленях у женщины совсем не местной наружности – узкоглазый, широкоскулый житель скорее мест северных, – Так она Ваша невестка? Он много слышал о героине своего будущего репортажа. Специально приехал на такую даль, чтоб встретиться. – Да, моя невестка. Только в медпункте она. А Вам она зачем? Корреспондент посмотрел на женщин с удивлением: – Как зачем? Она же герой войны. Знаменитая медсестра. С поля боя солдат вытягивала, и даже генерала спасла. А ещё она – снайпер. Однажды, благодаря ей, наши бойцы схватку выиграли. У нее же – медали и орден Красной звезды есть. Разве она вам не рассказывала? Женщины переглянулись, и свекровь героини ответила за всех: – Так это ж Аяна. Разе она будет хвастать? А то, что герой она, мы и так догадывались. Видно же – наш она человек, героический. – Не дожила Егоровна, эх, не дожила! – качала головой баба Нюра, – Такая жена у внука!

Наталья Миханошина (Федина)

Узкоглазая

Комментарии 38

Наталья Миханошина (Федина)

Все заметки