"Русский язык, как я быстро заметил, в сравнении с другими языками, это всё равно что шахматы в сравнении с городками.

Как же тогда простой народ с этим справляется и даже вытворяет такие безумные тонкости, — русский, ведь это язык бесконечных нюансов!
Но зато какое вознаграждение! Как ослепительно! Уже с первых шагов открываются заколдованный лес, рубины и изумруды, стремительные фонтаны, страна чудес, волшебные цветы вырастают из-под земли под твоими шагами…
Необыкновенное богатство звуков, на которое способна русская глотка, великолепная архитектура грамматики, внешне византийская, но удивительно чёткая и гибкая в употреблении… Ну да, я легко впадаю в лиризм, когда говорю о русском.
Величайшая очарованность русским превосходит всё, всё сметает.
За одну неделю я выучил алфавит-кириллицу. Теперь уже бойко читаю, пишу. Впервые в жизни столкнулся я с языком склоняемым. Новизна резкая.
Когда мне удаётся использовать случайно подобранное украинское слово, Мария меня исправляет: "Ты должен учить русский, а не украинский!"
...Как только ты говоришь по-русски, даже плохо, улыбки разглаживаются, сердца раскрываются.
Эти уставившиеся глаза детей, любопытные ко всему, эти щедро распахнутые улыбки, зазывающие твою и летящие ей навстречу, эта дружба, всегда готовая верить в дружбу, эта страшная нищета, которая ищет, какую бы цацку тебе подарить, чтобы овеществить дружбу, это дикое буйство как в смехе, так и в слезах, эта приветливость, терпение, рвение, — французы проходят мимо всего этого. Экзотику им подавай на открытке.
...И ещё, русские не знают меры. Я тоже. Их эмоции — быстрые, сильные, сокрушительные. В обе стороны. Их радости безумны, их муки нестерпимы. Они переходят от одной к другой резко, от одной крайности к другой, пилообразно. И я так же.
Итальянцы тоже, в какой-то степени, но у них это выпирает наружу, проходит через театральное представление, крики, слёзы, жестикуляцию, рвут волосы, головой об стенку, бьют себя в грудь… Но всегда в уголке глаза видна искорка трезвости итальяшки, он на свои страдания взирает глазом знатока.
Русачок вгрызается в отчаяние целиком, дохнет от счастья, не считает затрат. Полный вперёд! Он не бьётся головой об стенку, ведь он-то, он расколет себе башку, как арбуз, да впрочем, время от времени он так и делает, и она раскалывается…
Я здесь рисую девятнадцатилетнюю девушку, славянскую во весь дух, прекрасную, как любовь, словом, деву. Но это ещё не Мария. Как же мне выплеснуть из бумаги Марию, словами? Как это сделать?
Русая, но какого-то особого русого цвета, который только у них бывает, тёмно-русого с рыжими всполохами... Совсем белая кожа, высокие, широкие скулы, узкая кость… Нос её коротенький и кругленький, как молодая картошина, совсем махонькая… Но всё это декорация вокруг смеха Марии.
Мария хочет улыбнуться, — она хохочет. Во всё горло. Дарит тебе свой смех, хоть фартук подставляй! Её подбородок угнездился в нежной шее, вся она из ямочек на щеках, хохота слёз полны глаза. Глаза голубые, немыслимо голубые, как те маленькие цветочки, которые принялись быть голубыми.
...Мария меня торопит, подбадривает: «Vot! Tak gut! Kharacho! Gut Arbeit!», прыскает, прикрываясь рукой, вместе с Анной, надо всеми глупостями, которыми девушки обычно дразнят парней, потом вдруг набрасываются на хреновину, чтобы всадить противень, майстер Куббе пошёл слоняться в другой конец цеха, пять рядов монстров (станков) отделяет его от нас, и вот она уже в полный голос поёт...
Но, чёрт побери, как только она затянула, двенадцать, двадцать девчат пустились петь в полный голос! Что это вдруг на меня свалилось? Как же это красиво! Я и не знал, что такая красота может существовать! Это как когда мой папа поёт хором с другими итальяшками по воскресеньям в забегаловке "Маленький Каванна" на улице Святой Анны, но тут красиво, так красиво, что дух захватывает. Глаза вдруг загорелись, порозовели бледные щёки, обвязанные белым ситцем, голоса обильные, величавые, одержимые, страстно стремящиеся к совершенству, вдохновенно перемежающие четыре, пять, шесть спонтанных многоголосий, они сожительствуют, переплетаются, противопоставляются, бегут друг от друга, друг другом укрепляются и оглушаются или, вдруг, неожиданно разражаются, превращая эту пародию простовато-плаксивой избитой мелодии в божественную гармонию…
Мария, как в трансе, пускается в дикое соло. Голос её исполнен богатства и силы, которые хватают меня за живот. Остальные ей подпевают, приглушённо, потом запевает другая, неистово, звериным кликом, тогда Мария стушёвывается, а потом все хором, вся стая, массой, ликует, я задыхаюсь от счастья, поджилки мои трясутся, пушечные удары прессов обрушиваются точно вовремя, как бы для этого созданные, точно на место, Сорок шестой цех поёт, как златоглавый собор, как ветер в степи, как… Попробуй-ка сам объясни такое, не впадая в слезливость!
Парень с соседнего пресса и я глядим друг на друга. Ребюффе, по фамилии. На его глазах слёзы. А мои-то текут по щекам. "Просто Борис Годунов!", — сообщает он мне. Я молчу. Даже не понимаю, о чём это он. Даже не знал, что русские славятся тем, что поют лучше всех в мире. Даже не думал, что полюблю это, такую вот манеру петь.
И вдруг — ничего. Девчата молча засуетились, все погрузились в работу. Мария стоит на посту, чуть порозовевшая, всё лицо в смехе, локон вьётся перед носом, вырвавшийся из-под белого платка. Майстер Куббе подходит, руки за спину, пронюхав что-то неподобающее… То-то и оно-то.
Ну а я, я попал прямо в роман Жюль Верна "Михаил Строгов". Германия перестала быть для меня той смердящей трясиной, она превратилась в тот гигантский водоворот, куда устремляется вся Европа, вся Азия, весь мир.
...Значит, так. Всю эту * войну они сотворили только ради того, чтобы мы нашли друг друга, Мария и я. Все эти мертвяки, все эти исходы, эти бомбардировки, эти ультиматумы, эти нарушенные соглашения, эти потопленные новейшие корабли, эти Железорудные пути, эти линии Мажино, эти стертые города, эти вымоленные перемирия, эти вырванные глаза, эти лопнувшие животы, эти дети, убиенные на убиенных своих матерях, эти парады победы, эти венки неизвестному солдату, эти выездные спектакли — все это скопом, вся эта *, она закрутилась только ради того, чтобы мы с Марией сошлись, каждый со своего края света, чтобы мы встретились где-то на полпути, перед этой адской машиной, и чтобы мы нашли друг друга, Мария и я, и чтобы мы распознали друг друга, Мария и я, Мария и я.
И отныне ко всему русскому у меня есть и всегда будет пылающая, неудержимая, сугубо пристрастная страсть. И наивно сентиментальная. И радостно несу я её. Такой и бывает страсть.
...Мария открывает дверь, бежит к этим двум типам, кричит: "Nachi! Nachi!" Я тоже бегу, она бросается на шею первому, кто попался ей под руки, я прыгаю на шею второму, мы целуемся..."
"Чураются русских главным образом из-за того большевистского дьявола, которого те у себя на груди пригрели..."
- Франсуа Каванна / François Cavanna (из книги "Русачки" / "Les Russkoffs", 1979 г., в которой он рассказал о своей судьбе французского пленного, работающего на германском заводе по производству снарядов, где он знакомится с пригнанной из России девушкой – Марией)
#РусскийЯзык #красотарусскогоязыка