Предыдущая публикация
О прощении
Усков Сергей
Иногда смерть сторонится человека. Не единожды Костлявая была на пороге жилища старожила, спотыкалась и удалялась искать добычу в другом месте, а потом и вовсе махнула рукой. Дескать, живи сколько можешь, до полного исчерпания ресурса физических сил.
Значит, кто-то незримый охраняет и ведет по жизни. И этот кто-то — Ангел, «на соблюдение с Небес данный». Стопроцентно — это Ангел. Так думал я, глядя на 95-летнюю мать, за которой по понятным причинам ухаживал. Она в здравом уме и на ногах. Правда, если сбоя в живом организме в виде неизлечимой болезни не было, то усугубляющаяся дряхлость тела налицо. Открыть бутылку с соком или перенести из раковины на электроплиту кастрюльку с двумя литрами воды, и подобное другое, уже невмочь. Это делали мы, двое её детей.
Моя квартира была в шаговой доступности с маминой, поэтому ухаживание ничуть не обременяло, оно чуть напрягало тем, что надо приходить в одно и то же время. Четкий распорядок дня ветерана жизни был один из составляющих хорошего настроения. Еще один залог настроя на позитив– разговор на приятную тему, хотя бы минут на пять. В основном она предавалась воспоминаниям о детстве в деревне. Сочно и живо мама расписывала, как каталась на деревянных коньках, о своей матушке и отце, о гаданиях на святках…
Однажды я спросил: «Твои родители начали жить своим хозяйством при царе, пережили время коллективизации. Ты — живой свидетель. Скажи-ка, крестьяне сами вступали в колхоз или загоняли силком? Все ли было мирно и гладко?»
Вопрос был провокационным. История масштабного перевода частников-землепользователей на коллективный лад ведения сельского хозяйства изобилует трагическими эпизодами. Ужасающий голод, жестокое раскулачивание, кровная месть, поначалу абсолютное непонимание: как это объединиться в одну большую семью и жить одним хозяйством.
Мать на пару секунд погрузилась в себе и начала неспешный рассказ. Ей тогда было года четыре. Память сохранила лишь эпизоды из тех переломных лет. Вот один. В семье было шестеро детей, жили единоличным хозяйством и считались середняками (не голодали и не жировали, не батрачили и не нанимали работников).
Во многих областях страны население кошмарил голод. Обнародован декрет о продразверстке. По нему принудительно изымались зерно, мука, крупный и мелкий рогатый и безрогий скот… Как-то спозаранку в их дом ворвались комиссары. Четверо в черных кожаных тужурках, вооруженные наганами и винтовками, не церемонясь приказали отцу открыть амбар. За отрядами исполнения продразверстки прочно укоренилась недобрая слава отъявленных грабителей с правом застрелить на месте любого, кто воспротивится. Зерно выгребали подчистую, могли и единственную корову увести на забой.
Вся семья высыпала во двор: отец, мать и шестеро детей с разницей в возрасте в 17 лет. Старшая дочь Ксенья была невестой на выданье, мама — младшая в семье.
Среди четверых уполномоченных грабителей были родные братья отца: Анисим и Феоктист. Так уж получилось, что три брата приехали в заповедный уголок Нижегородской области, осели вместе, обзавелись семьями, жили не тужили. С укреплением советской власти разошлись во взглядах. Старший брат Сергей оставался на дедовских понятиях ведения хозяйства, остальные два брата – Анисим и Феоктист – быстро пропитались большевисткими идеями, подались в комиссары.
— Что, Феоктист и Анисим, родного брата пришли обирать? – спросил отец.
Старший группы, худой желчный чернявый, зыркнул на хозяина дома, погрозил ему сжатым кулаком и обвел колючим взглядом трех братьев, вставших по разные стороны коренного перелома вековых устоев. Затем подбоченился и скомандовал:
— Петруха и Феоктист, чаво раззявили?! А ну, махом выгребать зерно! Пять мешков чтобы набрали и муки, пожалуй, столько же. Я тем временем проведу идеологическую обработку главы семейства, дурость у единоличника вышибу. Ты, Анисим, будешь мне в помощь. Как, говоришь, звать брата? Сергей?.. Шо Сержо, никак помешать нам хочешь? На советскую власть зуб имеешь?
— С чего взял? Не наговаривай напраслину. Мы живем никому не мешая, своим трудом живем и на своей земле. Зерно, что хочешь взять, на посев приготовлено. Чем будем сеять весной?
— Картошку посадишь. Её щас брать не будем. — Старший вынул наган, подбросил его пару раз и ловко поймал. Придурковато лыбясь, наставил дуло на отца и выкрикнул как выстрелил: — Ыщо вопросы есть?
Отец покачал головой толи в знак согласия, толи сокрушаясь от своей беспомощности. В самом деле застрелят на месте, тогда уж точно семья обнищает.
Сестра Ксенья не спускала глаз на ларь, откуда споро выгребали зерно. В руках незнакомого дядьки Петра лопата, родной дядя Феоктист держал мешок. По заполнению шустро отставлял его и раскрывал новый. Так под завязку наполнили четыре мешка. Когда взялись за пятый, Ксенья вдруг запрыгнула в ларь, топнула ногой по зерну и лопате, сердито выкрикнула:
— Все больше не дам!
Дядька Петр поперхнулся от удивления. Лопата выпала из его рук. Старшой ухмыльнулся и, с интересом разглядывая смелую девушку, процедил сквозь желтые зубы:
— Как это не дашь? Ты шо, малявка?! Щас из зерна и тебя кровавую кашу сделаю.
Старшой навел наган на Ксенью. Все оторопели. Отец крепко ухватил за плечо мать, не дав ей ринуться под ноги безжалостному комиссару.
— А делай! — звонко выкрикнула Ксюшка, кивком откинув кудрявую прядь со лба. Она была невысокого роста, ладная телом и милая лицом.
Прогремел выстрел. Мать обмякла в дрогнувших руках отца. Ксенья не шелохнулась.
— Что ж ты смазал, товарищ комиссар?! — подзадорила защитница родительского амбара.
— А шобы пролетарскую сознательность укрепить в твоих родных дядьках. Щас они будут отстреливать кулачье отродье, тебя то есть… хотя ладно... смелая ты шибко, отважная… такие нужны советской власти. Живи пока. Прикатим на следующую осень. Тогда сама будешь зерно нам отдавать. Поехали отседа. — Старшой сплюнул и сел в повозку.
За ним Анисим и Петр уселись на мешках зерна. Феоктист вскочил на козлы, суетливо тронул пару гнедых лошадок.
На следующий год продразверстку заменили продналогом. Старшого в кожанке больше в деревне не видали. Анисим и Феоктист остались жить, где и жили, со своими немалыми семьями, однако обобранные крестьяне их возненавидели. Всюду за братьями шла худая молва. Посевы на их земле вытаптывали, скотину их не пускали пастись в общее стадо, подвыпившие мужики вызывали братьев на кулачный бой…
Не выдержав травли семейство Анисима уехало далеко в Сибирь, где и затерялось. А Феоктист с домашними и со всем скарбом перебрался в село Караванное, что в двух километрах от родной деревни. Поселился на окраине села. И там его ненавистники временами здорово доставали. В конце концов подожгли дом.
Куда ему, погорельцу, податься, как не к родному брату Сергею? Ну да, бесчестно обирал его наравне со всеми, прилепившись к исполнителям декрета о продразверстке...
Приехал Феоктист к брату, повинился, обнялись они. Пустил Сергей в избу брата с семьей. На косые взгляды односельчан и худые их разговоры отвечал, что негоже ненавидеть родного брата, как, впрочем, и любого человека. Почти год жили в одной избе два брата с семействами. А перед этим позвал Сергей дочь свою Ксенью и сказал ей: «Собрали, Ксенка, тебе приданное. И его ровно столько, чтоб заново отстроиться Феоктисту. Позволишь продать приданное и отдать деньги дядьке своему?»
Думала Ксенья, думала и согласилась. Любила она дядьку Феоктиста и семью его, потому и не держала на него зла, и простила его давным-давно, жалела и желала ему только добра…
«Чтобы простить человека, надо его любить, — заключила моя престарелая мать. – А любовь влили в наши сердца богомольные матушка и отец. Такая вот карусель».
Так оборвали одну из ниточек зла, что паутиной из века в век оплетается наш общий большой дом — планета Земля.
#GoodGhost
Следующая публикация
Нет комментариев