Я выросла во дворе, где весной трещали качели, а воздух гудел от пчел в белых соцветиях.

Теперь здесь воняет жареным бараном, а на скамейках, где целовались родители, сидят чужие мужчины. Смотрят. Следят взглядами, будто ты — кусок мяса, упавший с их шашлыка. Говорю дочери: «Не выходи вечером с собакой», — а она смеется: «Да они безобидные». Пока не столкнется с их «безобидием» в подъезде, где свет годами не чинят…
Я не говорю о ком это, ведь все и так понимают.
В школе, где моя дочь училась, теперь «классы адаптации». Дочка подруги плачет: на географии мальчик из Таджикистана рвет учебник — «У нас горы выше, ваш Урал — холмы!». Учительница боится жаловаться: директор шепчет, «толерантность прежде всего».
Они плодятся, как тараканы. В женской консультации, где я стояла три часа, чтобы записаться к врачу, они влезают без очереди, тыча справками на непонятном языке. Медсестра устало: «Им положено вне очереди — программа губернатора».
Я не ненавижу. Я боюсь. Боюсь, что когда-нибудь мой внук спросит: «Мама, а почему мы здесь чужие?» — и мне придется молчать.