Предыдущая публикация
Ольга вытаращила глаза.
– Надь, так ты знала чё ли? Он писал тебе?
Надежда глянула на нее сердито.
– Чего это знала?
– Ну, ну то, что-о...
Надежда бухнулась на табурет.
– Скажешь ты или нет! Тянет и тянет... Чего там?
– Так ведь не один он приехал. Жену привез, – быстро пробубнила Ольга.
Надя перевела глаза на окно, посмотрела куда-то вдаль, выше шиферной крыши коровника, молча поднялась и продолжила катать тесто.
Ольга только сейчас вдруг поняла, какое это большое горе для подруги. Она догадывалась, что меж Надькой и Пашкой происходило что-то неладное, но не хотела даже верить. Три года Надежда ждала его из армии. Все знали, что она – Пашкина невеста. Считали, что приедет он – и свадьба. Надюха с матерью Пашиной уж до того близки стали, что та ее дочкой зовёт. А тут...
Ольга стянула ботинки с налипшими травинами, прошла, села на скамью у печи.
– Надьк, она страшненькая. Где только выискал такую, – тихонько сказала Ольга.
– Мне все равно, – нарезая тесто на одинаковые кругляшки, сжатыми губами ответила Надя.
– Ага. Маленькая, худюшшая, волосы подрезаны, как у мальчонки нестриженного, а пальтишко куцее. Вместо платка – блин на голове. Как его – баретка.
– Мне все равно, – твердила Надежда.
Ольга не выдержала, резко пересела за стол, чтоб быть лицом к подруге и затараторила в сердцах:
– Как же! Как же он так! Ты ждала, ты вон даже на танцах встороночке. Все ведь знали – ждёшь! А он! А он скотина последняя после этого, Надь! Ведь три года, три года... Могла б уж замужем быть давно!
– Могла бы, – Надежда опять посмотрела вдаль, подумала о своем.
– Да... Помню, как артист-то за тобой ходил! Чего, не помню что ли? В городе б жила королевой. А ты вот... А он... Скотина – Пашка.
Надежда молча месила кругляшки теста. Месила жёстко, напористо, давя кулаком, как будто тесто и было виновато в ее беде.
Оля ещё что-то говорила, вспоминая преданность подруги жениху, а Надя все месила.
– Надь, чего делать-то? – закончила Оля, во все глаза глядя на Надежду.
– Ничего. Хорошо все. Женился же, пусть живёт.
– И ты хочешь вот так им простить? Вот так вот и простить этого гада? Я б ему... я б ему... Я б ему глаза повыцарапывала. И этой подорве заодно!
– Она-то тут при чем?
– Как это не при чем? Как не при чем-то? А то не знают они там, в армиях этих, что парней дома девки ждут! Знают все прекрасно. Только и думают, как увести, стервы! Нельзя так оставлять это, Надьк, нельзя! Доказать ей надо, что нельзя так. Ведь не сравнить даже вас. Ты и она... да рядом не поставишь. Вот и надо помочь ему разобраться, чтоб бежала она отсель, аж пятки шоб сверкали... А тетя Шура как любит тебя, а... Мать говорит, что к Зиновьевым прибегала, еле успокоили.
– Ох, да. Жаль тетю Шуру-то...
– А тебя не жаль? Себя тебе не жаль? Ну вот что... Ты б поплакала, а то зажалась вон. Хоть бы Колька твой прибежал что ли. А где он?
– Да с пацанами на речке, рыбу ловят.
– Нельзя тебе одной-то. Никак нельзя. Я побегу, а то у меня там дядь Гена кормушки сбивает, мать помогать велела. Но ты не бойся, мы придумаем чего-нибудь. Прибежит к тебе, как миленький.
– Не надо мне...
– Ну, ну...ладно-ть. Отойдешь чуток, там и решим.
Ольга натянула боты и умчалась. Надежда подумала, что ни к какому дядь Гене она не побежала. К Таньке, наверняка, новость обсуждать.
Надя вымыла руки, зашла в зал и с глухим рыданием бросилась на подушки, сминая в руке жёсткие тюлевые накидушки. Было так больно...
***
Весть о том, что Пашка Богатинов вернулся из армии с женой, разлетелась по улицам, а потом и по всему селу. К избе Богатиновых потянулись родственники и знакомые. Захлопала калитка, впуская и выпуская гостей, зазаглядывали кумушки-соседки, прибегали к Пашке друзья.
Пришла и осталась в избе жена старшего Пашкиного брата Наталья с сынишкой. Она с тоской поглядывала на удрученную мать.
Зоя от такого скопления людей растерялась.
В дом зашла она со светлой улыбкой. Паша решил сделать матери сюрприз – о своем приезде сообщил, а вот о том, что приедет не один, ни написал. Да и день точный родня не знала.
И мать на пороге никак не могла понять – что это за девушка? По дороге сын кого повстречал что ль? Уйдет сейчас... Она улыбалась, охала, обнимала сына, что-то говорила, кивала, пока отчётливо не услышала:
– Мам, Зоя – жена мне. С нами жить будет.
– Кто? – переспросила Шура в замешательстве.
– Жена. Мы поженились, мам, – Пашка сиял улыбкой.
Шура плетьми уронила руки и долго, не мигая, глядела на смущенную Зою. А Зоя глубоко вздохнула, посмотрела на Пашу в поиске подсказки – как быть? Обнимать, вроде, уж неправильно будет. Молчать – неловко.
– Здравствуйте, а мы Вам подарок привезли, – ляпнула Зоя первое, чего пришло в голову.
– Вот те и подарок! – вздохнула мать, имея в виду, конечно, не то, что лежало в чемодане.
Пашка занёс чемодан в большую комнату, показал Зое на кровать в закутке за шкафом, бросил на нее чемодан, сказал, что это их постель. Зоя присела рядом с чемоданом, открыла его и тут же закрыла. В дом уж приходили люди.
– А ну-ка, Пашка! Покажись! Ооо! Возмужал-то! Давай в бригаду к нам! А где ж жена? А ну, показывай! Говорят, меньше воробья, – раздалось с кухни.
Зоя заправила короткие волоски за уши, посмотрела в большое зеркало, висящее на стене, вышла на кухню. Она, и правда, была немного другой. Не такой, как местные женщины.
Крупный мужчина стоял посреди небольшой кухоньки, загромождая почти всё пространство.
– Здравствуйте, – поздоровалась Зоя, скромно стоя за его спиной.
Он обернулся:
– Эх, курячье вымя! И верно – воробей. Ну, здорово, здорово! – и на лице явное разочарование.
– Хорошего понемногу, – отшучивался Павел, – Садитесь, дядь Вась.
Потом заходил ещё народ. Зоя была в спортивных штанах, закрученных чуть ниже колена, в простой кофточке, которую надела в дорогу. Оделась так, как одевалась в дорогу всегда, когда ездили они в институте в поездки, ходили в походы.
– Наверное, надо переодеться, – шепнула она Пашке, – А то, прям, смотрины какие-то, а я...
– Так переоденься...
Зоя прикрылась в комнате, открыла чемодан, выбирая платье. Все ее богатство уместилось в него. Нарядов у нее практически и не было. Выбрала самое лучшее –светло-серое платье с отложным воротничком. Но только стащила с себя штаны, как в комнату зашла Наталья, невестка Паши.
– Я это, не стесняйся, – она бухнулась рядом на кровать, – Чего тут у тебя? – заглянула в чемодан, – О, сорочка милая, подаришь?
Эта сорочка очень нравилась Зое. Это было единственное ее красивое белье.
– Берите. Только...
– А да... Мала будет, совсем крохотная. А ещё чего есть? – она бесцеремонно пошарила в белье Зои, – Вот этот платок ничего.
– Нравится? Возьмите.
В комнату без стука забежал сын Натальи, мальчик лет пяти. Зоя скорей натянула на себя платье.
– Так это и все твое приданое? – спросила Наталья.
– Какое приданое? Я уж думала, это пережиток, – Зоя не знала, куда можно убрать штаны, подвинула к себе чемодан, засунула вещи туда.
– Приданое – не пережиток. Приданое каждая девка копит. А тебя чего, мать не научила?
Мальчонка высунулся в кухню, где сидели очередные гости и громко констатировал:
– А у Пашкиной жены даже приданого нет. Вот!
– Я думаю, меня Паша не за приданое полюбил, – уже насупилась Зоя.
– Да ну, а за что ж тогда? Может скажешь, – смеялась Наталья, но незлобливо, – Чего суешь-то в чемодан, вон же шкаф.
Она смело открыла шкаф, подоставала белье с полок, сгружая все на кровать.
– Давай, перетащим это в материну комнату. Пусть решает – куда. А вам с Пашкой шкаф нужен. Потом может и свой купите.
И они понесли тяжёлые кипы в маленькую горницу.
Шура ахнула:
– Это чего это?
– Шкаф освобождаем для молодых, – неся тяжёлую кипу, буркнула Наталья.
– Здрасьте, не успела заселиться, уж... Паш, чего это жена твоя тут командует? – сдвинула брови Шура. И не столько жаль было шкафа, сколь – не дело это: дом полон гостей, а они белье таскают.
Зоя попыталась объяснить, что это не она, но за общим гулом ее не услышали.
Сели к столу, подняли рюмки за Пашкину демобилизацию, за возвращение. О Зое вообще не говорили, будто была она тут случайным незваным гостем. Паша почувствовал ее неловкость и проговорил:
– А давайте выпьем за мою жену – за Зою.
– Будьте счастливы вместе! – проговорил дед Анисим, спеша опрокинуть рюмочку.
Остальные промолчали. Мать вытерла губы фартуком и вздохнула. Пашка выпил и навалился на закуску.
– Ну, расскажи, откудова ты будешь? – спрашивала полная тётушка соседка.
– С Мурманска. Там с Пашей и познакомились.
– А познакомились как?
– А мы к ним на судно с агитбригадой приезжали. Я – комсоргом курса была. Вот и...
– А родители твои кто?
– Нету. Я в детдоме выросла, под Мурманском.
Шура нахмурились ещё больше, вздохнула, переглянулась с Натальей.
Удружил Пашка! Ох, удружил!
***
В плотницкую бригаду Пашка пошел с неохотой. Согласился лишь до весны, пока машин нету. А потом даже обрадовался – изба материнская требовала ремонта, а плотнику всегда легче, где нужную лесину найти, с парнями договориться о помощи.
Начал мечтать Паша и о своем доме, потому что у матери с Зоей не ладилось. Поначалу Зойка изо всех сил старалась освоить незнакомый ей сельский быт, а сейчас уж и она охладела.
– А зачем, Паш? Если все равно, чтобы я не сделала, все не так. Хлеб испекла – кислый, двор почистила от снега – кривой, курей и тех неправильно кормлю. А если блинов напекла – "печево, а поесть нечего".
– Да ладно тебе, не обижайся на мать. Она привыкла ж сама да сама. Чего вам делить-то? А, кстати, чего ты ее мамой-то не зовёшь?
Зоя пожимала плечами. Никого и никогда не называла она этим словом. Ей и года не было, когда мама погибла в экспедиции во время снежного бурана. Шла на метеостанцию, чтоб передать информацию о надвигающемся бедствии, и ее, такую же маленькую и хрупкую, какой была и Зоя, сбил снежный вихрь, утащил на льды. Вскоре от горя померла бабушка, не оправилась. А Зоя попала в дом малютки в Кандалакшу. А потом уж оказалась в Мурманске.
Их детдом был один из лучших. Добрые воспитатели, отличные учителя в школе. Она прекрасно училась, легко поступила в педагогический – хороший пример был перед глазами. Была всегда активна по комсомольской части. Общественная работа, жизнь в коллективе ...она выросла так – всегда в коллективе.
На последнем курсе познакомилась с Пашей, и он позвал замуж, позвал к себе домой. Он так рассказывал о своем селе, о доме, о своих планах, что Зоя и влюбилась, и загорелась желанием уехать с ним. Согласилась легко... Только человек, у которого никогда ничего не было своего, смог бы понять ее.
У нее будет свой дом, муж, дети и ... мама...
– Какая она у тебя? Расскажи, – приставала Зоя.
– Какая... Хорошая. А какая может быть мама? Мама и мама...
Но все случилось немного не так, как представлялось. Особенно – отношения со свекровью. По душам они никогда не говорили, хоть Зоя понимала, что свекрови этого хочется. Она навостряла уши, когда кто-то другой задавал Зое вопросы о личном, но сама не спрашивала никогда.
– А Вы расскажите мне о Пашином отце, пожалуйста. Паша его очень любил, рассказывал.
– А чего рассказывать-то! Мужик и мужик. Мастеровой был, Пашка ему не чета. Работал в колхозе. Вот и весь рассказ...
– А как вы познакомились?
– А – отмахивались свекровь, – Нашла о чем вспомнить. Лезь вон лучше в подвал, капусты наложи.
***
К зиме казалось, что в селе привыкли к Пашкиной жене. Тем более, что начала она работать в местной школе учителем. Все решили – вот за ум, видать, и полюбил ее Пашка, а то ведь ни кожи, ни рожи.
Слухи о бесхозяйственности ее ходили ещё по селу, бабы прыскали в кулак, когда проходила она мимо.
Рассказывали, что потравила чем-то по осени сноха Шуркина всех курей, накормив их какой-то отравой насекомых. А ещё сварила кашу с жирным червем, отвязала пса, который подушил соседских утей, закопала скважину в огороде. В общем, что из того было правдой, а что придумали местные сплетницы, уж понять было трудно.
Самой Зое было не до чего. Она устала доказывать свекрови и Паше, что не виновата. Она ударилась в работу, занялась школьными делами с неким фанатизмом. Там она забывала все тревоги и неурядицы.
А вот Пашке эти слухи резали уши.
– Ты ел ли сегодня?
Он забежал в дом брата по делам, Наталья усадила его за стол.
– Не хотелось утром.
– Ага, чай мать на рынок уехала, а ты свою тонконогую тревожить не стал.
– Да она раньше меня в школу свою умчалась, – оправдывал жену Пашка.
– Вот-вот... А мужа накормить некому. Смеются ведь над твоей женой-то, Паш! И над тобою... Приструнил бы ты ее.
– Я разберусь. Хотят смеяться, так пусть и смеются. На чужой роток...
– Так ведь за тебя нам всем обидно, Паш. Надюха вон ходит, какая девка! Мать ведь к ней бегает до сих пор. Не знал? Плачут обе по тебе...
– А чего они плачут-то? У нас хорошо все.
Но слова невестки больно резанули. В этот день пришел Паша с работы пьяный.
– Паш, ты чего? Ты же обещал...
– А чего я тебе обещал? Рая?
– Не пить обещал.
– Хватит! Надоели мне эти брюзжания! Все тебе не нравится. Село наше не нравится, дом не нравится, мать не нравится...
– Похоже, наоборот – я тут никому не нравлюсь. В этом дело, – Зоя сказала это приподняв подбородок.
– Так сделай так, чтоб нравится... Матери угоди чем-нить..., с девками подружись нашими. Ты ж на ферму за молоком к ним ходишь.
– Паш, ты не кричи. Точно могу сказать, что я стараюсь. Но... Ты знаешь, в школе я, как прежде себя чувствую, а здесь... Как надламывается что-то.
Павел что-то пробурчал и отвернулся к стене. А Зоя долго ещё сидела, смотрела в окно на сгущающиеся сумерки. Мёрзлые стёкла окон желтели огоньками. Зоя пошла к печке, подбросила в огонь дрова и вырывающиеся отблески огня забродили по стенам.
И правда её жизнерадостность, позитивизм, которые были присущи ей, здесь, в этом доме, улетучивались. Поначалу она порхала бабочкой, рассказывала свекрови о себе, о своих друзьях, о педагогах.
Один раз, когда пришли в гости к свекрови соседки, она даже прочла им любимые стихи Блока. Они сначала смотрели на нее выпученными глазами, а потом стыдливо прикрыв рты почему-то рассмеялись, хотя стихи были совсем не веселые.
– Ох уж, и сноха у тебя, Шурка. Артистка, прям.
– Да у нас тут и без нее артистов-то хватает. Лучше б дома поболе водилась. Картошку в подвале никак не переберем.
– Я переберу на днях, – обещала Зоя.
– Да уж, ты переберешь, – тянула свекровь, – Я уж и без тебя начала.
***
А Шура все плакала по Надежде. Вот сноха бы была, так сноха. И видная, и домовитая, и уважительная. И ей бы облегчение, и главное – лад в доме. И меж собой что-то не клеится уж у молодых в последнее время, пасмурный ходит сын, недовольный. Может ещё и разойдутся они, и уедет сноха назад? Чужая она здесь, не способная к сельской жизни.
Она уж не раз ходила к Надежде в дом. Будто б по делам каким к Елизавете – Надеждиной матери. Сидели, чаевничали, казалось, лишь поверхностно касались жизни Пашки с городской женой, но все понимали – лишь ради этого разговора и сидят.
– Чего она. Спина у меня болит, а она все книжки свои читает. Ох, так и живём.
– А мы ее любим, – вдруг выдал из своего угла Колька, младший Надеждин брат-школьник. Он сидел в углу за столом, обложенный учебниками.
– Кого это?
– Зою Дмитровну. Она веселая такая, и вожатой у нас, и историю интересно преподает. Мы, наверное, летом в экспедицию с ней пойдем. На раскопки.
– На какие раскопки! Сиди уж, экспедитор нашелся.
Елизавета ругалась, но в словах сына была доля правды. Баламутный ее Колька, с приходом Зои в школу, вдруг взялся за учебу. Да и весь его класс как-то повернул к лучшему. Уж не одна Елизавета это заметила.
А вот Надежда до сих пор по Павлу сохла. Видно было это. Глаза опускала, когда говорили о нем, краснела, как рак. Бедная девка! Бедная...
***
Через день увезли Кольку на скорой – отравился чем-то. Пришел из школы, схватившись за живот, потерял сознание.
Елизавета грешила на школьную столовую, прибежала в школу, кричала и на Зою.
– Наших детей травить задумали! Уезжай вон из села. Кому мы детей доверили! Кому? Ведь знала, змея, что разлучаешь Пашку с Надькой, знала... Если что с Колькой случится, я тебя со свету сживу, так и знай!
Все накопленные обиды от материнской боли за сына слились в одну. Зойка пришла домой, залилась слезами. И там, где отдыхала душа – проблемы.
Павел с бригадой уехал в соседнее село, готовили там к строительству коровник. Перед этим просил у Зои прощение за срыв.
– Просто устал я от этих домашних размолвок, понимаешь? А дом отдельный – дело нескорое.
Зоя осталась со свекровью. Вечерами почти не разговаривали. Сидела Зоя за тетрадками и учебниками, а Шура ковырялась в кухонном своем хозяйстве или лежала, задрав повыше больные ноги, глядя в потолок.
Однажды вот так и лежала. На стене стучали ходики. И вдруг за окном с сильным клекотом пошел торопливый дождь. Он гулко стучал по грязным зимним сугробам, по крыше.
– Ой! Аюшки! – услышала вдруг Зоя крик свекрови.
Она бегом примчалась в горницу, где сидела на койке и смотрела на потолок свекровь. Там тонким ручьем по стене на пол стекала вода.
– Ничего себе!
Зоя сообразила быстрее, схватила тряпку, положила на пол, пыталась подставить таз, но основная часть воды лилась по стене.
– Там прогнулся лист шифера, я хотела Пашку попросить сменить, так ведь уж снег лег... Думала... Чего делать-то? А?
– А где новый лист?
– Так в сарае..., – Шура совсем растерялась, а вода лилась уж потоком.
– Я полезу, – Зоя совала ноги в кирзачи, набрасывала фуфайку.
– С ума сошла. Куда? Дождь ведь... Да и снег на крыше-то.
– Я лопатой сброшу.
– Да не сбросишь, обледенело все, только шифер поломаешь...
– Я посмотрю. Не беспокойтесь, аккуратно я.
И Шура наблюдала из окна, как Зойка носится по двору, тащит лестницу, лист шифера. Дождь бьёт ее по лицу, она облизывает губы и готовится лезть на крышу.
Шура отжала тряпку, нашла старое худое покрывало, бросила и его на пол. Ох... Все обои отойдут...
А дождь все не прекращался, казалось – увидел девушку и только раззадорился. Шура не выдержала, натянула мужнин, а теперь Пашкин, рыбацкий плащ, тоже вышла.
Зоя уже лопатой стряхивала снег с крыши, расковыривала ледяные наросты. Вода с крыши лилась на нее, в узкую горловину прогнувшейся крыши, она была вся мокрая с головы до пят.
– Зой, Зойка, слезай давай. Упадешь ведь! Зой!
– В дом идите, простынете, Александра Ивановна. Идите домой, я сейчас, вот чуток тут свищу и шифер кину... Ой! Отойдите...
– Зойка стояла на лестнице очень опасно, лестница качалась. Казалось, что лопата и снег на ней, больше чем сама девушка.
– Зой, слезай, свалишься ведь!
– Ещё чуток... , – она уже перевернула лопату, била лёд черенком.
– Да осторожней ты, весь шифер расколешь! Зой, Пашка приедет, сделает... Ты все равно не справишься.
– Я справлюсь..., – она упрямо торчала наверху, – Подайте шифер, раз уж тут Вы...
Шура приподняла тяжёлый шифер, Зоя лихо подхватила. Шура даже удивилась – как это она, такая хрупкая, подтянула тяжёлый такой лист.
А Зоя, там наверху, закрывала листом щель, толкая его дальше и дальше, забираясь выше и выше. Дождь хлестал, руки уж ничего не чувствовали, как будто стихия решила доказать ей ее беспомощность. Но почему-то в Зое жила уверенность, что с этой задачей она справится.
И вот лист уже лежал на месте, плотно закрывая брешь, и вода текла уже по нему, по скату крыши.
И Зоя радостно расслабилась. И зря. Обледеневшая рука не ухватилась за перекладину, соскользнула мимо, и Зойка полетела вниз с лестницы вместе с лопатой.
Шура испугалась, подскочила, заохала. Но Зоя вскочила на ноги, и лишь потом схватилась за стопу.
– Ой!
– Сломала...Говорила ж я...
– Да нет, подвернула, скорей. Ой...
Обняв свекровь, с трудом проковыляла в дом. Нога от бедра до щиколотки расцарапана. Вывих, наверняка, но перелома, казалось, нет.
– Да что ж ты за девка такая! Говоришь тебе, говоришь. А ты... Говорю же – держися... Держися, свалишься, а ты... Куда полезла ведь, а? Ты подумай..., – Шура суетилась, прижигала ссадины водкой, хлопотала и причитала.
– Зато, гляньте-ка, Александра Ивановна..., – Зойка показывала на угол.
Поток прекратился. Шура перевела взгляд на сноху и первый раз за все время присутствия той в доме вдруг улыбнулась. Улыбалась и мокрая Зойка. С нее текла вода, она шмыгала носом.
– Так, давай-ка. Внутрь..., – Шура налила маленькую стопку водки, протянула, –Давай, а то простынешь.
– Не, я лучше чаю...
– Пей, говорю! Как лекарство.
– Лучше Вы, тоже ведь намокли, а мне нельзя.
– Чего это? – и тут Шура увидела всего лишь на секунду говорящий взгляд снохи, потом она опустила глаза, – Ты... Ты... И толкала сейчас этот лист! Ты... Господи! Неужто!
И Шура развела кипучую деятельность. Они переодевались, споря, укладывала она Зою под одеяло, поила чаем с вареньем. А Зойка только хихикала и приговаривала, что чувствует себя прекрасно, вот только нога... Наступать было больно.
***
Вскоре на реке начался ледолом. Перед самым рассветом под напором поднявшейся воды гулко стрельнул то в одном то в другом месте лёд, и река вскрылась. Очень быстро ушли большие льдины, и теперь лишь малые куски ночного обледенения шли днём по воде.
Задами дома выходили к реке, и каждый хозяин, за редким исключением, соорудил себе за двором личные мостки. Там брали воду для нужд хозяйственных, полоскали белье, да и просто купались летом.
На берегу стояли Надя и Оля.
– Ольга, это перебор! Не вздумайте! Вы рехнулись уже. Остановится нам пора. Ну ладно – червяк в молоко, ладно – куры, собака. Но ведь Колька чуть не помер из-за нас, – Надежда шептала, хоть и стояли они далеко от улицы, прямо у реки.
– А кто ему велел пироги эти лопать? Сказали же – для учительницы. Вот болван и врунишка он у вас.
–Оль, это уж уголовщиной пахнет. Я говорю – стоп. А если тетка Шура зацдет. Хватит с этой усилки, пусть живёт. Не нужен мне Пашка.
– Тетка Шура не ходит на мостки – спина у ней. Зойку отправляет. Ну, ладно. Стоп так стоп. Как скажешь. Хозяин – барин, – Ольга оглянулась, к ним шла Татьяна, на руках несла маленького сынишку.
– Ох, речка какая быстрая, да холодная, бррр, – показывала ему, – Вот сейчас нельзя купаться. Да...
И тут Надя заметила, что подруги переглянулись как-то нехорошо.
– Девки, вы одурели? Вы... Вы подпилили? Я ж сказала – хватит!
– Вот искупается, и хватит. Пусть катится, нечего ей тут делать! Чужая она! – Ольга сказала это со злостью, как будто это не у подруги, а у нее жениха увели.
– Вы серьезно? Вы..., – Надя быстро зашагала вверх по берегу на улицу.
– Надьк, ну чего ты! Она ж лёгкая, может и не обломятся мостки-то. Надь, вернись... Надюха!
Но Надежда, приподняв одной рукой юбку уже бежала к дому Павла. Бежала, а слезы лились по щекам. Стыд что ли выходил? Сколько уж она пыталась остановить себя в этой холодной мести. Всю она ее изнутри съела. Она грызла ночами подушку и все придумывала, как извести соперницу.
На ферме сунули ей в бидон с молоком жирного червяка, потравили курей, когда тетка Шура оставила хозяйство на сноху, засыпали скважину, когда копалась в огороде Зойка, и самое страшное – хотели травануть пирогами. Не насмерть, конечно. А так, чтоб из туалета не вылезала. Но пироги съел Колька, до больницы дело дошло, ребенок же...
Но вот то, что девки сделали нынче – ни в какие рамки. Придумали-то подпилить мостки они вместе, но Надежда осуществляла это лишь в мыслях, представляла, как плывет гадина Зойка среди льдин... А вот сейчас здорово она испугалась.
Надежда стукнула и сразу распахнула дверь. За столом сидела Зойка в пуховой шали на плечах. Она оглянулась, увидела Надю и удивлённая развернулась, начала вставать, оперлась руками на стул, болезненно приступила на ногу.
Надя упала на скамью, не раздеваясь. Отлегло, но нога Зойки смутила.
– Ты не на мостках ли ногу-то, а? – ещё тяжело дыша спросила Надя.
– Ногу? На мостках? – Зоя ещё ничего не поняла.
Она знала, что Надежда – бывшая невеста Паши, знала, что обходит она их дом и ее саму стороной. А тут прибежала, запыхавшись,
– А. Нет – крыша потекла, дождь же, вот я и полезла. Свалилась, в общем. А мостки тут при чем?
– Подпилили их вам, не ходите пока. И это, Зой..., в общем, сказать я должна. Червяка этого, и курей, и пса мы отвязали ...
– Подпилили? – перебила ее Зоя, – Как подпилили? – глаза круглые, лоб нахмурен.
– Ну, так... Девки. Чужая ты нам, понимаешь? Другая совсем, да и с Пашкой...
Зойка, хромая, рванула к двери, прямо в тапках и пуховой шали вылетела, громко говоря Надежде на ходу:
– Там Александра Ивановна, она...она полоскать пошла... У меня ж – нога, она и пошла...
Надежда хромоногую Зойку обогнала, обе бегом спускались к реке, и как только из-за зарослей показались мостки увидели ужасную картину – мостки торчат одним боком в бегущей воде, в начале на уцелевших досках стоит корзина, а Шуры – нет.
Надя выбежала на доски первая, огляделась, крикнула:
– Тёть Шур, тёть Шура, – голос хрипел, она присела, сложив руки меж ног в страшной тревоге, в предчувствии жуткого горя, – Зой, Зоя... Она...
У Надежды помутилось сознание, закружилась голова. Неужто доигрались? Неуж такая эта она – слепая ревность? Да ведь уж и нет ничего, никакой любви... Прошло все давно. Наде хотелось кричать, но голос попал.
Приковыляла Зойка. Оглядела реку.
– Вон она!
– Где, – Надежда поднялась, посмотрела, куда указывает Зойка, и вдруг увидела в спустившихся ветках ивы движение. Над водой лишь голова. Тетка Шура то ли зацепилась, то ли держалась за какие-то ветви. Вероятно, она уж не могла кричать от охватившего холода и ужаса. Охватила паника и Надежду.
– Ой! Ой! Тёть Шур! Тёть Шур! Ааа... Помогите...., – она стояла на мостках согнувшись, кричала с надрывом, держа руки меж колен.
– Надь! Помоги!
Надежда оглянулась. Зойка стояла сзади спокойная и решительная, на мостках валялись простыни, она стягивала их узлами, зачем-то обязывала себя сырой простыней. Надька соображала медленно.
– Надя, очнись! Все будет хорошо, мы вытащим ее. Привязывай вот сюда, будешь тянуть нас, – командовала Зойка, глядя на высокую дородную Надежду снизу вверх.
А потом Надька как во сне наблюдала, как Зойка спускается в ледяную воду, как плывет, с надутой сзади пузырем простыней к тете Шуре.
А Зойка сейчас вспоминала свои уроки закалки, которые получала она, когда ездили в походы на байдарках. Зачем она, такая маленькая, тогда начала этим заниматься? Из-за мамы. Всю жизнь она думала о смерти мамы, погибшей в снежном буране. Как же холодно ей было тогда, как страшно, маленькой и беззащитной, одной умирающей в страшной стихии.
Холод сковал, но не победил. Она двигалась, как учили когда-то, подплыла к ошарашенной свекрови. Глаза свекрови остекленели, но она видела плывущую к ней Зою.
– Маамм, – губы тряслись, – Мам, я держу, обвяжу, давай... Д-давай! – и казалось Зое, что вытягивает она из снежного бурана свою маму.
Надя смотрела, как они долго возились, а потом Зойка махнула – тяни. И Надежда начала тянуть сначала осторожно, а потом все быстрее, смелее, утирая плечом слезы и сопя носом.
– Мам, мам, сюда ногу...– они закатились с помощью Надежды на оставшуюся часть мостков.
Надежда, сильная и сухая, обхватывала их, ставила на ноги. Она уж поняла, что теперь она тут самая соображающая.
– Вперёд, вперёд, идём, нельзя тут оставаться. В дом, в дом, в дом...., – она подхватила тётку Шуру, почти несла. Зоя шла сама.
И дома Зойка быстро пришла в себя, начала помогать Надежде. Они разделись, растирались водкой, укладывали тётку Шуру, укутывали всем, чем можно, отпаивались водкой и чаем.
– А ты чего? Выпей...
– А мне нельзя, я беременна...
– Беременна? Зооояя, Зоя, прости... Как же! Ты ж в ледяной воде...
– Ничего, я закалённая, – дрожала Зойка, как лист осиновый.
Надежда ревела в голос, Зоя была серьезна и сдержана.
– Я за врачом, лежите тут... , – плача убежала Надька.
– Зоя, дочка, как же тебе ребеночка-то сохранить... А ну, иди, иди ко мне, согрею тебя, милая, – Шура подняла одеяло, звала.
– Иду, мам, – Зойка юркнула под одеяло и почувствовала невероятное тепло.
И зачем им врач? Век бы так лежать... С мамой...
***
В больнице лежали они вдвоем в палате. Приезжал Павел с братом и невесткой Натальей, приезжала и Надя с матерью. Надежда, по-прежнему, стыдилась, просила прощения за себя и подруг, держа Зою за обе руки.
Женщины шли на поправку. И, то ль закалка Зои сыграла роль, то ли срок был ещё маленький, но купание ребенку не повредило.
Всю жизнь свою за это время рассказала снохе Шура, пока лежали там. А Зойка слушала, то плача, то смеясь.
А когда Зоя рассказала про маму, прослезилась Шура...
Перед выпиской стояли они у окна, глядели как на высоких уже тронутых весной ветках тополей гомонили грачи. Меж ветвей они хлопотали – строили новые гнезда.
(Автор Рассеянный хореограф)
Следующая публикация
Нет комментариев