Предыдущая публикация
Седые ирисы
С тех пор, как умерла бабушка, дед Тихон стригся не чаще раза в год. Видимо, так он поминал свою супругу, исправно стригшую его при жизни. Из-за дедовских странностей мне хорошо запомнилось то время.— Съезжу на кладбище и заодно подстригусь, — как всегда, дедушка бросил эту фразу всем домашним, уже облачившись в пальто и стоя в прихожей. Говорил он дежурно, будто не чаял, что в семье ещё интересуются делами без году покойника.
— А можно с тобой, дедуль?! — мне было 10, когда я впервые попросился на прогулку со своим хмурым дедом.
— Малой ты ещё, — буркнул он, стоя ко мне вполоборота и поправляя седую прядь, – вот Гоголя выучишь стихотворение – там и покумекаем.
— Но он же не поэт! – этот аргумент я крикнул в безучастную дверь. Дед ушёл.
Родители на кухне звякали вилками. Переговаривались осторожными голосами. Дедушкино поведение заставляло их думать нехорошее. Сойти с ума страшно и теперь. А в то время психические заболевания лечить не умели вовсе.
— Опять под вечер на кладбище едет. Странный стал до ужаса. Надо будет утром тоже маму навестить, всё-таки пять лет, — моя мама вечно ездила вслед за дедом на кладбище. Не знаю, чего она хотела там обнаружить. Но однажды вернулась и за чаем рассказала, что на бабушкиной могиле выросли жёлтые ирисы, которые та очень любила при жизни. Дед Тихон только кивнул.
— Рыночным бабкам на потеху, – процедил отец, отхлёбывая из кружки, – завтра всё разворуют.
Дед, подумав, снова кивнул. Во всей его позе, действиях и кривовато подстриженной голове чувствовалась потерянность. Видимо, он уже отцеплялся от этого мира.
— Чудно тебя стригут, дядь Тиш, – усмехнулся отец и обтёр губы печеньем, – сзади особенно. Проси в следующий раз, чтоб хоть зеркало второе приставляли – затылок посмотреть.
Опять дед нерешительно кивнул и, помолчав минуту, ушёл с кухни. Родители тоже молчали, глядя, как полуторагодовалая сестра Дашка то и дело вскрикивает и лупит ладонями по столу.
Выждав пять минут, я пошёл следом и столкнулся с дедом Тихоном в коридоре. Он провёл ладонью по ёжику волос и прошептал:
— Наконец-то, малой! Я думал, в пыли окочурюсь покамест тебя жду. Айда гулять!
Стояло обеденное время. Суббота. Мы наспех собрались и вышли. На улице было по-майски тепло. Дед повёл стариковским шагом в сторону окраины:
— А ты чего, малой, к деду потянулся? Родители не заругают?
— Не знаю, дедуль. Их не поймёшь с тех пор, как Дашка родилась. Всё им не нравится. За всё ругают.
— Ты к сестрёнке-то не ревнуй. Пустое это, – дед достал Приму, закурил и сунул вторую сигарету за ухо, – знамо дело, меняется всё, когда дитятко растёт в семье. Тут и старикам пора место уступать.
— Как это?
— Ну, так. В квартире. Комнаты-то три всего. Правда, другое место занять придётся. Зябкое и сырое. Зато к любимой поближе.
Эта фраза врезалась мне в память, хоть я её тогда и не понял, вертя глазами за пролетающими майскими жуками. Дед шёл степенно, источая дым, а мне хотелось бегать. И всё же я притормозил:
— Деда, а расскажи про бабушку. Красивая она была молодой?
— Знамо дело! И талантливая! Бабуля твоя такие причёски мне выделывала, что потом и сама не рада была, какие красавицы за мной бегают.
— А почему ты от них бегал, дедуль?
— Ну, а как же, малой?! Погоди, ты про что вообще? – дед совсем сбавил шаг и уставился на меня. Я и сам толком не знал про что я. В мои 10 мне всё ещё хотелось сыпать вопросами. Задавать бесконечные почему:
— Папа говорит, что на мужика должен быть спрос и что не надо этого стесняться.
— Может и должен, – подтвердил дед и пошёл дальше всё той же потерянной походкой, – только отец твой дурак, если этот самый спрос удовлетворяет. Я за ним давно слежу. И матери твоей давно уже… а, пустое, — махнул он рукой, — Ты не поймёшь, малой. Так вот, бабушка у тебя золото была. Да и есть она, вот здесь. Понимаешь? – дед Тихон приложил левую ладонь к груди, а затем закурил вторую сигарету.
— Понимаю. То есть бабушка теперь в тебе. А ты, значит, теперь талантливый, как она?
— Ну, не так чтобы...
— И причёски делать умеешь?!
— А зачем? — дедушка хохотнул, — Мне жена делает. Хоть и покойная.
— Как это?
— Подрастёшь-узнаешь.
— Папа так тоже говорит...
— Ну-ка! Ты меня папкой не меряй! Он у тебя жив-здоров и спрос на него вон какой! Прости, Господи! А дед твой уже с костлявой подружкой под руку гуляет!
— Знаю, дедуль. Не сердись! — на самом деле, я не знал, кто такая костлявая подружка, и очень хотел спросить, но сдержался.
Эта короткая перепалка только сдружила нас с дедом. Ещё час мы гуляли молча, а потом стали говорить обо всём на свете. Дед Тихон даже рассказал мне о своей первой любви.
Прошло лето.
Нам в школе задали написать сочинение о том, как провели каникулы, и я решил рассказать о своём родном дедушке Тихоне. В то время читал я мало, ещё и стеснялся всего. Но учительнице чем-то понравилось моё сочинение, и она попросила прочитать его вслух перед всем классом.
— Да ты, похоже, влюбился в деда! — никто не осмелился выкрикнуть этого на уроке. Зато на перемене я имел большой успех.
— Гуляет со стариками!
— Дедушкино чадо!
— Геронтофил! — это слово вконец меня размазало. Я слышал его впервые в жизни, но не мог ассоциировать себя с чем-то подобным. Слово напоминало какую-то болезнь. Помню, как чуть не расплакался. Это чувство, разбухающее в горле. Оно мешает говорить и даже дышать.
Дома мне не хотелось ни с кем общаться. Особенно с дедом.
— Малой, чего такой хмурый?! Айда гулять, пока тепло!
— Нет, у меня много уроков.
И так ещё и ещё, пока он не отстал. Детский ум бывает очень упорным. Мне так жаль, что я не проводил с дедушкой последние дни его жизни. Хоть и мог. Но я рад, что в конце учебного года и в годовщину бабушкиной смерти моё любопытство победило над упорством.
— Съезжу на кладбище и заодно подстригусь!
— А с тобой можно, дедуль? — я хорошо запомнил число: 17 мая. Начало и конец нашей дружбы продолжительностью в один год. Дед Тихон пригладил седую прядь и спросил:
— А стих выучил? Гоголя?
Я кашлянул и пошёл чеканить выученное стихотворение Гоголя, которое сумел найти в библиотеке:
«К тебе, о Матерь Пресвятая!
Дерзаю вознести мой глас,
Лице слезами омывая:
Услышь меня в...»
—Погоди-погоди, — перебил дед, — какая ещё матерь?! У него же хорошее есть. Бабуля твоя любила очень. И под стать погоде: «Люблю грозу в начале мая, когда весенний первый гром...» Ну и так далее. А ты... матерь какая-то. Ладно, пошли!
— Но дедуль, это же Тютчев! — я высказался только перед самым кладбищем,— Мы его учили, но я другое стихотворение выбрал.
— Ну вот, опять другое. Да и Бог с ним! Здравствуй, милая! Вот внука привёл повидаться.
Дед поздоровался с бабушкиной фотографией на памятнике. Подошёл стереть пыль рукавом. А я ощутил сотни маленьких лапок, бегущих от затылка к сердцу. Мурашки.
Бабушка смотрела на меня. Есть такое свойство у любой фотографии. Если при съёмках смотришь в объектив, то зрителю впоследствии всегда будет казаться, что твой взгляд нацелен именно на него. Но одиннадцатилетний мальчишка, впервые попав на вечернее кладбище, был захвачен пристальным вниманием умершей бабушки. А может и правда…
— Дедушка! Мне кажется, что...
— Погоди, малой, давай помолчим чуток, — дед не оборачивался на меня. Иначе, я уверен, он бы спутал меня с покойником. Так я был бледен. Узловатая ладонь прошлась по сорнякам на могиле. Вырвала несколько. Ирисов там давно не было. Потом ладонь скользнула под старую потрескавшуюся вазу:
— Это товарки никогда не берут, — дед Тихон обернулся ко мне, держа в руках парикмахерские ножницы, — стоили месячной зарплаты! Канадские! А бабки боятся брать. Только до цветов охочие. Здесь твой папка прав. Поможешь мне... милая? — последние слова он произнёс, глядя куда-то за меня. А потом начал стричь себя сам. Без всякого зеркала.
Сыпались волосы. Из дедовских глаз катились слёзы, а я всё никак не мог пошевелиться и читал его сиплый шёпот по губам: «Виски прямые тебе, Тиша?» «Подстриги, как в прошлый раз» «Не крути головой, ухо пораню!» «Знаешь, ты стриги меня всегда так! Всегда одинаково. Чтобы я запомнил каждое движение твоих рук!»
В тот раз мама приехала на кладбище не наутро, а ещё затемно. На такси. Она нашла деда Тихона в обнимку с надгробной плитой. И меня, всё также стоящего и слушающего... Я до сих пор верю, что услышал тогда голос бабушки.
Деду Тихону стало плохо на кладбище. Мама с таксистом дотащили его до машины. Он умер по пути в больницу. У меня появилось несколько седых волос в одиннадцать лет. Через год родители развелись.
Давно я не вспоминал эту историю. Просто сегодня 17 мая. Вот и вспомнилось. Бог весть, сколько лет утекло с тех пор. Жениться успел. Детей двое. Внуки. Как туман седой стал. Оброс весь. Надо бы Дашке позвонить. Пусть подстрижёт меня, как всегда. А потом, глядишь, внучат соберём и прогуляемся деда с бабкой навестить.
Пусть детишки знают свои корни и учатся цветы сажать.
Автор: Лёнька Сгинь
Следующая публикация
Нет комментариев