Предыдущая публикация
Сорок лет назад… (Уже сорок?
Или всего-то сорок?) 1977-1978 годы. Живу на Палатке. Это на Колыме поселок, райцентр, недалеко от Магадана. (Скажи я сейчас «в Палатке» - колымчане сильно и справедливо засомневаются: действительно ли я там жил?..) Воскресным днем пьем с талантливым (выпуска МГУ) журналистом Виктором Сёмкиным (царствие ему небесное) болгарский виньяк. Много пьем. И много курим. Я болгарский «ВТ», Виктор «ТU-134». Наговорились уже досыта.
- Ты чего молчишь? – спрашивает Семкин, в очередной раз наполняя виньяком стаканы.
- А ты? – вопросом на вопрос отвечаю я.
Чокаемся. Выпиваем. Закуриваем.
Семкин морщинисто щурится, кашляет. И, не глядя на меня, тихо говорит:
- Рассказы у тебя, допустим, хорошие. Спорить не буду. Но писателем ты никогда не станешь. Большим писателем…
- Почему ты так думаешь?
- Потому что ты ленивый – раз. Пьешь – два. И три - жизни не знаешь. Настоящей жизни.
- Знаю, - не соглашаюсь я.
- Ни хера ты не знаешь! Это тебе кажется, что знаешь. Что ты видел? Что ты пережил? Ни-че-го!
Семкин на шесть лет старше меня. Семьи у него нет – развелся. Демонстративно бросил работу в газете, пошел разнорабочим на стройку. Почему? Говорит, что ему «стало стыдно засирать людям мозги социализмом-коммунизмом».
- Думаешь, мы с тобой… люди? – Сёмкин ехидно улыбается. – Нет, Витя, мы дерьмо!
- И что дальше?
- А дальше… Наливай! И пока мы не выпили… У нас еще есть?
Я киваю, и Семкин продолжает:
- Значит, ты согласен: мы – дерьмо, грязь, говно, мусор. А где мы живем? Мы живем почти на берегу океана. Вон оно Охотское море, рядом. А как земля очищается от таких, культурно выражаясь, экскрементов вроде нас с тобой? Очень мудро и просто очищается! Весной, летом и осенью после дождей – земля сбрасывает со своей поверхности все нечистоты вниз, в море, в океан.
Я начинаю злиться на Семкина:
- Ты мысль свою ясно вырази. Если можешь…
- Могу. Я всё могу. Всё! – Семкин держит паузу. – А ты нет. Ты не можешь.
- Да ты, блядь, скажи, чего я не могу?!
- Не ори, - успокаивает меня Семкин. - Ты же такое же дерьмо, как и я, да? Но ты не можешь стать человеком, а я, я могу.
- Почему ты можешь, а я нет?
- Потому что я могу уйти с земли в море, а ты – никогда. А море, забыл кто сказал, море даже из свиньи делает человека. Понял, «писатель»?
- А в морду?!.. – Я резко встаю из-за стола.
- Бить человека, пусть даже только будущего человека, бить его по лицу – это как Бога ударить. Не знаешь? Вот… А я знаю. И я решил уйти в море.
Семкин прикуривает сигарету со стороны фильтра, долго, до слез, надрывно кашляет. Потом в упор смотрит на меня и спрашивает: - Пойдешь со мной?
- Нет, - говорю я. – Попробую здесь человеком стать.
Я сказал «нет». Раз пять, наверное, сказал. Но уже через девять дней мы с Виктором Семкиным были приняты рыбообработчиками на плавбазу «Де-Кастри» объединения «Магаданрыбпром». (Этим своим быстрым трудоустройством мы были обязаны Александру Черевченко, в ту пору известному магаданскому поэту и собкору радиостанции «Тихий океан.)
Охотское море. Оно теперь иногда снится мне. Я не буду рассказывать, какое оно и почему так крепко-прочно, глубоко и ярко осталось в моей влюбленной в него памяти. Боюсь, не сумею сделать это достойно. Да и много букв надо… Но я на все сто уверен, что тот кто был в море, работал на плавбазах или на рыбацких сейнерах (!), тот поймет и почувствует всё то, о чем я сейчас промолчу.
С Семкиным мы жили в одной каюте и работали в одной бригаде. Нам нравилось! И даже наша сравнительно долгая трезвость – в море сухой закон – нам тоже нравилась. И люди рядом с нами были интересные. Бери любого – готовый рассказ или повесть. Одно лишь только смазывало общую картину счастливых дней: женский вопрос… Нет, женщины на плавбазе были – рыбообработчицы. Но их было в два или даже в три раза меньше, чем мужиков. И всякая любовь на судне, увы, не поощрялась.
…Её звали Оксана. На вид ей было, примерно, лет двадцать. Чуть ниже меня ростом. Стройненькая. С хорошей грудью под свитером из верблюжьей шерсти. Короткая прическа. Большие серые глаза. Красивые, желанные губы. Родом откуда-то с Украины. Не замужем. Но ребенок есть. Оставила дома со своей матерью. Приехала на заработки. Она сразу понравилась мне. Сильно-сильно! Один раз зацепились глазами друг на друге, второй, третий… Познакомились. В столовой я старался сесть за один стол с ней. Это было не так просто. Через неделю, когда мы смотрели кино, я положил свою руку на ее колени. Далеко за полночь, встретившись на корме, под огромной белой-белой луной, мы нашли какой-то закуток и долго и жадно целовались. Только целовались. Не больше. Я был уверен, что всё еще впереди…
Мы скрывались, думали, что никто ничего не замечает. Но…
Он остановил меня, когда я вышел из гальюна. Крупный, крепкий мужик. По весу тяжелее меня раза так в два. По возрасту – примерно мой ровесник. Прическа – ежик. Ходили слухи, что до работы в море он успел отмотать срок за убийство одного московского официанта-фарцовщика. Он был не из моей бригады, но я давно приметил его, и он был чем-то симпатичен мне. А звали его все Толик.
- Пойдем, покурим, - сказал он, улыбаясь. – Разговор есть.
Пока мы выбрались на палубу и шли по ней к носу судна, я тщетно пытался прикинуть: зачем это я вдруг понадобился Толику? Хочет пригласить меня в свою бригаду? Или, зная о моих добрых отношениях с помполитом судна, хочет чтобы я что-то передал, попросил?.. Или что?..
Остановились. Закурили. Шторм, длившийся трое суток, затих часов десять назад, море было спокойное, но судно еще не слабо качало с боку на бок и нос шел то вверх, то падал вниз.
- Короче так, земляк… Долго базарить не будем… - Толик швырнул сигарету за борт и сплюнул. – Ты к ней больше не подходи.
- К кому? – Дрогнуло моё сердечко.
- Ты знаешь.
- Это она сказала?
- Нет. Это сказал я. И повторять не буду. Ты всё понял?
- Не понял.
Толик снова улыбнулся мне. Приблизился вплотную и спокойно продолжил:
- Еще раз увижу… Дам по башке. Скину в воду. Живым не найдут. Согласен?
- Ты меня не пугай. Я тоже могу…
- Ты?! – удивился Толик. - Ладно. Но смотри: я тебя предупредил.
Он повернулся ко мне спиной и медленно ушел.
Нормального сна у меня в ту ночь не было. Так, какие-то дремотные провалы… Я всем своим нутром чувствовал, что у Толика слова с делом не разойдутся. Но вот так позорно спасовать?.. Нет, не на того он нарвался. Понятно: вырубить меня такому амбалу, как Толик, проще чем палец струёй… И – концы в воду. И ни одна падла не увидит и не услышит, хоть ты закричись-заорись там. Тем более если судно на ходу. А водичка-то за бортом от минус двух до плюс двух всего. Сколько в ней?.. Ну, минут десять-пятнадцать, не больше. И – привет коты, тюлени, киты, навага и позорный минтай. А чё это минтай-то позорный? Это я буду позорный, если…
Утром я сказал Сёмкину:
- Виктор, мне нужен хороший нож. Такой, как финка. Помоги достать, а? Срочно надо, понимаешь? Только не спрашивай, зачем он мне. Если друг – помоги и всё. Сколько будет стоить – отдам без торга.
Семкин посмотрел на меня удивленно и ничего не ответил. После обеда он принес мне то, что я просил. Узкое, с обеих сторон заточенное лезвие с желобком, красивая, наборная ручка из цветного плексиглаза. Я стал осматривать свою одежонку, чтобы найти место куда…
- Жалко мне тебя, - бодро сказал Семкин. – Такой молодой и сядешь. И за что сядешь-то?! Из-за бабы? Ты подумай… Мало их тебе на берегу, да? У тебя же только одних официанток в магаданских кабаках не пересчитать быстро. Зря ты…
- Заткнись! – оборвал я его.
Работы в тот день было мало. Рыбаки после шторма еще не взяли «груз» и не притащили его к нам. Мы делали уборку, потом спускали с палубы бочкотару в трюм. После обеда нас с Семкиным определили помощниками ремонтников в машинное отделение.
Я очень и очень хотел увидеть Оксану. Но… не получилось. Не увидел я ее и на следующий день, и на третий. Я думал: может быть, приболела она? Тогда надо зайти к ней… Не хрен кого-то бояться. Но оказалось нет, не приболела. Ушла Оксана с нашей плавбазы. На плавбазу «Комсомолец Магадана» перевелась. Главное, я же ведь видел, как мы швартовались к борту «Комсомольца»!.. Минут пятнадцать наблюдал, а уже когда лебедки стали перевозить с борта на борт грузы и людей – спустился в трюм. И даже самой хиленькой мысли не шевельнулось тогда, что среди этих людей в колыхающихся сетках может находиться Оксана. «Гадина! – злился я на нее. – Могла бы ведь и сказать. Не отсох бы язык. Хотя… кто я такой для неё? Так, не пришей рукав к… У нее, может, сто таких было. И еще будет. Ну и х… с ней! Переживём! «На земле и это нам знакомо». Не было любви и это не любовь. Хотя… А вдруг это ее Толик заставил?! Конечно же он! Ясно, что он. Кто, кроме его?! Запугал, сука, вот и… Ладно, ладно, разберемся!..»
Прежде чем ответить на мой вопрос, Толик громко и обстоятельно высморкался. Вытер своей огромной пятерней ноздри и сказал:
- Нет. Я к ней даже близко не подходил, а не то чтобы разговоры какие-то вести.
И я видел, понимал – Толик не врёт. И от этой его правды мне почему-то в те минуты стало еще больнее.
…А дело шло к Новому году. Трюмы были доверху затарены охотоморской, нагулявшей жир, сельдью в свежем тузлуке. Все работяги, члены команды мечтали о побывке на берегу. И славный капитан Леонид Ильич Меламуд действительно скоро повел судно курсом на Магадан. Но уже на следующие сутки плавбаза встала во льдах. Пришел один ледокол, потом второй. Пробивались долго и трудно. До берега, до пирса, естественно, мы так и не дошли. Километра два-три оставалось. Но разве такая чепуха кого-то остановит, когда глаза уже видят город с дымящейся трубой ТЭЦ, а под ногами толстенный слой льда?! Вперед и только вперед!..
И вот мы с Семкиным в городе. Темнеет, хотя на часах только начало пятого. Куда?.. Домой на Палатку? Успеем! Значит – принято единогласно – в ресторан. В один ткнулись – нет мест, во второй – тоже самое. И только в третьем нам повезло: на смене была моя знакомая, посадила нас, зная, что без благодарности она, конечно же, не останется.
И вот мы сидим. И уже малость хорошие. Я даже уже одну блондинку намериваюсь пригласить потанцевать. Но тут Семкин говорит мне:
- А знаешь… Я видел, как ты искал её. Оксана она, да? Кислый ходил весь. Я не хотел тебе говорить, но теперь –теперь можно. Это я виноват. Или не виноват. Сам решай.
- А что ты?.. В чем виноват?
- Ну, понимаешь… Я когда тебе финку отдал – раскаялся сразу. Понял: если чё правда случится, то меня ведь тоже по делу потянут. Станут пытать: где я взял это холодное оружие кустарного производства, у кого и далее по цепочке. Тебя закроют – это справедливо будет. Дураков учить необходимо. А я-то тут, я, умный Виктор Семкин, я тут причем? А?
Он светло и с любовью смотрит на меня, пережевывает кусок шашлыка, и продолжает:
- Вот я и пошел к Меламуду. Говорю ему: «Леонид Ильич, я к вам - как мужик к мужику. Можно? Тут такая история любви… Банальная, и не очень банальная.» И быстро рассказал ему всё, что знал. Или не знал, а только догадывался. Ну, ежу понятно, он сразу «всех нах»! Тебя, ее, Толика и меня попутно за доброту мою тоже нах. Всех на берег. Списать! И там, мол, разбирайтесь. А тут ему как раз докладывают: через пару часов будет швартовка с «Комсомольцем». Я говорю: «Леонид Ильич, разрешите с предложением встрять?» Он разрешил. Я предложил: её нах на «Комсомолец» и всё хорошо будет. А финку, говорю, я вам лично принесу. Он подумал и согласился.
- Я ведь спрашивал у тебя про финку: ты не брал? Ты же поклялся, что нет, не брал!.. Засранец.
И мы через стол крепко-крепко сжали друг другу правые.
Всё? Нет, пока не совсем всё. Ещё маленько осталось.
Я уволился с плавбазы. Жил и работал снова на Палатке. Я быстро забыл Оксану. Или почти забыл. И вдруг в конце слепящего солнечного марта мне звонит главный редактор Магаданского книжного издательства Александр Михайлович Бирюков.
- Здравствуй, Витенька! Спешу, дорогой, поздравить тебя с премией «Литературной России». Но ты, пожалуйста, не зазнавайся. Помни, что у бугая на ВДНХ медали тяжелее. Шучу, шучу, шучу, конечно. Рад за тебя сердечно. А еще… Тут к нам в издательство на твое имя письмо пожаловало. «Писателю Кузнецову Виктору». Почерк женский. Обратного адреса нет.
- Александр Михайлович! Вскройте письмо, прочитайте что там, - прошу я. – А то когда я в Магадан выберусь?..
- Что ты, Витенька? Я никак не могу уважить твою грубую, но искренюю просьбу. Читать чужие письма – это не мое хобби. Извини, не могу. А ты приезжай давай, заодно и пообщаемся, премию отметим. Или – хочешь, мы тебе это письмо в Палатку перешлем?
Короче, я пропускаю многие подробности… Письмо, как вы уже успешно догадались, было от Оксаны. Она сообщала, что до конца марта будет в Магадане. Предлагала встретиться. «Найдешь меня в общаге на Марчекане.»
И мы встретились. И была чудесная ночь в люксовом номере старого корпуса гостинцы «Магадан», что на проспекте Ленина. И весь следующий день мы были вместе. И еще одну ночь. А дальше мне надо было обязательно (!) быть на работе. То есть, я должен был обязательно( там у меня уже и без того «отгулов за прогулы» хватало) вернуться на Палатку. А Оксана через пару дней снова уходила в море.
На автовокзале она уткнулась лицом в воротник моего пальто и расплакалась. Я целовал ее волосы, руки, успокаивал:
- Ну, чего ты? Чего?.. Не надо. Все будет хорошо, Оксана. Всё будет хорошо.
- Я люблю тебя.
- И я тебя, маленькая моя Оксанка, очень люблю. И всё у нас будет хорошо.
Она отстранилась от меня, стала кулачками вытирать слезы, по-детски горько-горько всхлипнула, вздохнула всей грудью и вдруг как-то почти откровенно зло сказала:
- Нет, не будет хорошо! Никогда не будет!
- Почему? – удивился я.
- По кочану. Я… Ты самый хороший!.. Ты прости меня. Я выхожу замуж.
Я медленно кивнул и спросил:
- За Толика?
- Да. Мы теперь, сразу после нового года, вместе работаем на «Комсомольце». Заявление подали. Регистрация в мае. А ты не заметил, что я уже беременная?
- Кажется, нет, не заметил, - пожал я плечами.
И тут же почувствовал, что мне хочется ударить её.
Не ударил. Сказал с фальшивой улыбкой:
- Не надо, Оксана, регистрироваться в мае. Плохая примета. Всю жизнь маяться будете.
Я резко повернулся и быстро пошел к автобусу.
Она осталась стоять на месте. Маленькая, жалкая, обиженная, ничтожная и… вообще дура из дур! Я украдкой поглядывал на нее через полузамороженное автобусное окно и ненавидел, презирал ее. И себя тоже. Ее – сильно, казалось тогда, совершенно справедливо. Себя – слабее, с примесью приятной жалости, сострадания.
Вот так…
Плавбазы «Де-Кастри» давно нет. Пошла на гвозди в Японии. «Комсомолец Магадана» - сгорел. Кто родился у Оксаны и Толика – не знаю. Где они сейчас, как – тоже неизвестно. Да и не думал я о них никогда так, чтобы по-настоящему. Ну, случалось, мелькнет что-то. Но только мелькнет. И тут же рассеется.
Но зачем-то ведь вспомнилось мне всё это минувшей ночью? Зачем? Кто ответит? И робко, но все же подумал: а вот интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы не Толик? И уже в следующую секунду я крикнул сам себе: кончай! Не надо тебе никаких «если бы». Всё у тебя сложилось как надо. Лучше не могло быть. За все Богу слава! ( В.А. Кузнецов )
Следующая публикация
Комментарии 6