Как СИБЕЛИУС пой, умолкать, умолкать не вправе..,,
Услышу и отзовусь (1964)
ИОСИФ БРОДСКИЙ
Сбились со счета дни, и Борей покидает озимь,
ночью при свете свечи пересчитывает стропила.
Будто ты вымолвила негромко: осень,
осень со всех сторон меня обступила.
Затихает, и вновь туч на звезды охота
вспыхивает, и дрожит в замешательстве легком стреха.
С уст твоих слетают времена года,
жизнь мою превращая, как леса и овраги, в эхо.
Это твое, тихий дождь, шум, подхваченный чащей,
так что сердце в груди шумит, как ивовый веник.
Но безучастней, чем ты, в тысячу раз безучастней,
молча глядит на меня (в стороне) можжевельник.
Темным лицом вперед (но как бы взапуски с тучей)
чем-то близким воде ботфортами в ямах брызжу,
благословляя родства с природой единственный случай,
будто за тысячу верст взор твой печальный вижу.
Разрывай мои сны, если хочешь. Безумствуй в яви.
Заливай до краев этот след мой в полях мышиных.
Как СИБЕЛИУС пой, умолкать, умолкать не вправе,
говори же со мной и гуди и свисти в вершинах.
Через смерть и поля, через жизни, страданья, версты
улыбайся, шепчи, заливайся слезами -- сладость
дальней речи своей, как летучую мышь, как звезды,
кутай в тучах ночных, посылая мне боль и радость.
Дальше, дальше! где плоть уж не внемлет душе, где в уши
не вливается звук, а ныряет с душою вровень,
я услышу тебя и отвечу, быть может, глуше,
чем сейчас, но за все, в чем я не был и был виновен.
И за тенью моей он последует -- как? с любовью?
Нет! скорей повлечет его склонность воды к движенью.
Но вернется к тебе, как великий прибой к изголовью,
как вожатого Дант, уступая уничтоженью.
И охватит тебя тишиной и посмертной славой
и земной клеветой, не снискавшей меж туч успеха,
то сиротство из нот, не берущих выше октавой,
чем возьмет забытье и навеки смолкшее эхо.
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Комментарии 3
С ним была неяркая северная природа, книги английских поэтов и одиночество. Биограф Бродского считает, что больше, чем судебная несправедливость, его занимала в эту пору разлука...Ещё“Роняет лес багряный свой убор, // Сребрит мороз увянувшее поле, // Проглянет день, как будто поневоле // И скроется за край окружных гор... // Печален я: со мною друга нет...” — писал сто восемьдесят пять лет назад, осенью 1824 года сосланный в псковскую глубинку Александр Пушкин. Ровно через сто сорок лет ему словно отзовётся из архангельской глуши другой ссыльный — Иосиф Бродский: “Сбились со счёта дни, и Борей покидает озимь, // ночью при свете свечи пересчитывает стропила. // Будто ты вымолвила негромко: осень, // осень со всех сторон меня обступила...” Пушкину — двадцать пять. Бродскому — двадцать четыре. И в том, и в другом случае перспективы заточения для самих сосланных неясны. И в том, и в другом случае ссылка продлится относительно недолго — как раз столько, чтобы поэтический голос возмужал и окреп.
С ним была неяркая северная природа, книги английских поэтов и одиночество. Биограф Бродского считает, что больше, чем судебная несправедливость, его занимала в эту пору разлука и нарастающий разрыв с любимой женщиной. “Почти половина всех написанных в 1964 году в ссылке стихов (24 оконченных и неоконченных стихотворения) либо посвящены отсутствующей М.Б., либо просто содержат мотив разлуки” (Л.Лосев). В осенних стихах этот мотив чувствуется особенно остро.
Сентябрь. Ночь.
Всё общество — свеча.
Но тень ещё глядит из-за плеча
в мои листы и роется в корнях
оборванных. И призрак твой
в сенях
шуршит и булькает водою
и улыбается звездою
в распахнутых рывком дверях.
Темнеет надо мною свет.
Вода затягивает след.
***
Рисунок Марины Басмановой