Предыдущая публикация
СИДЕЛ ЗА БРОДСКОГО.....
Этот писатель одновременно и известен и неизвестен.
В данности этой — его судьба и его достоинство.
Его имя не раз ярко вспыхивало, а потом неожиданно растворялось; снова появлялось и опять исчезало. Так было, когда он публикует во второй половине 1960-х яркие, написанные в иронической манере книги и рассказы для детей, а к началу 1970-х вынужденно замолкает.
Так было, когда в 1972—1974 гг. он совершает, привлекший к себе внимание, "литературный подвиг", предприняв титаническую работу по сбору разрозненного материала и составлению для самиздата машинописного собрания сочинений в 5-ти томах "широко известного в узких кругах" Иосифа Бродского, путь которого к Нобелевской премии, случившейся через полтора десятка лет, тогда еще вряд ли кем-то просматривался.
Вскоре этот труд послужит поводом для произошедшего 24 июля 1974 г. ареста Марамзина, и прекращению, до самой перестройки, упоминаний его имени в СССР.
Суд, проходивший в Ленинграде 19-21 февраля 1975 г., приговаривает его к 5 годам условного заключения, а писателю было предложено уехать на Запад.
К нему пришли 1 апреля, перерыли вещи, забрали все рукописи.
И тогда Марамзин передал для опубликования на Западе заявление, где писал:
" <..> Всем известно, что в течение 3 лет стихи собирал я, потому что Бродский, как всякий большой мастер, никогда не хранил, щедро раздаривал свои стихи.
Я хотел собрать их, чтобы сохранить для русской культуры все, что сделано этим великим поэтом.
Те люди, которые сейчас причастны к гонениям на Бродского, еще при своей жизни будут им гордиться.
Я же предпринял еще один шаг, чтобы сохранить с таким трудом собранные тексты, — отправил их за границу, где сейчас живет и автор.
Может быть, это кому-то не понравится, но мною двигала лишь забота о русской культуре.
Я вовсе не герой.
Но не был героем и мой дед, деревенский священник, который почему-то не сложил сана и предпочел в 1931 году умереть на Соловках.
Вероятно, не был героем и мой отец, рабочий, еврей, ушедший добровольцем на фронт и убитый в 1942 году под Ленинградом.
Приходит время каждому сделать что-то свое".
На фото И. Бродский и В. Марамзин.
В. Марамзин. " Когда он уезжал, то я его попросил:
-- Ты оставь нам хотя основной корпус твоих стихов. Мы не будем распространять их, если ты не хочешь, а уж печатать явно не сможем.
Иосиф сказал:
-- Ты знаешь, у меня ничего нет – все в голове.
Но оказалось, что в голове у него было совсем не все.
И тогда он дал мне какие-то черновики, старые конторские книги, в которых писал в деревне Норинской.
Там было много замечательных стихов, я был их первым читателем. Потом Иосиф дал мне адреса друзей, у которых хранились его рукописи, которые он попросту раздавал.
В конце концов он сам увлекся составительской работой, исправлял и восстанавливал даты написания стихов, просмотрел все, что было собрано.
Это было примерно за три месяца до его отъезда, а уехал он 4 июня 1972 г.
Остальное я уже добирал без него – стихи на случай, переводы двух пьес и так далее.
В итоге мною был собран пятитомник".
Из дневниковых записей Томаса Венцловы:
“Общими силами собрали (прежде всего М.[арамзин]) почти все сочинения И. (Иосифа – А. К.):
вышло около пятидесяти тысяч строк”.
Автор передал Марамзину на расшифровку черновые рукописи – “конторские” (канцелярские) книги, исписанные им в Норенской и после ссылки.
Первое время тот отдавал расшифрованное (перепечатку) на проверку поэту и убеждался, что многое разобрал неверно.
“Конторские книги оказались сокровищем. Кроме известных стихов, таких, как “Стансы к Августе”, я нашел там множество новых, мне неизвестных, и, возможно, тех, которых был я первым читателем (“Инструкция заключенному”, “Сокол ясный, головы...”, “Сонет” (“Выбрасывая на берег словарь...”), – вспоминал он позднее.
Марамзин собирал также и стихи на случай (стихотворные послания, посвящения, эпиграммы), сначала переписывал их, а потом набирал на машинке.
В июне 1972 г. Бродский под давлением КГБ покинул страну.
Поэту не позволили вывезти свой архив.
После отъезда поэта Марамзин продолжил сбор и составление собрания уже без его участия.
В процессе работы над собранием он собрал и систематизировал архив Бродского и сумел надежно скрыть его от властей.
Часть материалов еще в 1974 г., перед отъездом во Францию, он передал на хранение в РНБ, где их поместили в архив Л. Н. Радищева.
Таким образом, с 1972 по 1974 г. Марамзин проделал титаническую работу по сбору, комментированию рукописей и выявлению вариантов и редакций произведений.
Без этой работы многое из написанного поэтом было бы безвозвратно утрачено, в особенности ранние тексты.
Бродский написал на удивление много стихов на случай.
Они разбросаны по разным его книгам, которые он дарил своим друзьям и знакомым, подписывая их стишками.
Многие собраны в 4-м томе самиздата Марамзина.
По мнению Е. Рейна, "Бродский гениально писал экспромты. Они создавались сами собой, без секундного промедления".
Яков Гордин, с которым они вместе писали в 1970 году стихотворение на юбилей А. Кушнера: "На мою долю выпало придумывание сюжета, а Ося мгновенно перекладывал мою прозу в стихи.
Я тогда единственный раз наблюдал этот процесс и был поражен легкостью, с которой он версифицировал".
Почти все стихи и их наброски, написанные после 1972 года, находятся в архиве библиотеки Йельского университета, а до 1972-го в РНБ в Санкт-Петербурге.
В. Полухина. " Сейчас в моем архиве находятся более 300 стихов на случай, из них 202 написанных по-русски и 111 написанных по-английски".
Рассказать Вам небылицу?
Не хочу я за границу
в европейскую столицу,
не хочу я слышать "сэр".
Стихи на случай — чаще всего на день рождения: Н. Томашевской , Э. Коробовой, Р. Каплану, Е. Рейну, М. Барышникову, М. Воробьевой и другим.
Свадебные стихи С. Шульцу. На Рождество — А. Сергееву, М. Барышникову.
Некоторые стихи на случай без имен.
М. Ардову:
Я знал тюрьму, я знал свободу,
И Вам, — Большому Кораблю —
я поднести желаю оду,
и верьте мне, не отступлю.
Елене Чернышовой:
Пусть Вам напомнит данный томик.
что автор был не жлоб, не гомик, не трус, не сноб, не либерал,
но — грустных мыслей генерал.
Откликается поэт и на политические события в России и в мире.
На вторжение советских войск в Чехословакию он пишет стихи
"За Саву, Драву и Мораву…
За наш позор, за вашу славу".
На события 1991 года — шуточные:
"Мы дожили.
Мы наблюдаем шашни
броневика и телебашни".
А в 1995 году он напишет:
"Распалась крупная держава,
Остались просто города и села.
Слева или справа —
лишь долгота и широта".
Продолжается, а возможно, и рождается тема автопортрета.
В стихах на случай эта тема подана нарочито заниженной:
"Номинально пустынник,
но в душе — скандалист", — начало стихотворения для А. А. Ахматовой.
Подобное критическое отношение к себе остается постоянным до конца жизни:
"Мадам, вы написали мой портрет,
поэта хвата, рукосуя".
Роману Каплану:
"Прости, Роман, меня, мерзавца… Прощенья нет подобной твари!
Плюс иудей…
В приличный дом теперь ублюдка
звать не станут,
Роман, я был всегда скотиной и
остаюсь".
Предельно негативное описание себя заканчивает библейским сравнением:
"войду, как Моисей в пустыне,
в ближайший бар" .
Едва ли следует принимать эту самоиронию и сарказм всерьез. Бродский знал, кто он такой.
В 1968 году, закончив "Горбунова и Горчакова", он прочитал поэму А. Сергееву.
„Ну, это совершенно гениально!” — сказал Сергеев.
„Тянет на Нобелевку?” — спросил Бродский.
— „Несомненно! Я ее вам сегодня даю”. — ответил Сергеев.
Следует выделить в отдельный жанр инскрипты — надписи на книгах, фотографиях, открытках. Или даже на скатерти в доме Олега Целкова:
"Здесь ел пельмени
готовый к измене
родины. Иосиф Бродский".
Таких надписей более полусотни, и они, как правило, очень краткие. Например, на пьесе "Мрамор", подаренной Борису Мессереру , Бродский написал:
"Прочтите эту книгу, сэр,
Она не об СССР".
Просятся в отдельный жанр и стихи-шутки, они полны остроумия и юмора:
"Петропавловский и Невский
без ума от Горбаневской".
"Отчего я, сучка Муза,
до сих пор не член Союза".
Бродский не чуждался табуированной лексики .
Немало и иностранных слов как в опубликованных стихах, так и в стихах на случай.
В отличие от основного корпуса стихов в стихах на случай отсутствует научная лексика.
Зато в них обилие просторечия: двинуть в рыло, прёт, хари, бабец, уссаться, как и обилие сленга: чувиха, кореша, он бы на фене не ботал, не ширяй и другие.
Использует он и местный говор — наджимболосить, смешивая книжный словарь и разговорный:
"За сотню строк наджимболосив
Я Вас приветствую. Иосиф".
"Это местный крымский глагол, он означает собирание остатков в садах и виноградниках. Само слово это Бродскому чрезвычайно понравилось", — вспоминает М. Ардов.
Из 6-томного Конкорданса поэзии Бродского, составленного Татьяной Патерой, следует, что словарь поэзии Бродского составляет около 20 тысяч слов
(для сравнения — у Ахматовой чуть больше 7 тысяч слов).
И если кто-то подсчитает его словарь, включив стихи на случай, общее количество слов значительно возрастет !
Следующая публикация
Комментарии 1
***
Марамзин вообще имел способность появляться неожиданно. Однажды он шел по Невскому проспекту примерно в том месте, где раньше был “Чай и кофе”. Марамзин шел по Невскому в довольно грязном черном отечественном ту...ЕщёБыл, к примеру, в Петербурге такой литератор – Борис Борисович Вахтин. Он был сыном Веры Федоровны Пановой и очень уважаемым человеком. Другим уважаемым литератором был Владимир Рафаилович Марамзин. Его уважали не только за литературные успехи, но и за обостренные нравственные качества. Отстаивая свое представление о морали, Марамзин прославился скандальным поведением. И если кто-нибудь говорил, что Марамзин набил морду кому-то в “Совписе” (это издательство такое было – “Советский писатель”), значит, так оно и было. И если рассказывали, как Марамзин швырнул в кого-то чернильницу, все в это верили, несмотря на то что чернильниц уже нигде не было. Вообще-то Марамзин вовсе не был скандальной личностью, а просто человеком, которому надоела вечно царящая кругом несправедливость.
***
Марамзин вообще имел способность появляться неожиданно. Однажды он шел по Невскому проспекту примерно в том месте, где раньше был “Чай и кофе”. Марамзин шел по Невскому в довольно грязном черном отечественном тулупе, и вдруг его остановил какой-то гражданин, за спиной которого стояла масса иностранного народу – человек семь. Этот гражданин остановил Марамзина и произнес примерно следующий текст: “Мужик, вот тут один иностранец, которого я курирую, говорит, что хочет твой тулуп в обмен на свою дубленку. Так ты не вздумай! И сейчас же отсюда беги”. Говорил все это гражданин Марамзину, очень доброжелательно улыбаясь, видимо, он пообещал своему туристу пообщаться с Марамзиным насчет тулупа.
Марамзин спросил:
– Что это у тебя за туристы такие?
– Да англичане какие-то понаехали.
– Англичане, – сказал Марамзин и без всякого посредника обратился к этим иностранцам на чистом английском языке, который он выучил, надеясь эмигрировать в Штаты (позже он уехал во Францию): – Вы, мистер, в самом деле хотите мою верхнюю одежду? – спросил Марамзин по-английски.
И иностранец ответил на том же языке:
– Сэр, полжизни за эту вашу шубу отдам!
Кагэбэшник побледнел и позеленел, и попытался вступить в разговор на чистом русском языке, но никто на этот диалект не обратил никакого внимания.
Более того, англичанин начал раздеваться. И Марамзин последовал его примеру.
А англичанин как увидел марамзинский тулуп изнутри, а он был на густой чьей-то шерсти, – сказал:
– Мне очень неудобно, что я такую дорогую вещь беру у вас за мою ничтожную дубленку, не возьмете ли вы в придачу еще и мою шапку?
Марамзин учтиво ответил:
– Конечно, возьму, какие могут быть разговоры.
Потом, рассказывал Марамзин, англичанин ему еще что-то предлагал вдобавок за его замечательный тулуп – то ли бриллиантовое колье, то ли платиновые часы, но Марамзин от этого уже отказался, поскольку он не столько мечтал поменять свой тулуп на английскую дубленку, сколько хотел, чтобы сопровождающему англичан сотруднику отечественных спецслужб стало плохо. И ему действительно стало плохо.
А Марамзин с этим дубленочным иностранцем обменялся адресами, телефонами и договорился о встрече, так что сопровождающий чуть не скончался от инфаркта на месте.
___Ирина Чуди______