А тут вдруг из телефона выпрыгивает настоящая новость - чудесная: Бродский в городе! - Как? Неужели выпустили? - Нет еще, - отвечает Рейн. - Разрешили повидать родителей. На десять дней.
Бродский пришел озабоченный, загорелый, возбужденный. Читал новые стихи. Если заглянуть в собрание сочинений, то можно увидеть, что летом 1965 года были написаны "Одной поэтессе", "В деревне Бог живет не по углам...", "Колокольчик звенит", "Два часа в резервуаре".
Его картавинка едва слышна в бытовой речи, но при чтении стихов она перестает прятаться, звучит почти самозабвенно.
В какой-то момент он отвел меня в сторону и спросил, свободен ли я завтра. - Для тебя - всегда. Он сказал, что ему нужно срочно лететь в Москву.
Не соглашусь ли я поехать с ним в аэропорт?
Он не уверен, что ему - с его меченым паспортом - продадут билет. - Тебе нельзя лететь в Москву, - сказал я. - У тебя разрешение только на поездку в Ленинград. - "Можно-нельзя" сейчас не имеют значения. Некоторые так называемые друзья сообщили, что моя так называемая подруга в Москве.
И сообщили, с кем. Так что придется лететь.
(Позже про это в стихах:
"...моя невеста
третий год за меня - ни с места.
Правды сам черт из нее не выбьет,
но сама она - там, где выпьет".)
Я вижу, что уговаривать его бесполезно. И соглашаюсь. Почем знать - может быть, и проскочит.
И вот утро следующего дня. Бродский позвонил около восьми. - Выезжаю... - Хорошо. Я буду около парадной. Мы не называем имен, не называем улиц.
Мастера конспирации, ученики Джеймса Бонда. Но при этом есть и ирония к себе, и опаска - не впасть бы в многозначительную важность.
Дом Бродского - угол Литейного и Рылеева. Мой - угол Разъезжей и Правды. Такси появляется минут через десять. Он открывает мне дверцу изнутри. Сажусь. Едем. Выезжаем на Лиговский проспект.
- Упорная, зараза, - говорит вдруг Бродский. - Что? - не понял я. - Синяя "Волга". Прицепилась еще на Литейном и не отстает.
Я оглядываюсь, всматриваюсь в стада машин сзади, ничего не вижу. - Она там, за самосвалом.
И действительно - скоро выныривает.
И перед въездом на Московский проспект останавливается на красный свет рядом с нами.
Человек, сидящий рядом с водителем, опускает стекло. И говорит нашему таксеру: - За светофором - остановитесь.
Помню, меня больше всего удивило: почему таксер подчинился? Почему не спросил: "Да кто ты такой?" На синей "Волге" не было никаких опознавательных знаков. Говоривший был в штатском. Каким образом шофер немедленно узнал в нем "начальника"?
Синяя "Волга" проезжает вперед, объезжает Московские ворота, останавливается у тротуара.
Мы - метрах в пяти за ней. "Начальник" выходит, идет к нам.
Лет тридцати пяти, невысокий. Волосы - волной назад, точь-в-точь как на витринах всех городских парикмахерских.
Заглядывает к нам на заднее сиденье, долго вглядывается в лица. Наконец, говорит: - Извините. - И таксеру: - Пройдемте со мной. Иронизировать больше не получается.
Два доморощенных Джеймса Бонда начинают быстро сочинять "объясниловку".
"Все нормально, гражданин начальник, все по закону. Да, едем в аэропорт Пулково. Но летит в Москву вот этот - Ефимов, а этот - Бродский - только его провожает". Для пущего правдоподобия я кладу себе на колени его рюкзак. - Быстро говори: что у тебя там? - Кеды, две рубашки, механическая бритва, томик Джона Донна по-английски, зубная щетка, польско-русский словарь...
Я старательно повторяю, пытаюсь заучить список наизусть.
К тому моменту, когда дверь синей "Волги" открывается, мне это почти удается.
И лишь тут я замечаю, что на рюкзаке, сбоку, химическим карандашом крупно выведено: "И.Бродский".
Но шофер возвращается один. - В чем дело? - спрашивает Бродский. - Говорят, будто я на Литовском на красный свет проехал...
Видно, что врет.
Тем не менее мы продолжаем путь. Но на самом выезде из города, у площади Победы, Бродский просит остановить машину. Расплачивается. Мы выходим. Такси уезжает. Синей "Волги" нигде не видно.
Мы садимся в подъехавший автобус. Только вперед! О том, чтобы отказаться от задуманного, не может быть и речи.
_____________
Время от времени он порывался снова ехать в аэропорт - и будь что будет! - Плевать я на них хотел! Чем они меня испугают? Тюрьмой? Психушкой? Это я все уже хавал! И ничего - выжил... Я не пытался его отговаривать. Я только сказал, что, если его арестуют на трапе самолета, в Москву он точно не попадет. - Давай сделаем так: ты оставайся пока здесь, а я съезжу в аэропорт еще раз и погляжу, что там происходит.
Если замечу наших новых знакомых, мы меняем диспозицию и вечером едем на Московский вокзал. Если их нет - звоню сюда, и ты приезжаешь.
_____________
Я пошел к телефону-автомату. Нащупал в кармане двухкопеечную монету и "запустил ее в проволочный космос". - Они здесь, - сказал я. До сих пор надеюсь, что они там были и, значит, я не соврал Бродскому. Но если соврал - это было в первый и последний раз. Лучше уж соврать, чем дать им снова упрятать его за решетку. Казнил бы себя потом всю жизнь. - Я поеду домой и вечером буду ждать твоего звонка. Обсудим трудовые победы железнодорожников и расписание поездов. - Хорошо, - сказал он. В голосе - уныние, обида, боль. И бесконечная усталость.
_________________
Двадцать лет спустя он давал интервью для журнала "Antioch Review".
Журналистка спросила его: - Вы ненавидели людей, которые проделывали с вами такое? - Не то чтобы. Я знал, что они - хозяева, а я - это просто я. Люди, которые делают скверные вещи, заслуживают жалости.
Понимаете, я был молодым и довольно легкомысленным. В то время у меня был первый и последний в моей жизни серьезный треугольник. Menage a trois - обычное дело, двое мужчин и женщина, - и потому голова моя была занята главным образом этим.
То, что происходит в голове, беспокоит гораздо больше, чем то, что происходит с телом......
________________
Дайджест из книги И. М. Ефимова "Нобелевский тунеядец (об Иосифе Бродском)".
Нет комментариев