Предыдущая публикация
Сорвись все звезды с небосвода,
исчезни местность,
все ж не оставлена свобода,
чья дочь -- словесность.
Она, пока есть в горле влага,
не без приюта.
Скрипи, перо. Черней, бумага.
Лети, минута. И. БРОДСКИЙ
..И серебряный месяц ярко
Над серебряным веком стыл....
АННА АХМАТОВА.
Андрей Белый (настоящее имя Борис Николаевич Бугаев;
26 октября 1880 — 8 января 1934) — русский писатель, поэт, математик, критик, мемуарист, стиховед; один из ведущих деятелей русского символизма и модернизма в целом.
Я БЫЛ МЕЖ ВАС.....
Андрей Белый
"Гений" и "закатолог", "беляк" и "юродивый" - драмы эпохи переплелись в судьбе Андрея Белого, удивительного поэта Серебряного века
Да, я - огонь! - прокричал он однажды. - И первое слово, что я произнес, было "огонь".
Так это или не так - нам, разумеется, неведомо. Но свидетели пишут: дома он, уже с лысиной в полголовы, "коллекционировал", представьте, горелые спички.
Нравилось ему, как спички извивались, сгорая. Звал их "сожженными".
Он и про себя перед смертью скажет - "сожженный талант".
Огонь - это жар нестерпимый. И - смерть, если близко.
Так вот он еще в детстве чуть не умер от огня.
Поставил однажды друг на друга четыре стула и забрался на них с горящей лампой в руках, которую, к ужасу няньки, водрузил на голову.
Лампу керосиновую, которая, упади, в миг превратила бы ребенка в факел.
А перед смертью вдруг предсказал: поэты в будущем станут "высвобождать творческие энергии" человечества и сами будут "искрой к взрыву этих энергий".
Такой искрой он, кажется, и сумеет стать.
Сумасшедший?
Да!
Так его даже мать называла.
Великий Тимирязев, университетский педагог, сам, без приглашения, в свои 64 года пошел на лекцию 20-летнего Белого в Политехнический, дабы послушать:
что же он там "несет" про некий "космизм".
Хотя, по словам Ходасевича, поэта, голова Белого была всего лишь заряжена "миллионами вольт электричества".
То еще сравнение, да? Дескать, слушай, но не подходи - убьет!..
Мальчика звали Боря Бугаев.
Имя "Андрей Белый" ему придумают как раз на Арбате, в доме 55, где он родился. Отец - ученый-математик Николай Бугаев, мать - широко известная в Москве красавица Александра Егорова, Звездочка, как звали ее.
Квартира профессора, которого могли понять в мире разве что десяток других математиков, была знаменита. Толстой, Тургенев, Чайковский, кто только не бывал здесь.
Но когда уходили гости, в квартире начиналась "тихая война".
Отец, некрасивый, вечно в протертом халатике, и мать-прелестница, которую, говорят, настолько обуревали "земные" желания, что и Борю-то она родила не от мужа - от некоего адвоката Танеева, начинали вечную битву за сына.
"Что есть нумерация?" - строго спрашивал пятилетнего сына отец. А сын и хотел, и мог знать это, но - не смел. Ибо мать, не желая иметь в семье второго математика, грозила:
"Если выучишь эту нумерацию, помни: не сын мне".
Стоит ли удивляться, что он все чаще в теплые вечера выносил на балкон столик, зажигал свечу ("устраивал кабинетик") и ночи напролет, под грохот запоздалой конки, под стук каблучков первых прохожих, писал стихи.
Отсюда, кстати, в них вечные закаты - их было так много, что сам Вяч. Иванов, авторитет, мэтр в поэзии, назовет его "закатологом".
Москва, Арбат, 55. Здесь прошло детство поэта.
" Для меня любовь всегда... трагедия", - скажет поэтессе Одоевцевой в 1921-м.
А Берберовой пожалуется:
"Запомните: у Белого не было ни одной женщины, достойной его. Он получал от всех одни пощечины".
Был тихий час. У ног шумел прибой.
Ты улыбнулась, молвив на прощанье:
"Мы встретимся... До нового свиданья..."
То был обман. И знали мы с тобой,
что навсегда в тот вечер мы прощались.
Пунцовым пламенем зарделись небеса.
На корабле надулись паруса.
Над морем крики чаек раздавались.
Я вдаль смотрел, щемящей грусти полн.
Мелькал корабль, с зарею уплывавший
средь нежных, изумрудно-пенных волн,
как лебедь белый, крылья распластавший.
И вот его в безбрежность унесло.
На фоне неба бледно-золотистом
вдруг облако туманное взошло
и запылало ярким аметистом
Он, который только до революции выпустил 13 книг, будет распят в СССР. Когда-то в юности, обыгрывая псевдоним "Белый", он призывал исследовать только "белые начала жизни".
Теперь, в 1923-м, имя его грозно "обыграет" сам Троцкий.
"Псевдоним его, - скажет о Белом, - свидетельствует о его противоположности революции, ибо эпоха революции прошла в борьбе красного с белым..."
Эмиграция считала "продавшимся большевикам", а большевистские писатели и вожди в открытую звали "беляком".
Россия — Ты?.. Смеюсь и умираю,
И ясный взор ловлю…
Невероятная, Тебя — (я знаю) —
В невероятности люблю.
Опять в твои незнаемые муки
Слетает разум мой:
Пролейся свет в мои немые руки,
Глаголющие тьмой.
Как веющие, тающие маки,
Мелькающие мне, —
Как бабочки, сияющие знаки
Летят на грудь ко мне.
Судьбой — (Собой) — ты чашу дней наполни
И чащу дней испей.
Волною молний душу преисполни,
Мечами глаз добей.
Я — знаю всё… Я ничего не знаю.
Люблю, люблю, люблю.
Со мною — Ты… Смеюсь и умираю.
И ясный взор ловлю
Куда ему было деваться - тихому чудаку, оригинальному мыслителю, "юродивому", по словам Эренбурга?
Правда, и Эренбург, и Гумилев, и Ремизов, а потом и Пастернак, все всерьез звали его гением.
Конечно, гений!
За 10 лет предсказал Октябрьскую революцию, за 25 - атомную бомбу!
Но над ним, над Архимедом русской поэзии, над черной фигуркой, мелькавшей на лекциях, в издательствах, в театрах, почти не стесняясь смеялись. Как не смеяться, если он, выбегая из комнаты, хватал вместо палки - швабру? Если, несясь по залам в поисках выхода, запросто мог "вбежать" в зеркало? "Натолкнувшись с размаху на себя самого, - пишет актер Михаил Чехов, - Белый отступил, дал дорогу своему отражению и прошипел раздраженно: "Какой неприятный субъект!"
Для него все было проблемой: как заполнить анкету, что делать с отсыревшими папиросами, как развязать узел на ботинке.
Ни навыка, ни сноровки, ни даже житейской догадливости.
Но зато, как написал один его знакомый, у него, не имеющего, казалось бы, корней, были крылья.
Бесхитростное дитя, святой, почти блаженный - какая к черту маска? И тем не менее, она была.
Вот смотрите: сразу после Берлина он радуется и новой форме на пограничниках, и новой молодежи, говорит, что советской России теперь все по плечу.
Вот, выступая на пленуме писателей, просит хорошенько, как следует, учить его марксизму.
Но когда ныне опубликовали доносы на Белого, когда в архивах нашли выписки из дневника писателя, то там мы и прочли все, что скрывалось под "маской" поэта.
" Огромный ноготь раздавливает нас, как клопов, - пишет он, - с наслаждением щелкая нашими жизнями с тем различием, что мы - не клопы, мы - действительная соль земли, без которой народ - не народ...
Только в подлом, тупом бессмыслии теперешних дней кто-то, превратив соль земли в клопов, защелкал нами:
щелк, щелк - Гумилев, Блок, Андрей Соболь, Сергей Есенин, Маяковский. Щелкают револьверы, разрываются сердца, вешаются."
Вот где истина, вот где его страдающее лицо...
"Жить не умею! - горько плакался порой Белый в последние годы, понимая, что ни постоять за себя, ни отодвинуть плечом соседа, ни влезть без очереди не мог и уже не сможет. - Чем же я виноват. Не умею проскальзывать..."
Правда, подумав, неизменно спрашивал: "Но отчего же, отчего те, кто умеют жить, - так неумелы в искусстве?.."
Солнцем сердце зажжено.
Солнце - к вечному стремительность.
Солнце - вечное окно в золотую ослепительность.
Роза в золоте кудрей.
Роза нежно колыхается
В розах золото лучей красным жаром разливается.
В сердце бедном много зла сожжено и перемолото.
Наши души - зеркала, отражающие золото.
За день до смерти, говорят, прошептал: "Удивительна красота мира!"
Считается, что умер от солнечного удара, от "отравления солнцем", как и предсказал в стихах.
Золотому блеску верил,
А умер от солнечных стрел.
Думой века измерил,
А жизнь прожить не сумел.
Не смейтесь над мертвым поэтом:
Снесите ему цветок.
На кресте и зимой и летом
Мой фарфоровый бьется венок.
Цветы на нем побиты.
Образок полинял.
Тяжелые плиты.
Жду, чтоб их кто-нибудь снял.
Любил только звон колокольный
И закат.
Отчего мне так больно, больно!
Я не виноват.
Пожалейте, придите;
Навстречу венком метнусь.
О, любите меня, полюбите –
Я, быть может, не умер, быть может, проснусь –
Вернусь!
(Январь 1907 г., Париж.)
Но смертельный инсульт получил, кажется, от другого - от предисловия, которое к его книге "Начало века" написал Каменев.
Назвав жизнь Белого "трагикомедией", рецензент пригвоздил: поэт всю жизнь "проблуждал... на самых затхлых задворках истории, культуры и литературы".
Что оставалось поэту?
Он, пишут, "скупал свою книгу и вырывал предисловие.
Ходил по книжным, пока не настиг инсульт..."
Следующая публикация
Комментарии 18
_________
Он успел поработать с пятью известными журналами. Там и публиковались многие его произведения, которые принесли поэту славу и сделали его одним из самых ярких представителей русского символизма и модернизма.
____________
Роман “Петербург” Андрей Белый написал всего за несколько недель. Сам он заявил, что на него снизошло вдохновение после восхождения на пирамиду Хеопса в Египте.
______________
Из-под его пера вышло семь романов, двенадцать поэм и стихотворных сборников, пять документальных произведений и несколько десятков публикаций.
_______________
В течение жизни Андрей Белый успел плотно заинтересоваться разными религиями, а потом остыть к ним. Впрочем, тяга к мистицизму осталась с ним на долгие годы.
________________
Уже в юности он зачитывался трудами Артура Шопенгауэра, одного из самых известных фило...ЕщёЗа свою жизнь Андрей Белый успел попробовать свои силы в разных жанрах. Он писал как поэзию, так и прозу, причём помимо “обычной” прозы он писал и особую, ритмизированную.
_________
Он успел поработать с пятью известными журналами. Там и публиковались многие его произведения, которые принесли поэту славу и сделали его одним из самых ярких представителей русского символизма и модернизма.
____________
Роман “Петербург” Андрей Белый написал всего за несколько недель. Сам он заявил, что на него снизошло вдохновение после восхождения на пирамиду Хеопса в Египте.
______________
Из-под его пера вышло семь романов, двенадцать поэм и стихотворных сборников, пять документальных произведений и несколько десятков публикаций.
_______________
В течение жизни Андрей Белый успел плотно заинтересоваться разными религиями, а потом остыть к ним. Впрочем, тяга к мистицизму осталась с ним на долгие годы.
________________
Уже в юности он зачитывался трудами Артура Шопенгауэра, одного из самых известных философов в мире. Труды Шопенгауэра очень трудны для восприятия и осмысления, не все люди способны их оценить даже во взрослом возрасте
_________________
Кумирами его юности были Фридрих Ницше и Фёдор Достоевский. Позднее, когда литератор повзрослел, его вкусы несколько изменились, хотя уважение к этим писателям никуда не делось.
_________________
В юности он на протяжении 8 лет обучался в Поливановской гимназии в Москве, очень престижном учебном заведении для юношей. Закончил он гимназию с отличием, что было выдающимся достижением.
_______________
Из поэзии Андрей Белый особенно высоко ценил творчество русских символистов – Дмитрия Мережковского, Валерия Брюсова, Константина Бальмонта.
_________________
Он был лично знаком с Александром Блоком, и они были близкими друзьями. Но Андрей Белый был много лет влюблён в его жену, дочь знаменитого химика Дмитрия Менделеева, что в конце концов привело к его разрыву с Блоком и его женой.
______________
Андрей Белый путешествовал по разным странам, и побывал даже в Африке. Причём одна из его поездок была вызвана вышеупомянутым разрывом с другом Александром Блоком и его женой. Тогда Белый, будучи не в силах оставаться на месте, и уехал путешествовать, вернувшись лишь спустя полгода.
______________
Современники по-разному оценивали творчество Андрея Белого. Поэт Осип Мандельштам, например, считал его недостижимым идеалом, а Лев Троцкий, напротив, презрительно называл Белого “покойником”, намекая на погибший в нём литературный талант.
_______________
В 1978 году, когда нравы и законы в Советском Союзе уже не были столь суровы, как при Сталине, была создана литературная премия имени Андрея Белого. Она интересна тем, что это была первая премия, неподцензурная советским властям. Правда, и награда была весьма символической – один рубль, бутылка водки и яблоко.
Спасибо Танечка .
М.И. Цветаевой
Неисчисляемы
Орбиты серебряного прискорбия,
Где праздномыслия
Повисли —
Тучи...
Среди них —
Тихо пою стих
В неосязаемые угодия
Ваших образов:
Ваши молитвы
Малиновые мелодии
И —
Непобедимые ритмы.
Цоссен, 1922.
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пади и разбейся
За годом мучительный год!
Века нищеты и безводья,
Позволь мне, о родина-мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать. 1908 год.
* * *
- Мои пальцы из рук твоих выпали.
Ты уходишь - нахмурила брови.
Посмотри, как березки рассыпали
Листья красные дождиком крови.
Осень бледная, осень холодная,
Распростёртая в высях над нами.
С горизонтов равнина бесплодная
Дышит в ясную твердь облаками. 1906 год.
АНДРЕЙ БЕЛЫЙ.
В холодных облаках бреду бесцельно.
Душа моя
скорбит смертельно.
Вонзивши жезл, стою на высоте.
Хоть и смеюсь, а на душе так больно.
Смеюсь мечте
своей невольно.
О, как тяжел венец мой золотой!
Как я устал!.. Но даль пылает.
Во тьме ночной
мой рог взывает.
Я был меж вас. Луч солнца золотил
причудливые тучи в яркой дали.
Я вас будил,
но вы дремали.
Я был меж вас печально-неземной.
Мои слова повсюду раздавались.
И надо мной
вы все смеялись.
И я ушел. И я среди вершин.
Один, один. Жду знамений нежданных.
Один, один
средь бурь туманных.
Всё как в огне. И жду, и жду Тебя.
И руку простираю вновь бесцельно.
Душа моя
скорбит смертельно.
Сентябрь 1901
Москва А.Белый
1920 год. Измучившись от голода и лишений в революционной Москве, поэт хлопочет о выезде за границу — отказ.
“Вы, сколько Вам о России ни рассказывай, все равно ничего не поймете, — исповедуется он в письме жене, антропософке Асе Тургеневой, жившей тогда за границей. — ...Ощущение при первых снежинках 19-го, 20-го года, например, что — засыпает, засыпает, засыпает выше головы; засыпает и засыплет — отрежет от всего мира; что вся многомиллионная страна — страна обреченных, что это остров, отрезанный навсегда... И я, перемогая тьму, давал другим силу переносить тьму... Холод, голод, аресты, тиф, испанка, нервное переутомление сводило вокруг в могилу целые шеренги людей... А я и сказать ничего не мог о том, в каких тяготах мы живем: цензура писем!.. Мы все выглядели оборванцами... Мы поднимали дух в человеке, а этим духом только и отапливались люди... Все, что я писал о России, не рассказывай... помни, что за нами...ЕщёТаня,спасибо огромное за А. Белого...сейчас вот прочла его письма жене...
1920 год. Измучившись от голода и лишений в революционной Москве, поэт хлопочет о выезде за границу — отказ.
“Вы, сколько Вам о России ни рассказывай, все равно ничего не поймете, — исповедуется он в письме жене, антропософке Асе Тургеневой, жившей тогда за границей. — ...Ощущение при первых снежинках 19-го, 20-го года, например, что — засыпает, засыпает, засыпает выше головы; засыпает и засыплет — отрежет от всего мира; что вся многомиллионная страна — страна обреченных, что это остров, отрезанный навсегда... И я, перемогая тьму, давал другим силу переносить тьму... Холод, голод, аресты, тиф, испанка, нервное переутомление сводило вокруг в могилу целые шеренги людей... А я и сказать ничего не мог о том, в каких тяготах мы живем: цензура писем!.. Мы все выглядели оборванцами... Мы поднимали дух в человеке, а этим духом только и отапливались люди... Все, что я писал о России, не рассказывай... помни, что за нами, русскими, и за границей следят агенты Чрезвычайной Комиссии”.
1921 год. Белый снова подает заявление о выезде, и опять не пускает Чрезвычайка. Доведенный до нервной болезни, он решается на безумный шаг — бежать, но вездесущая Чрезвычайка узнает об этом — план рухнул. А между тем происходят грозные события: умер Александр Блок, прошение которого о лечении за границей тоже не удовлетворили, расстрелян Николай Гумилев. Общественность волнуется: “Пустите Белого за границу, а то и он, как Блок, умрет!” Пособили друзья — и Белый оказался в Берлине.
Однако заграничная жизнь его не сложилась. Оставленный женой, разочарованный в западных антропософах и в Западе вообще, не принятый за свои широкие взгляды и белой эмиграцией: “Предатель, пособник большевиков!” — он оказался между двух огней и, неприкаянный, не приспособленный к жизни, снова заметался в отчаянье. Спасение пришло в лице другой антропософки (вскоре она станет его женой) — Клавдии Николаевны Васильевой; узнав о бедственном положении Белого, она специально приедет к нему из Москвы и уговорит вернуться на родину. Как же ей удалось добиться этого, ведь всего год назад оттуда были вытолкнуты целых два “философских парохода” с нежелательными для Советов элементами?
А дело в том, что политика большевиков была не столь прямолинейной, как может показаться, и со временем становилась все гибче и хитрей. Изгнав за пределы страны тех интеллигентов, которые считались неисправимыми, власть тут же потянула домой других, которые могли, как ей казалось, при соответствующей перековке пригодиться. Вскоре с Запада покатились “покрасневшие” эмигранты, сменившие вехи, среди них и писатели вроде советского графа Алексея Толстого. Кампанию, получившую название “возвращенчество”, не без оснований считали большой интригой, задуманной ГПУ.
Видимо, из-за неладов Белого с эмигрантской публикой и его отнесли к потенциальным если не друзьям, то приятелям советской власти. Есть свидетельства, что разрешение Васильевой на поездку за ним выдал сам заместитель председателя ГПУ Менжинский, который якобы высоко ценил талант Белого, на самом же деле просто забрасывал сеть на золотую рыбку. Так или иначе, для самого Андрея Белого такой исход в тот момент казался единственным спасением.
Но как только он оказался на родине — ловушка захлопнулась.