Предыдущая публикация
Шкура - 27
Глаза Панкрата становились все шире и шире. Покалеченный? Егор избил отца? Окинув родственников осуждающим взглядом, он пошатнулся.
– Панкрат! – всполошилась Марфа и бросилась к нему.
Прислонившись головой к холодной стене, мужик простонал:
– М-м-м, – и его левая рука легла на грудь в районе сердца.
– Разойдитесь! – подхватив мужа под руку, Марфа повела его в дом. – Только не переживай, – подбадривая Панкрата, женщина отмахнулась от Глафиры, которая хотела помочь. – Не переживай. Все будет хорошо.
Марфа увела Панкрата, а Дунька, Галя и Глафира остались стоять в сенях. Они переглянулись, покачали головами, и Галя вдруг выдала:
– Можете смело собираться. Свекор с норовом, терпеть вас здесь не станет. Показали свой характер, теперь пеняйте на себя.
– Ишь ты! – разошлась Глафира. – Ты тут кто? Хозяйка? Яйца учат курицу? Рот прикрой и иди спать! Тебя забыли спросить, кому собираться, а кому оставаться! Я – мать! Меня он не посмеет выгнать. А вот Дуньку с ее хвостом надо бы выпроваживать. Что смотришь? Развела тут выводок, а сама по подружкам… – и тут она вспомнила, что несколько минут назад в дом прокралась Люська. – Ах да-а. Ты ж воровку привадила, вот Панкрат тебя и выпнет. Сейчас оклемается, и я ему напомню.
Дуня поняла, теперь и дети не удержат Панкрата, погонит к чертовой матери на улицу. Где жить, чем питаться? Опустив голову, она поплелась ложиться спать. Открывая дверь, увидела, что дочки сидят на кровати в обнимку и всхлипывают.
– Быстро под одеяло, – прошипела женщина, – нечего уши греть.
Лида подтолкнула Свету в плечо, та легла, и Лида обняла ее.
– Спи, – прошептала старшая сестра, погладив младшую по голове. – Спи, а то дядька Панкрат всех накажет.
Хотя она и видела, что дядька-то неплохой, а добрый, но помнила, как мать каждый день предупреждает, чтобы Лида присматривала за младшими. Нельзя шуметь, иначе дядька разозлится, и все семейство потеряет теплый угол. Но, пока Дунька ошивалась у подруги, дети забывались и начинали носиться по всей хате, догоняя друг друга и крича во все горло. Дядька ни разу не отругал, даже подзатыльником не одарил. Вот и пойми, хороший он или злой. Мать-то другому учит.
Позже по комнатам разбрелись Галя и Глафира. Старушка молча легла, не спросив, как себя чувствует Панкрат. Марфа лежала рядом с ним и гладила по руке, успокаивая его. Галя, закрыв за собой дверь, сощурилась. Степан лежал в постели, накручивая волос на палец.
– А ты чего лежишь? – присев на край кровати, спросила девушка. – Не слышал, что случилось?
– Слышал, – шепотом ответил Степан и тяжело вздохнул.
– И? Забоялся? – Галя легла рядом.
– Нет. Лежу и думаю, как мне все это надоело.
– Что именно?
– Все. Склоки эти, ругань. Почти каждый день какая-то несуразица происходит. Жили раньше спокойно, а теперь, как на бочке с порохом. Даже домой идти не хочется. То дети визжат, то мамка с батькой скубутся, дядька Егор – пропойца какой-то. Ни работать не желает, ни помогать. Живет у нас почти два месяца, два раза с батькой подрались. Что за братья такие? Поубивать друг друга готовы. На Дуньку смотрю и не понимаю, как можно жить, не думая о завтрашнем дне? Детей шестеро, седьмой на подходе, сидят на нашей шее. И зачем отец их притащил?
– А ты не заметил?
– Чего?
– Как он к детям относится?
– Не знаю, некогда замечать. Работы по хозяйству выше крыши.
– Жалеет он их. Как своих, как родных… – Галя положила голову на грудь мужа и улыбнулась потолку. – И у меня каждый день спрашивает, как мое здоровье. За дите переживает. Не то, что ты.
– Я тоже переживаю, – строгим тоном заговорил Степан. – Или ты думаешь, что я бесчувственный? А? Думаешь?
– Ничего я не думаю. Степ, а раз тебе тоже тут тяжко, может переберемся в другую хату?
– Тоже? Ты сказала «тоже»? – приподнял голову Степан.
– Да, – разочарованно вздохнула Галя. – Устала я что-то. Столько народу, что не продохнуть.
– Батьку жалко, да и мамку… Поживем – увидим, как там дальше сложится. Авось, построим им отдельный дом…
– Угу, в нашем дворе, чтобы продолжали глаза мозолить.
– Спи, там видно будет. Может, батька уже передумал, только нам ничего не говорит. А что там про деда было?
– Ты о чем?
– Ну я слышал, как деда вспоминали. Дунька сказала, мол, в больнице помер?
– Живой он. Живой.
– Как?
– А вот так. Неходячий. Ох… боюсь, Панкрат Федосеевич и его сюда притащит.
Панкрат не спал всю ночь. Душа болела, в сердце ныло, голова гудела. Отец… как же так, отец? А куда мать смотрела? Как позволила тебя покалечить и в белых палатах оставить? Сказала, что умер батька, на местном кладбище похоронен… То-то Иваныч, пьянчужка местный, про батьку ничего путного сказать не смог. Мол, был и нету. По глазам видно, все вокруг лгут. Да так лгут, что волосы дыбом встают. Эх, что за напасть такая? Что за родня? Жестокие, хуже зверей.
Все обиды, как горным ручьем, смыло. Панкрат потирал грудь слева и думал об отце. Неужели пил? Правду говорят, что он мать по двору гонял? Раньше он таким грубым по отношению к матери не был. Или Панкрат запамятовал?
Рано утром он встал, выпил молока с хлебом и собрался в дорогу.
– Куда в такую рань? – Глафира как чувствовала, проснулась и прибежала к Панкрату, когда тот уже выходил.
– К батьке поеду. Проведаю, – ответил он, открывая дверь.
– Зачем тебе? Панкрат, не нужен он тут, – поняла Глафира, если Панкрат узнает правду, то притащит Федоса сюда. – Послухай, оставь его там. Пусть последние дни доживает. Хватит небо коптить, пора и честь знать.
– Чего? – сдвинув брови, мужик выпрямился в струну. – Небо коптить?
Появилось огромное желание про брата тоже самое сказать, но он не стал, потому что знал – мать за брата горой стоит.
– Сынок, зачем нам лишний рот, а? Оставим все, как есть, – засуетилась старушка, дергая мужика за рукав фуфайки. – Он же столько крови у меня выпил, что я чуть душу богу не отдала. Вспомни, как ты приехал, а я вся побитая лежу, минуты считаю.
Ничего не ответил Панкрат. Толкнул дверь и вышел.
– Сынок! Ты о матери думать должен! Слышь, не? О матери! Я вас выносила и родила-а!
Панкрат выдвинулся на дорогу и поспешил в больницу, сделав вид, будто не слышит мать.
– Ой, и что теперь будет? – запричитала Глафира, уставившись в окно. – Он же ему глаза откроет – и пиши пропало… Это ж надо, а, какой совестливый оказался, поехал навестить. Чтоб у этой Дуньки язык отсох, помело трескучее.
Добравшись до районной клиники, которая находится недалеко от его родной деревни, Панкрат поговорил с врачом, узнал, в какой палате находится отец и поспешил навестить его. Сердце трепыхалось, как у ребенка, нашкодившего и ожидающего нагоняй от строгого родителя. Панкрат открыл дверь палаты и заглянул внутрь. Она была просторной, человек на десять. Каждая койка занята мужиками разного возраста. По левую сторону лежачие, по правую – более живые.
– Кого ищете? – худощавый мужичок с седой бородкой оторвался от чтения книги в потрепанной обложке.
– Стрелецкого… – растерялся немного Панкрат. – Федоса.
– А вот он, – показал глазами незнакомец на соседнюю койку у окна. – Вы только погромче говорите, глуховат он. Если моргнет, значит – «да», если мычит, значит – протестует.
– Мычит? – сделав три робких шага к койке, Панкрат вытаращился на тощее серое лицо, которое ну никак не напоминало отца.
– Бать, – прошептал он, подойдя еще ближе. – Бать, это я…
Глаза прикрыты, нос крючком… Не лицо, а одни скулы и две ямки вместо глаз. Даже чем-то мать напомнил, она практически также выглядела, когда Панкрат к ней приехал.
– Бать, – гость встал у кровати, – ты меня слышишь?
Федос приоткрыл отяжелевшие веки. Увидев старшего сына, тяжело задышал.
– Здравствуй, батя, – присел на стул Панкрат. – Узнал?
– Ыы-ы-, – издал странный звук старик и заплакал.
Следующая публикация
Комментарии 2