Предыдущая публикация
Олег Рой.
Тени Донбасса
📖 БАТЯ
— Уходи, Отец, а мы прикроем!
Короткая передышка. Минометный обстрел бывшей трактороремонтной мастерской, взятой взводом, продолжался, но нашим удалось откинуть бандеровцев.
Ребята у него — просто орлы, даром, что половина с гражданки, и до спецоперации пороху не нюхала. Все быстро влились в боевую семью, каждый стал настоящим воином. Отец считал это чудом — сторонний наблюдатель, конечно же, увидел бы, что это чудо произошло только потому, что взводом командовал опытный офицер.
От боли всё плыло перед глазами, но он силой воли «навёл резкость», сосредоточился на Володе Сивцеве.
— Отставить разговоры! Ты же видишь, сам я уйти не могу. Придётся нести. Это, минимум, два бойца, а у нас каждый человек на счету!
Володя нахмурился:
— Отец, тебе в тыл надо. Ты же кровью истечёшь! Там тебя подлатают, в строй вернёшься. Да отобьём мы бандеру! Что ты, нас не знаешь?
Он знал. Не сомневался, что отобьют. Позади было уже две атаки; по покрытому тонким слоем снега полю были разбросаны трупы нацистов. Те шли в бой, не прячась от пуль, и после попадания умирали не сразу, проходя несколько шагов. У многих это вызывало панику, но только не у его ребят. Во-первых, они у него были бесстрашные, а во-вторых — встречались уже с «украинскими боевыми зомби».
Секрет прост: в еду или в воду солдатам ВСУ подмешивали психотропные вещества в таких дозах, которые напрочь вырубали инстинкт самосохранения. Его группа брала таких живьём. Долго те, правда, не протягивали — химия в крови убивала не хуже пули. То есть, победят «наркоманы» или проиграют, конец всё равно один — смерть.
Страшная война.
Он видел и другие. Был в Афгане, ещё срочником. Был в Чечне, оба раза. Прошел Югославию, Карабах, Сирию. Встречались ему и моджахеды под гашишем, и обдолбанные «чехи», и албанские головорезы на героине. Но там всё-таки было не так цинично.
Один из захваченных вуек , умирая в нашем лагере, плакал. Так посмотришь — нормальный пятидесятилетний мужик, всю жизнь проработал на земле. Трое детей, внуки уже пошли. Был в райцентре — у вокзала «приняла» военная прокуратура. Зашвырнули в товарняк — и на юг.
На нем, на мужике этом ни одной раны даже не было, ребята и не приложили его ничем — подставили подножку, он свалился как куль, тут его и скрутили. Ничего не умел, ничему не обучили, только дали в руки автомат, накормили «наркотой» — и в бой. Ни одной раны, ни одной царапинки — он умирал от «таблетки храбрости», превращавшей людей в боевых зомби.
Почему перед смертью вспоминается такое? Разве это логично? Правильно вспомнить свой дом, семью. Любящую жену Машеньку, которая двадцать пять лет назад ухаживала за ним в госпитале Ростова, детей и внуков, родителей, друзей…
Мысли путались, боль мешала думать связно — крупный осколок ударил в бок, кто знает, что он там натворил, но рёбра сломал точно. Как минимум одно легкое пробило: отсюда была и красная пена на губах, и противный солёно-стальной привкус во рту.
Раздалось несколько выстрелов — наверно, бандеры опять поднялись в атаку.
— Уходи, Володя, к своим ребятам, — сказал он. — Отобьёте атаку — поговорим. Может, и соглашусь на госпиталь.
Володя шел, сжав кулаки, вогнав ногти в ладони. Оба они знали — ни на что Отец не согласится, хотя жизнь уходила из его тела вместе с вытекавшей из раны кровью. Но с командиром не спорят.
Он сам воспитал своих ребят. И уж кто-кто, а Отец точно знал, что его ребята с этим справятся, но… Чужих у него здесь не было. Отец вспомнил, как принял взвод. Комиссованный по ранению, он был словно списан со счетов. Ему полагалась пенсия, выплаты, полагалось дожить вместе с семьей положенную старость. «Дожить». Он ненавидел это слово. Он не хотел доживать, он хотел жить — столько, сколько отмерит ему судьба, но именно жить. И потому не стал дожидаться мобилизации, а отправился на Донбасс в самом начале спецоперации. Предложили отправиться в штаб, но он хотел обучать мобилизованных, думал — кто обучит всему этих желторотых?
Он выживал в самых «горячих» точках, и знания, добытые кровью, нужно было обязательно передать — новому поколению бойцов. Вот почему майор в отставке взял взвод — пятьдесят необученных ребят, которые видели войну только в кино. Все они служили на гражданке. Реальная военная жизнь могла сломать их, а уж первый боевой опыт точно прошёлся бы по ним паровым катком. И это было то единственное, что объединяло его «птенцов». Все они были разные — прибывшие со всего Донбасса, юнцы и мужчины с семьями, флегматики и холерики, задиры и тихие интеллектуалы, ребята «от станка» и те, кто тяжелее авторучки ничего в жизни не держал…
Сейчас они стали одной семьей. Пятьдесят братьев. И объединял их он — майор Прокофьев. Майор, который командовал взводом, — нонсенс для российской армии, но на Донбассе и не такое бывает. Они звали его Отцом — по сути, так и было.
Вот и выходило: на одной чаше весов оказалась его семья, жена Машенька, дети, внуки, ждавшие его с войны, а на другой — пятьдесят «сыновей», инженерно-штурмовой взвод. И приходилось выбирать.
Наверное, его действительно ещё можно было бы спасти. Не так много крови он потерял, да и медики наши — настоящие чудотворцы. Но эти полсотни — они же без него осиротеют. А им надо было держаться. Увезут Отца, и бойцы сникнут. Подмога вот-вот придёт. Важно было удержать сейчас эту давным-давно брошенную мастерскую, где среди рухнувших навесов навеки застыли проржавевшие трупы тракторов и комбайнов. Почему это было важно? Потому, что ремонтная мастерская пополам разрезала оборонительную линию бандеровцев. Сейчас наши соберут ударный кулак — и прорвут эту оборону через брешь, прикрытую ребятами из его взвода.
Его сыновьями. Теми, кто зовёт его Отцом. Может ли отец оставить своих сыновей в минуту опасности?
Стрельба стала громче, яростнее. Нацисты не хуже наших понимали, как была важна эта заброшенная ещё в девяностых ремонтная мастерская какого-то колхоза, канувшего в лету сразу после «незалежности» . Он собрал последние силы, взял в руки рацию:
— Так, бойцы, чего расслабились? Не отступать мне! Не так страшен чёрт, как его малюют. Но и на рожон не лезьте. Вы своим родным живыми нужны, вас дома ждут. Отстреливаем бандер, товарищам помогать не забываем!
Короткая речь буквально выжала его. Прокофьев устало откинулся назад. У него была хорошая жизнь, он все сделал правильно. Единственным, о чем сейчас жалел майор, — было то, что он находился пусть и в совсем неглубоком, но тылу. Ему бы хотелось стоять плечом к плечу со своими сыновьями. А если умереть — то рядом с ними.
Было еще недописанное письмо жене, оставшееся в черновиках электронной почты на планшете. Он же всегда себе говорил: не откладывай ничего на потом, напиши ей. А в этот раз не дописал. «Я люблю тебя Маша, — подумал Прокофьев. — Люблю вас всех». Мысли путались.
Отец почувствовал прохладное прикосновение ко лбу. С трудом приоткрыл глаза — рядом никого не было, но ощущение продолжалось. Так его лба касалась влажной губкой еще незнакомая сестричка Маша, когда он бредил в лихорадке в ростовском госпитале, Маша, которая потом стала его женой. Ростов, госпиталь, солнечный свет, озарявший каштановые кудри…
Значит, конец? Но почему так тихо? И вдруг тишину разрезал свист и гул, а в ярком, весеннем небе над головой расцвели трассы — повела огонь реактивная артиллерия. А затем земля вздрогнула, и грохот разрывов сообщил майору о начале артподготовки.
А значит — наши вот-вот пойдут на прорыв через МТС, которое удержали его бойцы. «Пусть они дойдут до Победы», — с этой мыслью он смежил веки.
* * *
К сборному пункту пришли те, кто мог самостоятельно передвигаться. Белизна бинтов на руках и головах, бурый от крови камуфляж. Десятки опытных бойцов, только что удержавших важную позицию и смененные свежим подкреплением, — сыновья своего Отца.
— Валёк, это кто? — толкнул напарника офицер на приёмке.
Второй солдат вскинул глаза на процессию, движущуюся от машины.
— Кто? — спросил и замолчал, видя слезы на глазах суровых воинов.
— Отец, — хрипло ответил сержант Владимир Сивцев, а потом, спохватившись, добавил: — Майор Прокофьев Александр Васильевич, командир взвода инженерно-штурмового батальона.
Следующая публикация
Комментарии 3