Предыдущая публикация
Сегодня день памяти Виктора Хары — чилийского поэта, театрального режиссёра, певца, политического активиста, члена Коммунистической партии Чили.
Виктор Хара был арестован 11 сентября 1973 года в день военного переворота, организованного Пиночетом. В течение четырёх дней его избивали, пытали током, ломали ему руки и, в конце концов, 15 сентября 1973 года расстреляли на Национальном стадионе в Сантьяго, ставшем тюрьмой для тысяч чилийцев. В его тело было выпущено 34 пули. Ему было 40 лет.
После переворота музыка Хары была запрещена, а все записи уничтожены. Музыка и песни Виктора Хары, известные всей Латинской Америке, стали частью сопротивления чилийской военной диктатуре и диктатурам в других латиноамериканских странах.
Адвокат Борис Навиа, бывший преподаватель Технического университета и заключенный стадиона «Чили» рассказывает о последних часах певца:
«Этого сукиного сына давайте сюда!» — кричит офицер, указывая пальцем на Виктора Хару, который вместе нами — 600 преподавателями и студентами Технического университета, — подгоняемый штыками и прикладами, входил с руками на затылке на стадион Чили днем, в среду 12 сентября 1973 года. Днем раньше Виктор должен был петь на акции, готовившейся в Университете, во время которой президент Альенде должен был объявить чилийскому народу о плебисците.
«Этого сукиного сына давайте сюда!» — раздраженно повторяет офицер. Низко опущенная каска, лицо в боевой раскраске, автомат на плече, граната на груди, пистолет на ремне, обтянутое униформой тело напряженно и высокомерно балансирует над черными сапогами.
«Этого козла! ...да, этого самого!» Военный выталкивает его из шеренги арестованных. «И не обращайтесь с ним, как с бабой!» Получив приказ, солдат замахивается автоматом и изо всех сил бьет Виктора в спину. Виктор падает лицом вниз, почти к ногам офицера.
«... твою мать! Я тебя знаю, ты — Виктор Хара, марксистский певец, певец разной ...!» Его сапог обрушивается раз, второй, третий, десятый на лежащее перед ним тело. Он старается попасть в лицо Виктора, который пытается прикрыться руками; каждый раз, когда он поднимает лицо, мы видим эту попытку улыбнуться, которая не оставит его до самой смерти.
«Я тебя научу, сукин сын, петь чилийские песни, а не всякое коммунистическое дерьмо!». Никогда не забыть эти удары сапог по беззащитному телу... Ослепший от бешенства офицер продолжает избивать и оскорблять его. Слышно, как проклятый сапог ударяет в тело. Мы под прицелами автоматом в ужасе смотрим на страдания нашего любимого барда и, несмотря на команду двигаться дальше, останавливаемся перед этим кошмаром. Виктор лежит на земле. Он не стонет и не просит пощады. Только приподняв свое крестьянское лицо смотрит на мучителя-фашиста. Тот выходит из себя. Он вынимает из кобуры пистолет и мы с ужасом ждём, что он выстрелит в Виктора. Но он бьёт его рукояткой в лицо и по голове, ещё и ещё. Орёт и оскорбляет. Фашистская истерика. И вот кровь заливает Виктору волосы, лоб и глаза... Выражение его залитого кровью лица навсегда останется в нашей памяти...
Офицер устает и останавливается, смотрит вокруг и видит сотни глаз, смотрящих на него с удивлением и ненавистью. Он выходит из себя и орет: «В чем дело, ублюдки! Ведите дальше этих козлов! А этого, — обращается он к солдату, — перетащи его для меня в тот коридор, и если хоть чуть-чуть двинется — пристрелишь. Пристрелишь! Понял?»
Стадион Чили быстро переполняется политзаключенными. Сначала 2000, потом нас становится больше 5000. Раненые, окровавленные, зверски избитые, с одеждой, превращенной в лохмотья, люди... Офицеры приказывают солдатам избивать, пинать и всячески унижать этот «человеческий мусор», эту «марксистскую клоаку». Офицер рубит ножом ухо перуанскому студенту, обвиняя его из-за его темной кожи в том, что он кубинец. 14-летний ребенок сходит с ума и солдат разряжает в него свой автомат. Один солдат спотыкается на трибуне о ногу старого рабочего, и Принц — так велел называть себя старший офицер — сверху приказывает ему убить заключенного прикладом, и солдат несколькими ударами проламывает ему череп.
Виктор, раненый и залитый кровью, находится под охраной в одном из коридоров стадиона Чили. Он сидит на цементном полу, и ему запрещено двигаться. Это происходит на том же стадионе, где в один из вечеров 1969 года он своей знаменитой «Молитвой землепашца» стал победителем Первого фестиваля Новой Чилийской песни.
Там его держат всю ночь среды 12 и часть четверга 13 сентября, без пищи и воды. У него сломано несколько ребер, один глаз почти выбит, его голова и лицо в крови и все тело в кровоподтеках. Принц показывает его, как трофей, делегациям офицеров из других родов войск, и каждый из гостей старается унизить певца.
Вечером в четверг на стадионе происходит переполох. Прибывают автобусы из района Ла-Легуа. Ходят слухи о вооруженном столкновении. Из автобусов выгружают множество новых арестованных, раненых и мертвых. Из-за этой новости о Викторе немного забывают. Солдат-охранников вызвали ко входу стадиона.
Мы пользуемся этим случаем, чтобы оттащить Виктора к трибунам. Мы даем ему воду и отмываем ему лицо. Скрываясь от прожекторов и посторонних глаз, мы пытаемся немного изменить внешность Виктора. Необходимо скрыть его узнаваемые черты, чтобы он стал еще одним из тысяч. Старый плотник из Технического университета, отдает ему свою синюю куртку, чтобы спрятать под ней его крестьянскую рубашку. Ножничками для ногтей мы стрижем его длинные спутанные волосы. Когда от нас требуют подготовить списки заключенных, для переведения нас на Национальный стадион, мы маскируем его имя и вписываем в список полное имя Виктора: Виктор Лидио Хара Мартинес. Мы думали, в отчаянии, что если удастся перевезти Виктора отсюда на Национальный стадион, может быть, удастся спасти ему жизнь.
Один из наших студентов находит знакомого солдата и просит у него достать что-нибудь из еды для Виктора. Солдат извиняется, говорит, что у него ничего нет, но позже приносит одно сырое яйцо — единственное, что удалось достать. Виктор берет яйцо, спичкой пробивает скорлупу с двух концов, начинает высасывать его и с улыбкой говорит нам: «в моей деревне, в Лонкене, мы так ели яйца». Эту ночь четверга он проводит среди нас, согреваемый телами своих товарищей по несчастью. Мы спрашиваем его, что бы он сделал, как народный певец, сознательный артист, революционный активист, сейчас, в условиях диктатуры, и его лицо мрачнеет. Может быть, от предчувствия скорой смерти. Он вспоминает о своей жене Джоан, об Аманде и Мануэле, дочерях, говорит о президенте Альенде, погибшем в Ла-Монеде, о своем любимом народе, о своей партии и о своих товарищах артистах. Этой холодной сентябрьской ночью, мы чувствовали, как нас переполняло его человеческое тепло.
14 числа, в пятницу мы готовы к переезду на Национальный стадион. Кажется, фашисты забыли о Викторе. Нас строят в шеренги и с руками на затылке, прыжками заставляют двигаться в сторону выхода. В последний момент откуда-то звучат автоматные очереди и нас возвращают на трибуны.
Наступает роковая суббота 15 сентября 1973 года. Около полудня нам сообщают, что некоторые из товарищей выйдут на свободу. В спешке мы начинаем писать записки нашим женам и матерям, чтобы сообщить им, что мы живы. Сидящий среди нас Виктор просит карандаш и бумагу. Я передаю ему мою записную книжку, обложку которой храню до сих пор. Виктор начинает что-то быстро писать, мы подумали, что это письмо для Джоан, его жены. Он пишет и пишет, подталкиваемый предчувствием. Вдруг откуда-то возникают два солдата. Они грубо хватают его и тащат к одной из центральных командных будок. Поэтому мы видим его. Офицер, называвший себя Принцем, принимал гостей, офицеров из ВМС. Издалека мы видим, как один из них начинает оскорблять его, что-то истерически кричит ему и бьет кулаком. Спокойствие взгляда Виктора приводит палачей в бешенство. Солдатам приказывают избивать его, и они обрушивают приклады своих винтовок на тело Виктора.
Два раза, обливаясь кровью, ему удается подняться. Потом он падает. Это последний раз, когда мы видим нашего любимого барда живым...
Этим же вечером, когда нас переводят на Национальный стадион, на выходе, в фойе стадиона Чили мы видим ужасную сцену. Пятьдесят безжизненных тел, валяющихся на бетоне и среди них, возле Литре Кироги, директора Корпуса Жандармерии правительства Народного Единства, мы видим изрешеченное пулями тело нашего дорогого Виктора Хары.
Вот практически дословный перевод последней записки Виктора Хары:
Здесь нас пять тысяч,
На этом маленьком клочке города.
Нас пять тысяч…
А сколько нас всего,
В городах и во всей стране?
Только здесь — десять тысяч рук,
Сеющих и запускающих заводы.
А сколько нас всего,
Обреченных на голод, холод, страх, боль,
Отчаяние, кошмар и безумие?
Шестеро наших потерялись
В звездном пространстве.
Один убит, другого избили.
И я себе никогда не представлял,
Что можно так избивать человека
Четверо других сами хотели избавиться от всех страхов
Один выбросился в пустоту.
Другой разбивал себе голову о стену.
И у каждого из них был застывший взгляд смерти.
Какой ужас внушает облик фашизма!
Они осуществляют свои планы с точностью машин не останавливаясь ни перед чем.
Кровь это их медали,
Убийство — их героический подвиг.
Господь, это мир,
сотворенный тобой?
На это ушли твои семь дней вдохновения и работы?
В этих четырех стенах есть лишь это число, которое никогда не растет
В котором медленно растет лишь мечта о смерти
Но вдруг что-то меня осеняет
И я вижу эти застывшие волны,
Вижу пульс машин.
И лица военных со слащавой улыбкой матроны,
И Мексику, Кубу и землю
Орущие об этом позоре.
Нас десять тысяч рук, лишенных счастья трудиться.
А сколько нас во всей стране?
Сильнее бомб и пулеметов
Бьет кровь товарища президента
И наш кулак тоже еще ударит.
Песня, как трудно ты мне даешься
Когда приходится петь кошмар.
Кошмар, в котором живу,
Кошмар, в котором умираю.
Очутившись среди стольких и стольких моментов вечности,
Где молчание и крик — цель этой песни
Из того, чего я никогда не видел, что чувствовал и что чувствую
Прорастет момент....
Виктор Хара
Стадион Чили
Сентябрь 1973 г.
Следующая публикация
Нет комментариев