Родительская суббота...

Стою у окна – февраль на финишной прямой. Солнце методично плавит снег на бетонной дорожке. Пиликнул телефон, пришло сообщение: подруга напомнила, что завтра – родительская суббота. Первая в этом году. Да, я не забыла, с раннего утра вспоминаю маму. В этот яркий февральский день я почему-то думаю об осени и о том, как моя мама любила это время года. Я не понимала, почему. Но именно в осенние дни улыбка чаще обычного появлялась на мамином лице, придавая ему какое-то задумчивое и одновременно мечтательное выражение. Даже морщинки у глаз разглаживались, как мне казалось.
Сначала я думала, что мама любила осень за красоту. Да, это общеизвестный факт, что осень своей красотой постоянно вдохновляла и вдохновляет художников и поэтов. Потом, повзрослев, я решила, что осень для мамочки - начало желанного отдыха от весенних и летних садово-огородных работ, нескончаемых заготовок на зиму….
… Я вспоминаю воскресный осенний день. Мы с мамой стоим у окна в нашем старом доме. Мне – шестнадцать. Осенний дождь накрыл, казалось, всю вселенную. Я собираюсь с подружками в клуб на танцы, ищу подходящую одежду и обувь, и понимаю, что мои новые сапожки на высоком каблучке точно не подойдут для выхода в такую слякотную погоду. Придётся надевать ненавистные резиновые сапоги.
Глядя в окно, чуть не плачу от отчаяния – Как я ненавижу эту осень! На что моя мама тихо, и как бы про себя, говорит – А я люблю осень, очень люблю. – Да за что её любить: холодно, грязь, дожди нескончаемые, – поворачиваюсь я к маме, – за что можно любить это безобразие?
Мама смотрит на меня и будто бы не слышит, улыбается каким-то своим мыслям и воспоминаниям. В этот миг её лицо молодеет и светлеет, как будто на него нечаянно упал волшебный лучик осеннего солнца….
Я живу без мамы много лет. И только недавно я поняла, что, видно, было и ещё что-то особенное для мамы в осени , то, что радовало и согревало её всю жизнь. Что это было? Первое чувство, первая встреча, первое объяснение – я уже не узнаю.
Нина Толга,
*************************************************************************************
Родительская суббота...
Фёдор перелистывал старинные свитки. Пожелтевший пергамент мягко стелился на ладони. Ладони были гораздо младше пергамента, но времени здесь не было, и они стали похожи. Чёткие буквицы, выписанные когда-то старательным мнихом, словно кровеносные сосуды, пересекали тонкую кожу, несли слова. Фёдор читал:
«Словно птицы, слетятся ученики твои и будут внимать слову твоему, черпать мудрость твою. Место твоё обогреет души человеческие. На многие столетия будут притекать сюда страждущие. Великое утешение получать будут плачущие и утешатся. Алчущие и жаждущие правды - насытятся. Милостивые будут помилованы, чистые сердцем увидят Бога…»
Учитель, великий учитель Сергий. Как долго он ждал этой встречи, думал, вспоминал, перелистывал страницы памяти своей. Он тоже учитель, Фёдор, простой учитель истории в смутное время двадцатого века. Он тоже учил детей. Чему учил? Религия – опиум для народа. Что это была за мука! Унизить, превратить царей в умалишённых деспотов. Войну, где шли на смерть с крестом под рубахой, в «десять сталинских ударов». Он постоянно недоговаривал, мучился, искал. Долгими вечерами у настольной лампы готовился к урокам, стараясь оживить мёртвые строки о съездах живыми людьми. Дети верили ему. С широко открытыми глазами впитывали его историю. Девятнадцать веков с Богом жило его Отечество, а он учил безбожию в двадцатом. Народ, вскормленный верой во Христа, как блудный сын, отшатнулся, и его, Фёдора, отбросило в мутный поток неверия. А он выплывал, хватался за летописи, за старые архивные документы, где Русь жила, в белом платочке с глазами Богородицы. Что он посеял в детских душах? Партийные съезды, где формальные фразы сменяли друг друга – индустриализация, реформация, коллективизация и еще Бог весть, какая «ция»- на фоне деграда-ции партийных пророков. Ученики его тряслись, списывая со шпаргалок эти «ции», получали отметки, бежали домой, радостные оттого, что и эта история канула в Лету.
Словно птицы слетятся ученики твои, будут черпать мудрость твою…
Пальцы оторвались от пергамента, сложились щепотью – перекрестился, почувствовал чьё-то тихое дыхание. Откуда-то лились звуки Херувимской. Мягкое, словно шёлк, ангельское крыло коснулось его:
-Фёдор. За тобой.
-Да кто же? Обо мне уже много лет никто не молится.
-Фёдор, иди.
Пергамент растаял, буквы, сложенные в слова, затрепетали, словно пламя свечи и потухли. Фёдор увидел церковь. Она стояла среди белого снега, тёплая, воздушная, и хоть ему давно уже не приходилось испытывать простые человеческие ощущения тепла или холода, душа его воспарила, наполнилась необычайной лёгкостью. Вокруг было много его собратьев. В храме служили панихиду - Родительская поминальная суббота. Он вспомнил, как когда-то, в далёком детстве, был в пионерском лагере. По субботам - родительский день. Ко всем приезжали. С утра сердце было не на месте. Торопливо завтракали, стояли на линейке, рассеянно слушая план мероприятий на день. Но самое главное мероприятие – приедут мамы и папы! Ура! На территорию лагеря не пускали, и за ними прибегали дежурные, которые встречали гостей у ворот.
-Федька! Беги. Папка твой приехал.
Счастливый Федька срывался и мчался галопом, расталкивая ожидающих своего счастья ребят. Отец стоял у ворот, загорелый, в белой кепке, с авоськой в руках. А там – клубника в литровой банке, засыпанная сахаром, конфеты, кукурузные палочки и, конечно, мамины пирожки с картошкой, горячо любимые. Обнялись.
- Мамка не приехала?
-Да некогда ей, один выходной, стирку затеяла. А я вот вырвался на часок.
Ходили по лесу, собирали землянику. Он то и дело расспрашивал отца – о ребятах с улицы, о велосипеде – не сломал ли братишка? Ездит ведь по кочкам, не бережёт. К соседу по комнате, Веньке, никто никогда не приезжал. Родителей не было, а старенькая бабушка, которая его растила, не могла. И ели они Федькину клубнику с пирожками и кукурузными палочками, и глаза у Веньки были грустными - грустными…
Внутри храма собрались живущие на Земле, снаружи – они, ушедшие. Счастливчики, озарённые поминальными молитвами, светились каким-то невиданным в будни серебристым светом. Они слышали свои имена, наполнялись радостью, отчего свет этот серебристый становился гуще и светлее. Имя Фёдора давно уже никто не произносил, и он во дни Родительских суббот просто был рядом и старался хотя бы отразить это теплое свечение чужих молитв, как когда-то Венька его радость от встречи с отцом. Имя «Фёдор» звучало многократно, и иные Фёдоры наполнялись теплом и светом. Нет, он не роптал - поделом. Детей своих он так и научил молиться, будучи коммунистом, не крестил. Зачем звали меня? - посмотрел вниз. У Распятия стояла женщина в тёмном платке. Сеточка морщинок от глаз, побледневшая кожа. Губы её что-то шептали, глаза, наполненные слезами, излучали печаль. Изредка слёзы срывались с ресниц и превращались в прозрачные дорожки на щеках:
- Господи, упокой души Валерия, Евгении, Анатолия, отрока Владимира – шептали её губы. И вдруг:
-Учителей моих – Маргариты, Фёдора… Други мои…. Царствие небесное….
Душа Фёдора вдруг, словно парус, наполнилась серебристым ветром божественной радости, и воспарил он над храмом, увидел класс, где он когда-то учил, и девочку эту увидел за первой партой. Смотрела она на него и слушала, и немой вопрос ему задавала всякий раз. А он вещал:
- Все государства живут по главному правилу – закону. Этот закон определяет все отношения между людьми.
-Все - все? – Тихо переспросила.
-Все! - И вдруг так же тихо добавил - Но есть кое – что выше закона.
Весь класс замер.
-Что это?
-Любовь.
Татьяна Харитонова