Предыдущая публикация
Ключик
В Уставе черным по белому сказано: рано или поздно любой мастер получает
Заказ. Настал этот день и для меня.
Заказчику было лет шесть. Он сидел, положив подбородок на прилавок, и
наблюдал, как «Венксинг» копирует ключ от гаража. Мама Заказчика в
сторонке щебетала по сотовому.
— А вы любой ключик можете сделать? — спросил Заказчик, разглядывая
стойку с болванками.
— Любой, — подтвердил я.
— И такой, чтобы попасть в детство?
Руки мои дрогнули, и «Венксинг» умолк.
— Зачем тебе такой ключ? — спросил я. — Разве ты и так не ребенок?
А сам принялся лихорадочно припоминать, есть ли в Уставе ограничения на
возраст Заказчика. В голову приходил только маленький Вольфганг Амадей и
ключ к музыке, сделанный зальцбургским мастером Крейцером. Но тот ключ
заказывал отец Вольфганга…
— Это для бабы Кати, — сказал мальчик. — Она все вспоминает, как была
маленькая. Даже плачет иногда. Вот если бы она могла снова туда попасть!
— Понятно, — сказал я. — Что же, такой ключ сделать можно, — я молил
Бога об одном: чтобы мама Заказчика продолжала болтать по телефону. —
Если хочешь, могу попробовать. То есть, если хотите… сударь.
Вот елки-палки. Устав предписывает обращаться к Заказчику с величайшим
почтением, но как почтительно обратиться к ребенку? «Отрок»? «Юноша»?
«Ваше благородие»?
— Меня Дима зовут, — уточнил Заказчик. — Хочу. А что для этого нужно?
— Нужен бабушкин портрет. Например, фотография. Сможешь принести?
Завтра?
— А мы завтра сюда не придем.
Я совсем упустил из виду, что в таком нежном возрасте Заказчик не
пользуется свободой передвижений.
— Долго еще? — Мама мальчика отключила сотовый и подошла к прилавку.
— Знаете, девушка, — понес я ахинею, от которой у любого слесаря завяли
бы уши, — у меня для вашего ключа только китайские болванки, завтра
подвезут немецкие, они лучше. Может, зайдете завтра? Я вам скидку
сделаю, пятьдесят процентов!
Я отдал бы годовую выручку, лишь бы она согласилась.
Наш инструктор по высшему скобяному делу Куваев начинал уроки так:
«Клепать ключи может каждый болван. А Заказ требует телесной и моральной
подготовки».
Придя домой, я стал готовиться. Во-первых, вынес упаковку пива на
лестничную клетку, с глаз долой. Употреблять спиртные напитки во время
работы над Заказом строжайше запрещено с момента его получения.
Во-вторых, я побрился. И, наконец, мысленно повторил матчасть, хоть это и
бесполезно. Техника изготовления Заказа проста как пробка. Основные
трудности, по словам стариков, поджидают на практике. Толковее старики
объяснить не могут, разводят руками: сами, мол, увидите.
По большому счету, это справедливо. Если бы высшее скобяное дело легко
объяснялось, им бы полстраны занялось, и жили бы мы все припеваючи. Ведь
Пенсия скобяных дел мастера — это мечта, а не Пенсия. Всего в жизни
выполняешь три Заказа (в какой момент они на тебя свалятся, это уж как
повезет). Получаешь за них Оплату. Меняешь ее на Пенсию и живешь
безбедно. То есть, действительно безбедно. Пенсия обеспечивает железное
здоровье и мирное, благополучное житье-бытье. Без яхт и казино, конечно,
— излишествовать запрещено Уставом. Но вот, например, у Льва Сергеича в
дачном поселке пожар был, все сгорело, а его дом уцелел. Чем такой
расклад хуже миллионов?
Можно Пенсию и не брать, а взамен оставить себе Оплату. Такое тоже
бывает. Все зависит от Оплаты. Насчет нее правило одно — Заказчик
платит, чем хочет. Как уж так получается, не знаю, но соответствует
такая оплата… в общем, соответствует. Куваев одному писателю сделал ключ
от «кладовой сюжетов» (Бог его знает, что это такое, но так это
писатель называл). Тот ему в качестве Оплаты подписал книгу: «Б. Куваеву
— всех благ». Так Куваев с тех пор и зажил. И здоровье есть, и бабки,
даже Пенсия не нужна.
Но моральная подготовка в таких условиях осуществляется со скрипом, ибо
неизвестно, к чему, собственно, готовиться. Запугав себя провалом Заказа
и санкциями в случае нарушения Устава, я лег спать. Засыпая,
волновался: придет ли завтра Дима?
Дима пришел. Довольный. С порога замахал листом бумаги.
— Вот!
Это был рисунок цветными карандашами. Сперва я не понял, что на нем
изображено. Судя по всему, человек. Круглая голова, синие точки-глаза,
рот закорючкой. Балахон, закрашенный разными цветами. Гигантские, как у
клоуна, черные ботинки. На растопыренных пальцах-черточках висел не то
портфель, не то большая сумка.
— Это она, — пояснил Дима. — Баба Катя. — И добавил виновато: —
Фотографию мне не разрешили взять.
— Вы его прямо околдовали, — заметила Димина мама. — Пришел вчера домой,
сразу за карандаши: «Это для дяди из ключиковой палатки».
— Э-э… благодарю вас, сударь, — сказал я Заказчику. — Приходите теперь
через две недели, посмотрим, что получится.
На что Дима ободряюще подмигнул.
«Ох, и лопухнусь я с этим Заказом», — тоскливо думал я. Ну да ладно,
работали же как-то люди до изобретения фотоаппарата. Вот и мы будем
считывать биографию бабы Кати с этого так называемого портрета, да
простит меня Заказчик за непочтение.
Может, что-нибудь все-таки считается? неохота первый Заказ запороть…
Для считывания принято использовать «чужой», не слесарный,
инструментарий, причем обязательно списанный. Чтобы для своего дела был
не годен, для нашего же — в самый раз. В свое время я нашел на свалке
допотопную пишущую машинку, переконструировал для считывания, но еще ни
разу не использовал.
Я медленно провернул Димин рисунок через вал машинки. Вытер пот. Вставил
чистый лист бумаги. И чуть не упал, когда машинка вздрогнула и клавиши
бодро заприседали сами по себе: «Быстрова Екатерина Сергеевна, род. 7
марта 1938 года в пос. Болшево Московской области…»
Бумага прокручивалась быстро, я еле успел вставлять листы. Где училась,
за кого вышла замуж, что ест на завтрак… Видно, сударь мой Дима, его
благородие, бабку свою (точнее, прабабку, судя по году рождения) с
натуры рисовал, может, даже позировать заставил. А живые глаза в сто раз
круче объектива; материал получается высшего класса, наплевать, что
голова на рисунке — как пивной котел!
Через час я сидел в электричке до Болшево. Через три — разговаривал с
тамошними стариками. Обдирал кору с вековых деревьев. С усердием
криминалиста скреб скальпелем все, что могло остаться в поселке с
тридцать восьмого года — шоссе, камни, дома. Потом вернулся в Москву.
Носился по распечатанным машинкой адресам. Разглядывал в музеях
конфетные обертки конца тридцатых. И уже собирался возвращаться в
мастерскую, когда в одном из музеев наткнулся на шаблонную военную
экспозицию с похоронками и помятыми котелками. Наткнулся — и обмер.
Как бы Димина бабушка ни тосковала по детству, вряд ли ее тянет в сорок
первый. Голод, бомбежки, немцы подступают… Вот тебе и практика, ежкин
кот. Еще немного, и запорол бы я Заказ!
И снова электричка и беготня по городу, на этот раз с экскурсоводом:
— Девушка, покажите, пожалуйста, здания, построенные в сорок пятом году…
На этот раз Заказчик пришел с бабушкой. Я ее узнал по хозяйственной
сумке.
— Баб, вот этот дядя!
Старушка поглядывала на меня настороженно. Ничего, я бы так же глядел,
если бы моему правнуку забивал на рынке стрелки незнакомый слесарь.
— Вот Ваш ключ, сударь.
Я положил Заказ на прилавок. Длинный, с волнистой бородкой, тронутой
медной зеленью. Новый и старый одновременно. Сплавленный из металла,
памяти и пыли вперемешку с искрошенным в муку Диминым рисунком.
Выточенный на новеньком «Венксинге» под песни сорок пятого.
— Баб, смотри! Это ключик от детства. Правда!
Старушка надела очки и склонилась над прилавком. Она так долго не
разгибалась, что я за нее испугался. Потом подняла на меня растерянные
глаза, синие, точь-в-точь как на Димином рисунке. Их я испугался еще
больше.
— Вы знаете, от чего этот ключ? — сказала она тихо. — От нашей
коммуналки на улице Горького. Вот зазубрина — мы с братом клад искали,
ковыряли ключом штукатурку. И пятнышко то же…
— Это не тот ключ, — сказал я. — Это… ну, вроде копии. Вам нужно только
хорошенько представить себе ту дверь, вставить ключ и повернуть.
— И я попаду туда? В детство?
Я кивнул.
— Вы хотите сказать, там все еще живы?
На меня навалилась такая тяжесть, что я налег локтями на прилавок. Как
будто мне на спину взгромоздили бабы-катину жизнь, и не постепенно, год
за годом, а сразу, одной здоровой чушкой. А женщина спрашивала
доверчиво:
— Как же я этих оставлю? Дочку, внучек, Диму?
— Баб, а ты ненадолго! — закричал неунывающий Дима. — Поиграешь немножко
— и домой.
По Уставу, я должен был ее «проконсультировать по любым вопросам,
связанным с Заказом». Но как по таким вопросам… консультировать?
— Екатерина Сергеевна, — произнес я беспомощно, — Вы не обязаны сейчас
же использовать ключ. Можете вообще его не использовать, можете — потом.
Когда захотите.
Она задумалась.
— Например, в тот день, когда я не вспомню, как зовут Диму?
— Например, тогда, — еле выговорил я.
— Вот спасибо Вам, — сказала Екатерина Сергеевна. И тяжесть свалилась с
меня, испарилась. Вместо нее возникло приятное, острое, как шабер,
предвкушение чуда. Заказ выполнен, пришло время Оплаты.
— Спасибо скажите Диме, — сказал я. — А мне полагается плата за работу.
Чем платить будете, сударь?
— А чем надо? — спросил Дима.
— Чем изволите, — ответил я по Уставу.
— Тогда щас, — и Дима полез в бабушкину сумку. Оттуда он извлек упаковку
мыла на три куска, отодрал один и, сияя, протянул мне. — Теперь вы
можете помыть руки! Они у вас совсем черные!
— Дима, что ты! — вмешалась Екатерина Сергеевна, — Надо человека
по-хорошему отблагодарить, а ты…
— Годится, — прервал я ее. — Благодарю Вас, сударь.
Они ушли домой, Дима — держась за бабушкину сумку, Екатерина Сергеевна —
нащупывая шершавый ключик в кармане пальто.
А я держал на ладони кусок мыла. Что оно смоет с меня? Грязь? Болезни?
Может быть, грехи?
Узнаю сегодня вечером.
из интернета
Следующая публикация
Комментарии 3