Со страницы Марины Ишковой.
Самый бесприютный писатель на Руси (окончание)
Чем больше росло и укреплялось народничество, тем враждебнее относилась передовая молодежь к Николаю Успенскому. Для народнической критики имя Успенского было синонимом самой постыдной клеветы на крестьянство. Его обвиняли в том, что в его произведениях «народ представляется в невообразимо безобразном виде: каждый мужик непременно или вор, или пьяница, или такой дурак, каких и свет не производил; каждая баба такая идиотка, что ума помрачение». Так, в частности, писал один из виднейших представителей народнической критики А.М. Скабичевский. Вслед за ним такие суждения об Успенском стали высказывать практически все. А так как народничество было живо и в восьмидесятых годах, то ненависть преследовала Николая Успенского до самой могилы.
Вскоре последовал разрыв с Некрасовым, что стало для Успенского ужасным ударом. Его родные даже опасались, как бы он не сошел с ума.
Успенский так и не начал писать тот роман, на который еще в Париже возлагал столько надежд и которому должен был позавидовать сам Дюма. Он пил и раньше, а теперь, запьянствовал еще горше, уехал в провинцию и стал уездным учителем.
Новое издание сочинений Николая Успенского, вышедшее в 1863-64 годах, уже не имело никакого успеха. Критика не замечала его новых рассказов. Две-три его повести появились в «Вестнике Европы», но прошли незамеченными...
«Тогда-то и сказался в нем природный бродяга, - писал Чуковский. - Он окончательно порвал с оседлой жизнью и стал скитаться – из города в город, из деревни в деревню, без пристанища, без денег, без цели. Тургенев попробовал было приютить его у себя, в своем Спасском, дал ему участок земли, где он мог бы построить избу и зажить не нуждаясь, но никакого уюта, никакой прикрепленности к месту он уже не выносил и при первой возможности уехал из Спасского.
В семидесятых годах он женился на дочери священника, своего дальнего родственника, которая страстно любила его, хотя ей было 16, а ему 43. Конечно, брак оказался несчастным, так как нельзя себе представить человека, менее способного к семейному быту. Говорят, он замучил молодую жену, заставляя ее кочевать из деревни в деревню, когда же однажды ему поручили нянчить двухнедельную дочь, он оставил ее запертой в комнате, а сам ушел в лес, и ее чуть не загрызли крысы».
Очень скоро от недавней славы ничего не осталось. Критики если порой и вспоминали об Успенском, то почти всегда презрительно и бегло — как о ничтожном о давно забытом «писаке».
Податься ему было некуда. Через несколько лет после свадьбы жена умерла.
«Успенский взял гармонику, малолетнюю дочь и (…) распухший, пьяный, лохматый, с седой бородой, пошел шататься по ночлежным домам, по трактирам, в арестантской овчинной бекеше… и у него появились друзья с воровскими кличками (…), и он сделался настоящий босяк; одна нога в калоше, борода нечесаная, коленки трясутся, – ходит и выпрашивает рюмочку в долг, но ему не верят, и гонят, и пьет он уже не водку, а спирт. Тогда-то, окончательно заплеванный всеми, он начинает печатать в одном трактирном листке ругательные воспоминания о русских писателях, с которыми когда-то был близок, о Некрасове, Толстом, Глебе Успенском, Слепцове, и его собутыльник (…) кричит ему: «Жарь их хорошенько!» Он и жарит их в четыре кнута, словно мстя им за то, что они знамениты и окружены ореолом, а он в канаве, с разбухшими почками, презираемый даже трактирной сволочью...», - рассказывал о горькой судьбе Николая Успенского Корней Иванович.
21 октября 1889 года газеты опубликовали заметку о том, что возле одного из домов Смоленского рынка был найден какой-то старик в рубище, с перерезанным горлом. Рядом валялся тупой перочинный нож. При обыске в карманах не нашли ничего, кроме паспорта на имя бывшего учителя Николая Васильевича Успенского.
Как выяснилось потом, нож он купил за четвертак на базаре... Просил у собутыльника бритву, но тот сказал:
– Зарежешься и ножиком!
«Он был по природе бродяга и с юности вел жизнь цыганскую, - писал Корней Чуковский. - Никакого дела никогда не доводил до конца и нигде на одном месте не засиживался. Курса никакого не кончил. Учился в семинарии, но ушел из последнего класса. Поступил в медико-хирургическую академию, но и оттуда ушел. Поступил на филологический, но и там не пробыл больше году. Так и остался недоучкой на всю жизнь – полусеминарист, полумедик. И в литературе он был такой же прохожий: кочевал из журнала в журнал, разрывая одну за другой все свои литературные связи, и скоро оказался одним из самых бесприютных писателей, какие только были на Руси. Ни к какой редакции не умел прилепиться надолго, всюду был равно чужой и неприкаянный (…) И как будто нарочно старался разойтись со всеми писателями, которые были к нему расположены: с Некрасовым, с Тургеневым, с Толстым. А когда он сделался учителем, ни в одной школе не мог удержаться надолго, и однажды чуть не попал за дезертирство в суд, так как гимназия, из которой он убежал среди учебного года, была военная, и его побег приравняли к побегу с военной службы. Ему грозила тяжелая судебная кара, но ничто не могло удержать его в городе, когда наступала весна. Зимою он еще крепился кое-как, но стоило ему заслышать журавлей, и цыганская кровь гнала его с места на место...
Единственная вещь, остававшаяся при нем всю жизнь, была гармоника, которую купил он в Париже и с которой никогда не разлучался. Артистически играл он на этой гармонике – на бульварах, на улицах, во дворах, на пароходах, в вагонах, всюду, где собирался народ. Кроме гармоники, на старости лет был у него крокодил, – то есть чучело средней руки крокодила, которое он и показывал публике. Одним он говорил, что купил это чучело за пятачок у какого-то пьяницы; другим, что отыскал его на мусорной куче, куда оно было выброшено заезжим зверинцем. Впрочем, дело было не столько в самом крокодиле, сколько в тех стишках и прибаутках, которые выкрикивал Успенский, демонстрируя его перед публикой. Так как при этом он играл на гармонике, а его дочь танцовала, зрители охотно бросали ему в шапку медяки».
О том, как Николай Успенский бедствовал и, чтобы заработать на кусок хлеба, устраивал представления в трактирах, писала и Екатерина Скоробогачева в своей книге из серии ЖЗЛ «Саврасов»:
«Он играл на гармошке, пел, читал прибаутки, а его совсем еще маленькая дочь Оля, в два года лишившаяся матери, бедно одетая, в стоптанных башмаках, плясала под музыку. Потом ребенок, держа шапку в руках, обходил всех присутствующих, в шапку сыпали медяки. Отец не мог содержать ее, но вскоре, к счастью для девочки, ее забрали родители матери. Успенский тосковал по дочурке, но опускался все ниже и ниже, понимал, что ничего не сможет ей дать».
Похоронили писателя на Ваганьковском кладбище.
По мнению критиков, Тургенев, когда писал свой роман «Отцы и дети», еще не знал, что нигилисты – обреченные, что чахотка и Сибирь – это лучшее, что может дать им русская действительность, что они словно для того и явились, чтобы скорее погибнуть. И что самой погибельной была жизнь Николая Успенского.
Сергей Ишков
Присоединяйтесь к ОК, чтобы подписаться на группу и комментировать публикации.
Нет комментариев