Предыдущая публикация
1 апреля - День Памяти Евгения Евтушенко.
1 апреля не стало Евгения Евтушенко. Один из самых известных русских поэтов ХХ века скончался на 85 году жизни в США после тяжелой болезни.
Евгений Александрович Евтушенко родился 18 июля 1932 г. на станции Зима в Иркутской области. В 1944 г. вместе с матерью – Зинаидой Ермолаевной Евтушенко – он переезжает в Москву. В 1951 г. поэт поступает в Литературный институт им. А.М.Горького, откуда его отчисляют за выступление в защиту романа В.Дудинцева «Не хлебом единым». Диплом он получит лишь спустя полвека – в 2001-м.
Первый сборник стихов Евтушенко «Разведчики грядущего» увидел свет в 1952 г. Тогда же 18-летний поэт был принят в Союз писателей СССР.
За свою долгую творческую жизнь Евгений Евтушенко выпустил 62 книги стихов, он также является автором романов «Ягодные места» (1982), «Не умирай прежде смерти» (1993), повестей «Перл-Харбор» (1967) и «Ардабиола», нескольких книг публицистики и мемуарной прозы. Кроме того, Евтушенко состоялся как сценарист, автор текстов известных песен и актер (роль Константина Циолковского в фильме «Взлет», 1979).
Е.Евтушенко входил в группу поэтов-шестидесятников. Выступал в защиту Андрея Синявского, Юлия Даниэля, Александра Солженицына, Иосифа Бродского и других диссидентов. Гражданская позиция поэта выражена в пацифистских стихотворениях «Танки идут по Праге» и «Афганский муравей», протестующих против ввода советских войск в Чехословакию и афганской кампании.
В 1961 г. Евгений Евтушенко написал поэму «Бабий Яр» о еврейской трагедии. Впоследствии это произведение было переведено на 72 языка. Строки из нее высечены при входе в Мемориальный музей Холокоста в Вашингтоне.
Поэт был удостоен Государственных премий СССР и России. В 1963 году Евтушенко номинировался на Нобелевскую премию по литературе.
Смерть поэта потрясла многих.
«Эта новость застала нас врасплох, – признается ректор Литературного института Алексей Варламов. – Известие о кончине Евтушенко – это горькая новость для всех, он был одним из самых ярких поэтов и СССР, и России, нам будет его не хватать. Он был невероятно одаренный, очень противоречивое к нему было отношение, но равнодушных людей вокруг него не было. Я с благодарностью вспоминаю общение с ним, горжусь, что он учился в "Лите"» (ТАСС).
«Я был счастлив общаться с этим великим поэтом, который, можно сказать, по достоинству был недооценен в нашей стране», – заявил народный артист СССР, депутат Госдумы Иосиф Кобзон.
Певец вспоминает выступление поэта в 2016 году в Твери в Доме поэзии Андрея Дементьева: «Там, на фестивале, Евтушенко выступал с горящими глазами, читал свои стихи и попросил меня исполнить его любимое произведение "Идут белые снеги". Оно очень символично заканчивается: "Быть бессмертным не в силе, но надежда моя: если будет Россия, значит, буду и я". Это абсолютно точно: и Россия будет, и в ее историю навсегда вписал свое имя Евгений Евтушенко» (ТАСС).
«Евтушенко был легендой, – говорит литературный и общественный деятель Наталья Солженицына, – и в свои уже очень ранние годы, и в зрелые годы он жил по собственной формуле: поэт в России – больше, чем поэт. И он действительно был больше, чем поэт – он был гражданин с ярко выраженной гражданской позицией. Память о нем будет, я думаю, долго живой, потому что сам он был человеком очень живым, откликающимся на несправедливость, откликающимся на крупные события» (ТАСС).
«Огромнейшей потерей» назвал уход Евтушенко специальный представитель Президента РФ по международному культурному сотрудничеству Михаил Швыдкой.
«При своей эксцентричности он был человеком нежнейшим. Он был большим русским поэтом и таким останется в нашей памяти. Останется человеком, который знал, что такое гражданский долг, человеком, который заступался за людей, за поэтов», – отметил Швыдкой (ТАСС).
По словам первого секретаря Союза писателей Москвы Евгения Сидорова, Евтушенко стал живым воплощением художника и гражданина.
«Для меня это огромная потеря не только большого друга, но и замечательного русского поэта, великолепного мастера слова. Но умом я понимаю, что возврата прошлого нет. Евтушенко воплотил в себе уникальные качества гражданина и художника слова, его любили и понимали как человека настоящего и будущего времени», – сказал писатель (ТАСС).
«Конечно, это большая утрата, – говорит поэт Александр Кушнер. – Понятно, что человеку много лет, все мы подходим к этому рубежу, а многих замечательных поэтов, таких как Бродский, Ахмадулина, Вознесенский и так далее, не говоря уже о Самойлове, Слуцком, Тарковском, давно уже нет. И все равно эту утрату я очень глубоко ощущаю, испытываю большую горечь. Помню Евтушенко совсем молодым. Впервые я увидел его во второй половине 1950-х. Он приехал в Ленинград. И выступал в Союзе писателей. На радость начинающим поэтам и на горе литературному начальству, которое его страшно не любило. В нем все раздражало власть, даже красные носки, не говоря, конечно, о стихах. Что в них было привлекательно? А вот свобода, которая рождается как производная от чувства уверенности в своей поэтической правоте. И эта поэтическая правота в нем была».
«Это было время Хрущева, оттепели, низвержения сталинизма, возвращения очень многих, кто выжил в лагерях, – вспоминает Кушнер. – Конечно, это было яркое время. И он, Евтушенко, в это время выражался. И поэтому находил такой отклик в читательских сердцах. Конечно, все мы разные. И я, и он – мы принадлежим к разным поэтическим школам. И тем не менее к Евтушенко относились с большим уважением. Что еще интересно. Он и в новом веке был остр и актуален. По-человечески он был очень привлекателен. В нем была большая щедрость. Он человек широкого жеста. И это было понятно и видно не только на эстраде. Он обаятельный человек, любивший жизнь. Ужасно говорить о нем в прошедшем времени. Но стихи его останутся» ( topspb.tv ).
По словам литературного критика Льва Аннинского, смерть Евгения Евтушенко завершила целую эпоху.
«Горькое прощанье. Кажется, что с его уходом прощается с нами, наконец, его эпоха. Полная слез и крови. Что такое в нем было, что они держались вместе: он и эпоха?» – задается вопросом критик.
«Сколько жизненных сил судьба дала этому замечательному человеку! Он не выцеживал шедевры, понимая, что они есть, но рядом с ними всегда есть стихи, которые не станут шедеврами. И тем не менее он писал все, что ему хотелось», – сказал Аннинский.
«Он умер на руках близких, не мучаясь, счастливый человек. Он навсегда останется в памяти русской культуры (и в памяти мировой истории) – как счастливец, разделивший свою одаренность с непредсказуемой эпохой», – подчеркнул Аннинский (RT).
Друг поэта Михаил Моргулис рассказал, что последней мечтой Евгения Евтушенко было восстановление дружбы между Россией и США: «Мы часто разговаривали с Женей последние дни, и вчера, за день до своего ухода, он мне сказал: "Я умираю, Миша, я это знаю". Тогда я спросил его, хочет ли он что-то передать людям, оставить какое-то особое послание. Он задумался, а потом довольно эмоционально сказал: "Я бы очень хотел, чтобы между Россией и Америкой был мир, восстановилась дружба и чтобы каждый человек в этих странах был бы счастлив. А все остальное людям я сказал в своих стихах"» (ТАСС).
Евгений Евтушенко о России и современном мире
«У Камю есть высказывание: «Любая стена — это дверь». Эта фраза тоже давно стала моим девизом. Я считаю, часто мы слишком легко сдаемся перед трудностями, впадаем в пессимизм. Нерадостно видеть хороших людей без искр в глазах и энергетики, которая необходима, чтобы сделать жизнь вокруг себя лучше. Зато эти искорки весьма живучи у некоторых персон, недостойных того, чтобы их называли, по-детски, «хорошими дядями». Такие «плохиши» уверены, что пришло их время, и насаждают безнравственность и бессовестность.
Кстати, слово «совесть» почти не произносится в политических речах, и это тоже наверняка не случайно. Надо подумать: почему? Мне кажется, мы просто не должны сдаваться, не должны позволять, чтобы в министерстве образования заправляли люди, которые додумались до того, чтоб исключить из списка обязательных предметов литературу. Это ведь тоже не случайно! Потому что наша великая классика во главу угла ставит всегда именно совесть и муки совести, которые не дают человеку чувствовать себя комфортно, даже в момент личного счастья, если его ближний страдает.
Вообще мне очень не нравится, когда сплошь и рядом говорят: «Я маленький человек, от меня ничего не зависит». Кстати, в Америке это тоже сейчас появилось, хотя во времена Кеннеди я ничего подобного не слышал. Это очень неправильное самоубеждение. Надо помнить, что мы наследники великой русской культуры: Рублева, Пушкина, Достоевского, Толстого. И в этом наше спасение. Нельзя забывать, что любую стену можно пробить и из любого лабиринта можно выйти. Правда, у многих наших людей не хватает любопытства, чтобы, как Буратино, пробивать стены, и они недостаточно интересуются собственными национальными сокровищами».
«Меня очень беспокоят постоянные поползновения превратить бесплатные медицину и образование в платные. Этого никоим образом нельзя допустить. Именно в этом и состояло наше огромное преимущество, что признавали даже наши конкуренты. И еще: мы зачем-то переняли с Запада систему тестирования. (Кстати, там тоже есть разные взгляды на такую форму, но к ней уже привыкли.) А я считаю, что способности человека проверяются куда лучше, когда он пишет сочинение, то есть импровизирует. А вот эти опросники, которые у нас пытаются искусственно ввести, заранее человека загоняют в какое-то узкое русло ответа, из-за чего происходит стандартизация мышления. И в результате кругозор сужается, люди перестают читать книги, интересоваться искусством. Я помню, что самой лучшей, благодарной аудиторией для поэтов были инженеры. Основной частью интеллигенции у нас являлись инженеры, а на Западе это не так, там инженеры книг не читают. У нас было содружество физиков и лириков, науки и гуманитариев. Вот это нам нужно спасти обязательно, в этом было наше преимущество. Образованность литературная была важным показателем при приеме в технические вузы, мне это кажется очень важным. Нельзя разрывать связь между технарями и гуманитариями, не следует расщеплять общество на касты».
«Духовностью и культурой могут обладать люди и не имеющие образования. В прошлом году, путешествуя по Гватемале, я был сильно удивлен, когда в горах на кукурузных полях увидел растущие то здесь, то там гладиолусы. Я поинтересовался у какого-то крестьянина: «Не птицы ли заносят сюда семена? Или это выращивают цветы на продажу?» Крестьянин спросил, кто я и откуда. И когда узнал, что я поэт из России, удивился: «Как же вы, поэт, не понимаете: мы сажаем цветы для красоты». Или взять национальную одежду — у нас и на Украине она давно превратилась в атрибут эстрады и развлечения, а в Гватемале люди постоянно носят национальные костюмы. И я уже не спрашивал почему, это тоже очень красиво. Так что красота и стремление к красоте заложены во всех людях. Только в одних это чувство раскрыто, а в других нет. Они пока не встретили человека, который поможет им это чувство в себе раскрыть, не прочитали такую книгу или не услышали нужное стихотворение. Я знаю, что многие люди стали любителями поэзии после того, как услышали стихи в хорошем исполнении. Они вдруг поняли поэзию, осознали, что могут ее чувствовать, сопереживать и соотносить себя с героями. Вся классическая литература на этом основана».
«Мы уже много лет ищем национальную идею, создаем какие-то непонятные команды. Но как циники могут сформулировать национальную идею. Да и зачем? Ведь наша классика — это и есть национальная идея! Взять хотя бы выражение Достоевского, что никакое светлое будущее не стоит слезы одного невинно замученного ребенка. Достаточно этого морального постулата для национальной идеи. Ведь национальная идея не рождается искусственно, по заказу, она вырабатывается совестью, коллективной совестью народа. У нас она уже есть — это великая русская литература. И мы должны сделать все, чтобы дети и молодежь ее
15:01
Л. Мартынову
Окно выходит в белые деревья.
Профессор долго смотрит на деревья.
Он очень долго смотрит на деревья
и очень долго мел крошит в руке.
Ведь это просто -
правила деленья!
А он забыл их -
правила деленья!
Забыл -
подумать -
правила деленья!
Ошибка!
Да!
Ошибка на доске!
Мы все сидим сегодня по-другому,
и слушаем и смотрим по-другому,
да и нельзя сейчас не по-другому,
и нам подсказка в этом не нужна.
Ушла жена профессора из дому.
Не знаем мы,
куда ушла из дому,
не знаем,
отчего ушла из дому,
а знаем только, что ушла она.
В костюме и немодном и неновом,-
как и всегда, немодном и неновом,-
да, как всегда, немодном и неновом,-
спускается профессор в гардероб.
Он долго по карманам ищет номер:
«Ну что такое?
Где же этот номер?
А может быть,
не брал у вас я номер?
Куда он делся?-
Трет рукою лоб.-
Ах, вот он!..
Что ж,
как видно, я старею,
Не спорьте, тетя Маша,
я старею.
И что уж тут поделаешь -
старею...»
Мы слышим -
дверь внизу скрипит за ним.
Окно выходит в белые деревья,
в большие и красивые деревья,
но мы сейчас глядим не на деревья,
мы молча на профессора глядим.
Уходит он,
сутулый,
неумелый,
под снегом,
мягко падающим в тишь.
Уже и сам он,
как деревья,
белый,
да,
как деревья,
совершенно белый,
еще немного -
и настолько белый,
что среди них
его не разглядишь.
1955
Пролог
Я разный —
я натруженный и праздный.
Я целе-
и нецелесообразный.
Я весь несовместимый,
неудобный,
застенчивый и наглый,
злой и добрый.
Я так люблю,
чтоб все перемежалось!
И столько всякого во мне перемешалось
от запада
и до востока,
от зависти
и до восторга!
Я знаю — вы мне скажете:
«Где цельность?»
О, в этом всем огромная есть ценность!
Я вам необходим.
Я доверху завален,
как сеном молодым
машина грузовая.
Лечу сквозь голоса,
сквозь ветки, свет и щебет,
и —
бабочки
в глаза,
и —
сено
прет
сквозь щели!
Да здравствуют движение и жаркость,
и жадность,
торжествующая жадность!
Границы мне мешают...
Мне неловко
не знать Буэнос-Айреса,
Нью-Йорка.
Хочу шататься, сколько надо, Лондоном,
со всеми говорить —
пускай на ломаном.
Мальчишкой,
на автобусе повисшим,
Хочу проехать утренним Парижем!
Хочу искусства разного,
как я!
Пусть мне искусство не дает житья
и обступает пусть со всех сторон...
Да я и так искусством осажден.
Я в самом разном сам собой увиден.
Мне близки
и Есенин,
и Уитмен,
и Мусоргским охваченная сцена,
и девственные линии Гогена.
Мне нравится
и на коньках кататься,
и, черкая пером,
не спать ночей.
Мне нравится
в лицо врагу смеяться
и женщину нести через ручей.
Вгрызаюсь в книги
и дрова таскаю,
грущу,
чего-то смутного ищу,
и алыми морозными кусками
арбуза августовского хрущу.
Пою и пью,
не думая о смерти,
раскинув руки,
падаю в траву,
и если я умру
на белом свете,
то я умру от счастья,
что живу.
1956
Ты спрашивала шепотом:
«А что потом?
А что потом?»
Постель была расстелена,
и ты была растеряна...
Но вот идешь по городу,
несешь красиво голову,
надменность рыжей челочки,
и каблучки-иголочки.
В твоих глазах -
насмешливость,
и в них приказ -
не смешивать
тебя
с той самой,
бывшею,
любимой
и любившею.
Но это -
дело зряшное.
Ты для меня -
вчерашняя,
с беспомощно забывшейся
той челочкою сбившейся.
И как себя поставишь ты,
и как считать заставишь ты,
что там другая женщина
со мной лежала шепчуще
и спрашивала шепотом:
«А что потом?
А что потом?»
1957 -1975
Заклинание
Весенней ночью думай обо мне
и летней ночью думай обо мне,
осенней ночью думай обо мне
и зимней ночью думай обо мне.
Пусть я не там с тобой, а где-то вне,
такой далекий, как в другой стране, —
на длинной и прохладной простыне
покойся, словно в море на спине,
отдавшись мягкой медленной волне,
со мной, как с морем, вся наедине.
Я не хочу, чтоб думала ты днем.
Пусть день перевернет все кверху дном,
окурит дымом и зальет вином,
заставит думать о совсем ином.
О чем захочешь, можешь думать днем,
а ночью — только обо мне одном.
Услышь сквозь паровозные свистки,
сквозь ветер, тучи рвущий на куски,
как надо мне, попавшему в тиски,
чтоб в комнате, где стены так узки,
ты жмурилась от счастья и тоски,
до боли сжав ладонями виски.
Молю тебя — в тишайшей тишине,
или под дождь, шумящий в вышине,
или под снег, мерцающий в окне,
уже во сне и все же не во сне —
весенней ночью думай обо мне
и летней ночью думай обо мне,
осенней ночью думай обо мне
и зимней ночью думай обо мне.
1960
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас -
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне - следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус -
это я.
Мещанство -
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется -
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
«Бей жидов, спасай Россию!»-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! -
Я знаю -
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!
Мне кажется -
я - это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много -
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся — это гулы
самой весны -
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет - это ледоход...
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я -
каждый здесь расстрелянный старик.
Я -
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
«Интернационал»
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому -
я настоящий русский!
1961
Наследники Сталина
Безмолвствовал мрамор. Безмолвно мерцало стекло.
Безмолвно стоял караул, на ветру бронзовея.
А гроб чуть дымился. Дыханье из гроба текло,
когда выносили его из дверей мавзолея.
Гроб медленно плыл, задевая краями штыки.
Он тоже безмолвным был — тоже! — но грозно безмолвным.
Угрюмо сжимая набальзамированные кулаки,
в нём к щели глазами приник человек, притворившийся мёртвым.
Хотел он запомнить всех тех, кто его выносил, —
рязанских и курских молоденьких новобранцев,
чтоб как-нибудь после набраться для вылазки сил,
и встать из земли, и до них, неразумных, добраться.
Он что-то задумал. Он лишь отдохнуть прикорнул.
И я обращаюсь к правительству нашему с просьбою:
удвоить, утроить у этой стены караул,
чтоб Сталин не встал и со Сталиным — прошлое.
Мы сеяли честно. Мы честно варили металл,
и честно шагали мы, строясь в солдатские цепи.
А он нас боялся. Он, веря в великую цель, не считал,
что средства должны быть достойны величия цели.
Он был дальновиден. В законах борьбы умудрён,
наследников многих на шаре земном он оставил.
Мне чудится будто поставлен в гробу телефон.
Кому-то опять сообщает свои указания Сталин.
Куда ещё тянется провод из гроба того?
Нет, Сталин не умер. Считает он смерть поправимостью.
Мы вынесли из мавзолея его.
Но как из наследников Сталина — Сталина вынести?
Иные наследники розы в отставке стригут,
но втайне считают, что временна эта отставка.
Иные и Сталина даже ругают с трибун,
а сами ночами тоскуют о времени старом.
Наследников Сталина, видно, сегодня не зря
хватают инфаркты. Им, бывшим когда-то опорами,
не нравится время, в котором пусты лагеря,
а залы, где слушают люди стихи, переполнены.
Велела не быть успокоенным Родина мне.
Пусть мне говорят: «Успокойся…» — спокойным я быть не сумею.
Покуда наследники Сталина живы ещё на земле,
мне будет казаться, что Сталин — ещё в мавзолее.
1961
Идут белые снеги...
Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
я не верую в чудо,
я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом -
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно,
для России я жил.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог)
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет,
про меня без труда,
только пусть она будет,
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня,
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
1965
Дай бог!
Дай бог слепцам глаза вернуть
и спины выпрямить горбатым.
Дай бог быть богом хоть чуть-чуть,
но быть нельзя чуть-чуть распятым.
Дай бог не вляпаться во власть
и не геройствовать подложно,
и быть богатым — но не красть,
конечно, если так возможно.
Дай бог быть тертым калачом,
не сожранным ничьею шайкой,
ни жертвой быть, ни палачом,
ни барином, ни попрошайкой.
Дай бог поменьше рваных ран,
когда идет большая драка.
Дай бог побольше разных стран,
не потеряв своей, однако.
Дай бог, чтобы твоя страна
тебя не пнула сапожищем.
Дай бог, чтобы твоя жена
тебя любила даже нищим.
Дай бог лжецам замкнуть уста,
глас божий слыша в детском крике.
Дай бог живым узреть Христа,
пусть не в мужском, так в женском лике.
Не крест — бескрестье мы несем,
а как сгибаемся убого.
Чтоб не извериться во всем,
Дай бог ну хоть немного Бога!
Дай бог всего, всего, всего
и сразу всем — чтоб не обидно...
Дай бог всего, но лишь того,
за что потом не станет стыдно.
1990
Следующая публикация
Комментарии 7
Спросите вы у тишины.
Над ширью пашен и полей,
и у берёз и тополей.
Спросите вы у тех солдат,
что под берёзами лежат,
и пусть вам скажут их сыны,
хотят ли русские войны...
Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю русскую свою.
Спросите вы у матерей,
спросите у жены моей,
и вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.
Евгений Евтушенко.
Б.Ахмадулиной
Обидели.
Беспомощно мне,
стыдно.
Обидели усмешливо и сыто.
Задели за живое.
Удалось.
Хочу на воздух!
Гардеробщик сонный
даёт пальто,
собрание браня.
Ко мне подходит та,
с которой в ссоре.
Как много мы не видели
сь -. три дня !
Молчит.
Притих внимательно и нервно в руках платочек
кружевной.
В её глазах заботливо и
верно....
Мне хочется назвать её
женой.
Такси, и снег в лицо,
лепет милый :
" Люблю - как благодарна
я судьбе....
..Куда мы едем ?"
"Мой товарищ болен..."
" Как скажешь, дорогой...
Ах, снег какой !...
..Друг открывае дверь,
больной и сильный :
" Ух, молодцы какие, что
вдвоём!...
Шампанское ?
А я уж лучше водки.
Оно полезней..."
Он на на нас г...Ещё*. * *
Б.Ахмадулиной
Обидели.
Беспомощно мне,
стыдно.
Обидели усмешливо и сыто.
Задели за живое.
Удалось.
Хочу на воздух!
Гардеробщик сонный
даёт пальто,
собрание браня.
Ко мне подходит та,
с которой в ссоре.
Как много мы не видели
сь -. три дня !
Молчит.
Притих внимательно и нервно в руках платочек
кружевной.
В её глазах заботливо и
верно....
Мне хочется назвать её
женой.
Такси, и снег в лицо,
лепет милый :
" Люблю - как благодарна
я судьбе....
..Куда мы едем ?"
"Мой товарищ болен..."
" Как скажешь, дорогой...
Ах, снег какой !...
..Друг открывае дверь,
больной и сильный :
" Ух, молодцы какие, что
вдвоём!...
Шампанское ?
А я уж лучше водки.
Оно полезней..."
Он на на нас глядит,
глядит, я знаю - думает
о Волге, которая зовёт его, гудит.
Мне говорит :
"Хандрить ты разучайся.
Жизнь трудная -
она ещё не вся..."
И тихо-тихо :
"Вы не разлучайтесь.
Смотрите мне ребята, -
вам нельзя".
Уходим вскоре,
вот и покутили!
Февральских скверов
белые кусты
тревожно смотрят. Нет
у нас квартиры.
Мы расстаёмся.
Горько плачешь ты.
Не сплю.
Ко мне летят сквозь снег
обильный
последние трамвайные
звонки.
Вокруг садятся разные
обиды,
как злые терпеливые
зверьки.
Но чувствую дыхание
участья.
Твоё лицо пылает из темноты и дальний голос:
"Вы не разлучайтесь...",
товарища черты,
и снова ты...
1955г. Е. Евтушенко.
Нет, мне ни в чём не надо половины !
Мне - дай всё небо ! Землю всю положь !
Моря и реки, горные лавины
мои - не соглашаюсь на делёж !
Нет, жизнь, меня ты не заластишь частью.
Все полностью ! Мне это по плечу !
Я не хочу ни половины счастья,
ни половины горя не хочу
Хочу лишь половину той подушки,
где, бережно прижатое к щеке,
беспомощной звездой, звездой падучей
кольцо мерцает на твоей руке....
1963г Е.Евтушенко