Предыдущая публикация
Колющий, главное творение Пьющего, или Два тунгуса и мартышка
Давным-давно жил в Германии лохматый и крепко пьющий мужчина.
Пил он от тоски. С малых лет мужчина хотел заниматься творчеством - играть музыку и рисовать. Но немецкая родня сказала: "Пфуй, какая ерунда! Только музыкантов нам и не хватало. Заводы стоят, одни гитаристы в стране. Нет уж, родной, ты будешь юристом, как и твой родитель, твои дядя и дедушка!".
Юный и тогда еще не пьющий мужчина только тяжело вздохнул и пошел учиться на юридический факультет университета славного города Кёнигсберга, который ныне носит очень длинное имя "Балтийский федеральный университет имени Иммануила Канта", а тогда носил очень короткое, состоящее из одного слова "Альбертина".
Юристом-то он стал, но и мечта о творческой профессии никогда его не оставляла. Он даже пытался бросить все и заниматься только музыкой - но быстро впадал в крайнюю степень бедности, и начинал голодать в прямом смысле слова.
Однажды его все-таки взяли на ставку капельмейстера в недавно открытом театре немецкого города Бамберга. Нет, поначалу-то он был еще и дирижером, но из дирижеров его выгнали практически сразу, а из капельмейстеров - только через несколько лет и уже из другого театра, обидно обвинив в некомпетентности.
Юристом-то он стал, но и мечта о творческой профессии никогда его не оставляла. Он даже пытался бросить все и заниматься только музыкой - но быстро впадал в крайнюю степень бедности, и начинал голодать в прямом смысле слова.
Однажды его все-таки взяли на ставку капельмейстера в недавно открытом театре немецкого города Бамберга. Нет, поначалу-то он был еще и дирижером, но из дирижеров его выгнали практически сразу, а из капельмейстеров - только через несколько лет и уже из другого театра, обидно обвинив в некомпетентности.
Самая главная засада была в том, что юристом-то он был очень хорошим. Поэтому, как только мужчина бросал заниматься дурью и начинал работать по специальности, все в его жизни быстро налаживалось - появлялись деньги, подруги, деловые партнеры, репутация солидного человека...
Но это была ТАКАЯ тоска, что мужчина не выдерживал и плотно садился "на стакан".
Однажды во время приступа тоски состоявшийся юрист и несостоявшийся музыкант открыл для себя литературу, которая и стала для него отдушиной в самый трудный период жизни. Сам он писал об этом так: «Не удивительно, что в наше мрачное, злосчастное время, когда человек едва перебивается со дня на день и еще должен этому радоваться, писательство так увлекло меня — мне кажется, будто передо мной открылось чудесное царство, которое рождается из моего внутреннего мира и, обретая плоть, отделяет меня от мира внешнего».
Но это была ТАКАЯ тоска, что мужчина не выдерживал и плотно садился "на стакан".
Однажды во время приступа тоски состоявшийся юрист и несостоявшийся музыкант открыл для себя литературу, которая и стала для него отдушиной в самый трудный период жизни. Сам он писал об этом так: «Не удивительно, что в наше мрачное, злосчастное время, когда человек едва перебивается со дня на день и еще должен этому радоваться, писательство так увлекло меня — мне кажется, будто передо мной открылось чудесное царство, которое рождается из моего внутреннего мира и, обретая плоть, отделяет меня от мира внешнего».
Да, чуть не забыл. Мужчину звали Эрнст Теодор Амадей Гофман. Верне, сначала его звали Эрнст Теодор Вильгельм Гофман, но из-за преклонения перед Моцартом на пороге "тридцатника" он сменил свое третье имя «Вильгельм» на «Амадей».
Не помогло.
А вот с литературой все получилось, пусть его писательская карьера и оказалась очень короткой.
Она уместилась всего в восемь лет: в 1814 году у Гофмана вышла первая книга, а в 1822 медленно умирающего снизу сказочника не стало - паралич, начавшийся с ног, дошел до горла.
Всемирная слава прожившего 46 лет романтика оказалась почти полностью посмертной.
Не помогло.
А вот с литературой все получилось, пусть его писательская карьера и оказалась очень короткой.
Она уместилась всего в восемь лет: в 1814 году у Гофмана вышла первая книга, а в 1822 медленно умирающего снизу сказочника не стало - паралич, начавшийся с ног, дошел до горла.
Всемирная слава прожившего 46 лет романтика оказалась почти полностью посмертной.
Немцы вообще умеют писать сказки.
Пожалуй, это у них получается не хуже, чем автомобили, пиво, блицкриги, футбольные контратаки и конструирование длинных слов.
По части сказок с ними могут поспорить разве что англичане. Но если у англичан сказки обычно получаются очень ироничные и немного (или много) странные, то немцы - непревзойденные мастера мрачных сказок, пугающих до ледяного холода в животе.
А Гофман - лучший из пугателей.
Пожалуй, это у них получается не хуже, чем автомобили, пиво, блицкриги, футбольные контратаки и конструирование длинных слов.
По части сказок с ними могут поспорить разве что англичане. Но если у англичан сказки обычно получаются очень ироничные и немного (или много) странные, то немцы - непревзойденные мастера мрачных сказок, пугающих до ледяного холода в животе.
А Гофман - лучший из пугателей.
Он написал довольно много сказок, но я в этой книге ограничусь только одной - самой знаменитой и самой детской. Потому что большинство его историй и взрослых-то пугают до мурашек, а уж дети от какого-нибудь "Песочного человека" вообще заикаться начнут.
Разумеется, я про повесть-сказку «Щелкунчик и Мышиный король» (Nussknacker und Mausekönig), опубликованную в сборнике «Детские сказки» в 1816 году и впоследствии включенную автором в его книгу "Серапионовы братья" (те самые, ога-ога).
Разумеется, я про повесть-сказку «Щелкунчик и Мышиный король» (Nussknacker und Mausekönig), опубликованную в сборнике «Детские сказки» в 1816 году и впоследствии включенную автором в его книгу "Серапионовы братья" (те самые, ога-ога).
Думаю, я не сильно ошибусь, сказав, что "Щелкунчик" занял в культурном пространстве планеты Земля больше места, чем все остальное наследие маэстро Гофмана, вместе взятое.
Почему?
Так однозначно и не ответишь.
Почему?
Так однозначно и не ответишь.
Во-первых, "Щелкунчик и Мышиный король" - первая сказка, где все чудеса происходили не в сказочном "некотором царстве, некотором государстве", а здесь и сейчас, в обычном мире читателей книги. Именно Гофман придумал этот прием, ныне пользуемый в хвост и в гриву авторами "Ночного дозора", "Тайного города" и миллионом других сочинителей рангом поменьше. И одним этим он заслужил низкий поклон от всех любителей сказок.
Во-вторых, "Щелкунчик" - самая светлая книга Гофмана. Он честно пытался написать добрую и смешную сказку для детей, где куклы стреляют в мышей драже и конфетами, а те в ответ палят в супротивников «зловонными ядрами» вполне понятного происхождения.
Нет, ну правда же! Мы все знаем сказку по ее отражениям в мировой культуре, с Чайковского начиная. А вы обратитесь к оригиналу, полюбуйтесь, как взрослый человек со звериной серьезностью пародирует военную литературу:
С мужеством, достойным спартанцев, вырвал бы этот отборный батальон победу из рук врага, если бы некий бравый вражеский ротмистр не прорвался с безумной отвагой к одному из китайских императоров и не откусил ему голову, а тот при падении не задавил двух тунгусов и мартышку».
Во-вторых, "Щелкунчик" - самая светлая книга Гофмана. Он честно пытался написать добрую и смешную сказку для детей, где куклы стреляют в мышей драже и конфетами, а те в ответ палят в супротивников «зловонными ядрами» вполне понятного происхождения.
Нет, ну правда же! Мы все знаем сказку по ее отражениям в мировой культуре, с Чайковского начиная. А вы обратитесь к оригиналу, полюбуйтесь, как взрослый человек со звериной серьезностью пародирует военную литературу:
С мужеством, достойным спартанцев, вырвал бы этот отборный батальон победу из рук врага, если бы некий бравый вражеский ротмистр не прорвался с безумной отвагой к одному из китайских императоров и не откусил ему голову, а тот при падении не задавил двух тунгусов и мартышку».
Кстати, события, происходящие в сказке, получились настолько захватывающими, что известный прусский военачальник, фельдмаршал Август Вильгельм Антониус граф Нейдхардт фон Гнейзенау, увлекшись, подробно разобрал ход сражения между мышиным войском и армией кукол с точки зрения стратегии и тактики, и, резюмируя, похвалил автора за достоверность.
Оказывается, согласно передовой военной мысли тех лет Гофман «очень хорошо изобразил грандиозное сражение, убедительно обосновав поражение Щелкунчика завоеванием батареи, неудачно расположенной у матушкиной скамеечки для ног».
В третьих, как и все книги Гофмана, "Щелкунчик" оказался очень глубоким и многослойным произведением. Чего там точно нет - так это примитивности сказочки для детей. Достаточно вспомнить, что традиции Гнейзенау не были забыты и уже в наши дни Тимофей Алешкин в своей работе "Сражение у стеклянного шкафа" убедительно доказал, что в оригинальном тексте мы имеем дело с односторонней и предвзятой трактовкой событий, а на самом деле Мышиный король был в своем праве:
«…Убийство королевы Мышляндии при дворе Hюрнберга, к тому же в подобных обстоятельствах, являлось casus belli. Вместо извинений и выдачи убийцы королевы в Мышляндию, того фактически наградили и сделали сувереном, что делало его личность неприкосновенной и исключало выдачу. Вероятно, в Hюрнберге рассчитывали, что молодой король Мышляндии не решится начать войну и вынужден будет молча стерпеть оскорбление и удовольствоваться формальными извинениями. Hо не таков был Мышиный Король. Для него пришёл наконец долгожданный день, когда затаённый гнев и жажда так долго подготавливаемой мести получили законный повод к удовлетворению — и какой повод! В своём сыновнем горе он не мог выбрать другой цели первого удара кроме Кукольного королевства, где правил убийца его матери, молодой Дроссельмейер».
«…Убийство королевы Мышляндии при дворе Hюрнберга, к тому же в подобных обстоятельствах, являлось casus belli. Вместо извинений и выдачи убийцы королевы в Мышляндию, того фактически наградили и сделали сувереном, что делало его личность неприкосновенной и исключало выдачу. Вероятно, в Hюрнберге рассчитывали, что молодой король Мышляндии не решится начать войну и вынужден будет молча стерпеть оскорбление и удовольствоваться формальными извинениями. Hо не таков был Мышиный Король. Для него пришёл наконец долгожданный день, когда затаённый гнев и жажда так долго подготавливаемой мести получили законный повод к удовлетворению — и какой повод! В своём сыновнем горе он не мог выбрать другой цели первого удара кроме Кукольного королевства, где правил убийца его матери, молодой Дроссельмейер».
Но если серьезно, то мы ведь так и не знаем, действительно ли девочка Мари попала в сказку, или ей это все привиделось в бреду болезни - текст допускает и ту, и другую трактовку.
И это в первую очередь - заслуга одного из главных персонажей "Щелкунчика", крестного Дроссельмейера, загадочного кукловода этой сказки. Одноглазый взрослый очень непрост - он единственный, кто живет в обоих мирах, реальном и сказочном. Это Дроссельмейер все время путает и сбивает с толку читателя, что делает его фигурой одновременно и притягательной, и пугающей.
— Крестный, ведь ты же все знаешь! Скажи, что мой Щелкунчик — твой племянник, молодой господин Дроссельмейер из Нюрнберга, и что он подарил мне эти крошечные короны.
Крестный нахмурился и пробормотал:
— Глупые выдумки!»
И это в первую очередь - заслуга одного из главных персонажей "Щелкунчика", крестного Дроссельмейера, загадочного кукловода этой сказки. Одноглазый взрослый очень непрост - он единственный, кто живет в обоих мирах, реальном и сказочном. Это Дроссельмейер все время путает и сбивает с толку читателя, что делает его фигурой одновременно и притягательной, и пугающей.
— Крестный, ведь ты же все знаешь! Скажи, что мой Щелкунчик — твой племянник, молодой господин Дроссельмейер из Нюрнберга, и что он подарил мне эти крошечные короны.
Крестный нахмурился и пробормотал:
— Глупые выдумки!»
Ну да, ну да, Гофман так и не сумел до конца избавиться от сумрачности своего германского гения, и щепотку жути все-таки в сказку добавил.
Чем, разумеется, не могли не воспользоваться отражатели "Щелкунчика" в мировой культуре, которые Дроссельмейера из сюжета обычно выбрасывали, а сумрачность и мистичность, наоборот, нагнетали.
Но про культурный след, оставленный "Щелкунчиком", мы поговорим в следующей главе.
Чем, разумеется, не могли не воспользоваться отражатели "Щелкунчика" в мировой культуре, которые Дроссельмейера из сюжета обычно выбрасывали, а сумрачность и мистичность, наоборот, нагнетали.
Но про культурный след, оставленный "Щелкунчиком", мы поговорим в следующей главе.
Следующая публикация
Нет комментариев