Предыдущая публикация
«Лагерь — это гигантская машина, фабрикующая животных».
Как бывший узник Освенцима стал летописцем самых страшных событий XX века.
Обычное лагерное утро. Холодно так, что зуб на зуб не попадает... Бывший сержант австро-венгерской армии, получивший железный крест за участие в прошлой войне, всё ещё очень сильный физически - словно не чувствует холода. Ему за пятьдесят. Каждое утро он до пояса моется в ледяной жиже без мыла, вытирается своей арестантской курткой и мокрую надевает её на себя.
– Зачем? – недоумеваю я. – Неужели от размазывания грязи я стану чище, лучше, приятнее, проживу дольше? Да я последние силы и тепло потрачу на это «мытьё», а через полчаса ещё и взвалю на себя мешок с углём... зачем потакать привычкам жизни, всё равно я умру, мы все умрём, да если мне досталось несколько минут без работы, я лучше замру…
На что бывший сержант, мешая немецкий с итальянским, отвечает:
– Именно потому, что из нас делают животных, мы должны умываться – пусть в грязной воде и без мыла, и вытираться собственными куртками, и драить деревянные башмаки, не потому, что «они» этого требуют, а из самоуважения, и ходить, не сгибаясь, не потому, что «они» ходят прусским шагом, а чтобы оставаться человеком...
Это отрывок из книги «Человек ли это?», написанной итальянским писателем Примо Леви, евреем по происхождению, который прошёл через концлагеря и выжил в Освенциме - он одним из самых первых заговорил об ужасах концлагерей. Примо Леви выпустил свою книгу в 1947 году, но тогда она плохо продавалась: сразу после войны люди не спешили читать об этом. Но в 1958 году, одержимый желанием рассказать, Леви выпустил книгу вторым изданием и в одночасье стал знаменит. Переводы его книги вышли в 18-ти странах, её изучали в школах, обсуждали в читательских клубах. Борцы за мир зазывали Леви на свои конгрессы, журналисты брали у него интервью, обычные люди ему писали, рассказывали, искали у него утешения... От воспоминаний и размышлений о нацизме и его последствиях Примо Леви не отошёл на протяжении всей жизни: все его книги так или иначе связаны с его лагерным прошлым...
«Как человек мог создать такое место, где царствует «другая» мораль, где человеческое погибает раньше человека, где стараются выжить любой ценой и где выживание даётся не каждому? А человек ли это?...» - задаётся вопросом писатель, чудом оказавшийся среди выживших в Освенциме...
⠀
Примо Леви родился в 1919 году в еврейской семье в Турине. В этом городе прошло его детство и юность, там же в октябре 1937 года он поступил на химический факультет Туринского университета. Леви повезло: всего год спустя в Италии был принят закон, запрещающий евреям учиться в высших учебных заведениях, но дававший возможность продолжить обучение студентам, которые поступили в предыдущие годы.
⠀
К тому времени фашистский режим Муссолини находился у власти в Италии уже 15 лет. Гонения же на евреев начались только в конце 1930-х, но даже после этого их положение было несравнимо лучше, чем в Германии.
⠀
Леви окончил университет в 1941 году и устроился на работу по специальности - правда, для этого ему пришлось скрыть своё еврейское происхождение. По мере усиления зависимости Муссолини от Гитлера положение итальянских евреев становилось всё более тяжёлым. Так, в 1942 году правительство Италии мобилизовало еврейское население на принудительные работы, на которые пришлось отправиться и Леви.
⠀
В июле 1943 года англо-американские войска высадились на Сицилии. Их стремительное наступление привело к падению режима Муссолини, а новое итальянское правительство заключило с союзниками мир. Гитлер был взбешён произошедшим и ввёл немецкие войска в Италию, которые захватили крупнейшие города на севере страны (Турин, Милан и Венецию), а затем вошли в Рим.
⠀
На фоне происходящего в Италии возникло движение Сопротивления, к которому примкнул и Леви, в прошлом не особо интересовавшийся политикой. В октябре 1943 года он вступил в «Партию действия» и в составе небольшой группы отправился в горы. Это были «самые безоружные и самые неопытные партизаны Пьемонта», как описывал он себя и своих товарищей в одной из книг.
Всего через два месяца Леви и ещё двое партизан были схвачены фашистской милицией. «Если ты партизан, мы поставим тебя к стенке; если ты еврей, мы отправим тебя в лагерь», — пересказывал он слова офицера. И Леви выбрал второй вариант. Он был отправлен в концентрационный лагерь под Моденой, откуда вскоре его перевели в Освенцим. Леви провёл там 11 месяцев; 27 января 1945 года его в числе других заключённых освободили советские войска.
⠀
О времени, проведённом в Освенциме, Леви рассказал в своей книге, написанной вскоре после возвращения домой. «Моя книга не прибавит ничего нового к известной всему миру чудовищной правде о лагерях смерти… - говорил он, - скорее содержащиеся в ней факты могут послужить для бесстрастного изучения некоторых особенностей человеческой души». И действительно, Леви подробно описывает обстановку и распорядки Освенцима, но в первую очередь его интересует то, как менялись люди после попадания в лагерь. Изматывающий труд, скудное питание, бессмысленные правила, муштра и издевательства — всё это было призвано не только сломить волю заключённых, но и лишить их человеческого облика. Как объясняет один опытный заключённый, «лагерь — это гигантская машина, фабрикующая животных». В таких условиях начинает работать жестокий закон «каждый сам за себя», и ни о какой солидарности между заключёнными не может быть и речи: «Если какой-нибудь 018 споткнётся, ему не подадут руки, наоборот, даже столкнут с дороги, потому что никто не заинтересован в лишнем доходяге, который еле тащится на работу».
⠀
В феврале 1944 года Примо Леви оказался в числе 650-ти евреев, которых немцы эшелоном отправили в Освенцим. После освобождения в живых из этого числа осталось 23. И то, что Леви - тихий, слабый, почти невесомый - оказался среди выживших – уже чудо. Сам он объясняет это везением.
⠀
Примо Леви почти не пишет о фашистах, о тех, кто охранял и убивал. Они, создавшие этот безупречный механизм смерти, практически не интересуют его. Разве что одно пронзительное наблюдение: немцы продолжают строить химический завод рядом с лагерем, когда советские войска уже подходят к Освенциму, — нет приказа, останавливающего строительство; это ли не свидетельство полного абсурда закованного в броню немецкого порядка. Но Леви не волнует, что там внутри. После освобождения он был слишком обожжён лагерем, чтобы думать о трагедии палачей. Он размышляет о трагедии жертв. О трагедии разрушения тех европейских гуманистических ценностей, которые сформировали его самого, дипломированного миланского химика, потом партизана и, наконец, узника одного из лагерей Освенцима. «Уничтожить человека трудно, почти так же трудно, как и создать, — пишет он после эпизода казни на лагерном плацу. — Но вам, немцы, это в конце концов удалось. Смотрите на нас, покорно идущих перед вами, и не бойтесь: мы не способны ни на мятеж, ни на протест, ни даже на осуждающий взгляд».
Как считают историки, эта книга об Освенциме важна даже не тем, что она одной из первых рассказала о чудовищных злодеяниях нацистов, а тем, как именно она написана. Сам Леви говорил, что писал её как химик, знающий только один жанр – еженедельный производственный отчёт, принятый в заводских лабораториях. В отчёте не может быть ничего, кроме фактов, изложенных кратко, точно и доступно - так и в книге Леви о лагере нет ничего, кроме фактов.
⠀
Рассказывает Леви и о малоизвестных фактах лагерной жизни, например, о том, что там существовали спецотряды из заключенных. Они обслуживали крематории, и в их обязанности входили поддержание порядка среди доставленных в газовые камеры, сортировка вещей убитых, перевозка тел в крематорий, своевременный вывоз золы... «Спецотряд кормят лучше других зэков, но существует он всего несколько месяцев. Потом новый спецотряд сжигает своих предшественников. ... Спецотряды состоят в основном из евреев (по-другому не могло и быть, если к 1943 году евреи составляли 95 % заключённых). Но в июле 1944 года 400 греческих евреев с острова Корфу - все без исключения - отказались от набора в спецотряд, предпочитая погибнуть вне очереди. А в октябре того же года другой спецотряд организовал единственное за всю историю существования Освенцима вооруженное восстание...»
В этой «зоне, где царствует «другая» мораль», где рядом люди и нелюди, живые и мёртвые, где человек теряет в себе человеческое, Леви посчастливилось узнать и тех, кто даже там сохранил своё достоинство. Взять, к примеру, того самого 50-летнего бывшего сержанта или его друга Альберто, о котором Леви вспоминал так, словно знал его всю жизнь. «Ему двадцать два. Он на два года младше меня. Но по умению адаптироваться ему среди нас, итальянцев, нет равных. Альберто вошёл в лагерь с поднятой головой и живёт, не развращённый и не сломленный лагерем. Раньше нас всех он понял, что лагерная жизнь – это война, и, не тратя времени на жалобы и отчаяние, вступил в борьбу с самого начала. Он прозорлив и интуитивен и всё схватывает мгновенно. Не зная ни немецкого, ни польского, всегда понимает, о чём говорят. За свою жизнь он борется и при этом остаётся в добрых отношениях со всеми. Он «знает», кого подкупить, кого сторониться, у кого вызвать сочувствие, кому дать отпор. И при этом сам он неиспорченный, непродажный. Редкий тип сильного и миролюбивого человека, которого не может поглотить тьма».
⠀
Последняя глава книги Леви описывает инфекционный барак в последние десять дней между бегством нацистов и приходом советских солдат. Одиннадцать доходяг без еды, в лютом холоде, под обстрелом наступающей Советской армии... Рядом загораются соседние больничные блоки, их пациенты ломятся в инфекционный барак, но им нет спасения. Леви пишет: «Мы забаррикадировали дверь и только видели, как, освещённые пламенем, те побрели дальше, волоча по тающему снегу окровавленные бинты. Наш барак в безопасности, если ветер не переменится». Надо обладать большим мужеством – написать об этом, но вся книга – именно о таком – страшном выборе между состраданием и выживанием...
⠀
У Леви как у узника счастливый конец, как и у многих из тех, кто выжил в этом аду: как только появляются первые признаки жизни, человеческое возвращается к людям. «С первого проявления гуманности начинался новый отсчёт: оставшиеся в живых хефтлинги («заключённые») стали снова превращаться в людей... Человек вновь становится человеком — только путь к себе так же мучителен, как и путь от себя», - пишет он.
На второй или третий день Леви с двумя французами выползли из барака в поисках какой-нибудь снеди, и им повезло: они нашли мешок картофеля, разыскали буржуйку, ухитрились дотащить её до барака, растопили снег и накормили всех в палате варёной картошкой. И вдруг один из тифозных больных предложил – пусть каждый выделит часть своей доли тем, кто добыл еду, и все соглашаются. «Ещё вчера, – пишет Леви, – такое было немыслимо. Закон лагеря прост: ешь хлеб свой, а если сможешь, и чужой. Предложение и всеобщее согласие оторвать от себя значило только одно – конец лагерю».
⠀
На этом – конец лагерю – обычно заканчиваются все воспоминания выживших. Но Примо Леви написал продолжение о том, что он видел после «конца лагеря» – как советская армия выхаживала лагерных «доходяг», как возникли лагеря перемещённых лиц, как долго – семь месяцев – и какими немыслимыми зигзагами – через восток возвращался он домой на запад. Его книга «Передышка» рассказывает о первых послевоенных днях, о бывших заключённых, о солдатах советской армии, о мирных жителях освобожденной Польши, Украины, Беларуси, Молдовы, Румынии, о возвращении к жизни обездоленных людей, разрушенных сёл и городов, разбитых вокзалов и железных дорог...
⠀
Первое, что сделали освободители Освенцима, – завезли в лагерь еду, разыскали всех брошенных и спрятавшихся, мыли, дезинфецировали, кормили, лечили и свозили их в центральный лагерь Освенцима. Выхоженных переводили в лагеря для перемещённых лиц в Котовицах, в одном из которых оказался Леви. Здесь были в основном «средиземноморцы»
(греки и итальянцы), горсточка выживших евреев и едва ли не сотня женщин. Этот лагерь практически жил самоуправлением, хотя охранялся советской комендатурой - «никакого расписания, никакого регламента, но в полной гармонии... Никто в лагере не мог разобраться в иерархической структуре этого общежития, потому что все жили большой временной семьёй. Ссоры и драки вспыхивали, но мир восстанавливался быстро, словно и не было раздора».
К советскому командованию Леви напросился работать - его поставили разбирать завалы медикаментов, собранных на освобождённых территориях. Химик Леви читал названия лекарств и объяснял русской девушке, говорившей по-немецки, их состав и назначение, а та записывала сказанное по-русски. Всем своим освободителям Леви в книге посвятил памятную элегию, где были такие слова: «Долгая война, разорившая их землю, ещё только шла к своему концу, но для них война уже была позади… Возбужденные, усталые, грустные, как прибившиеся к берегу спутники Одиссея, они находили радость в спиртном и съестном. В этих неопрятных и несобранных людях с загрубевшими, но открытыми лицами без труда можно было увидеть хороших солдат Красной армии, храбрых мужей старой и новой России, в мире – мирных, на войне – жестоких, сильных внутренней дисциплиной, рождённой от внутренней гармонии, любви друг к другу и к своей земле. Такая дисциплина сильнее механически чёткой исполнительности немцев, потому что идёт от духа. Пожив с ними, хорошо понимаешь, почему окончательную победу одержала не германская, а их дисциплина».
⠀
Порог родительского дома Леви перешагнул 19 октября 1945 года. Почти 30 лет спустя он посетил Советский Союз как представитель химического завода, поставлявшего резину на строящийся автомобильный завод в Тольятти. В письме Чарльзу Конру (с которым находился в инфекционном бараке в последние десять дней Освенцима) Леви с удивлением заметил: «Как ни странно, но многие черты, которые я подметил у русских времён «передышки» и посчитал особенностями исторического момента, на самом деле крепко укоренившиеся: их неразбериха, их безразличное отношение ко времени, их буйство, сменяющееся неожиданным смирением… За внешним послереволюционным фасадом остаётся вечная Россия, которую ни царь, ни Сталин не сумели подавить и которая, должно быть, коренится в самой земле, ужасающих расстояниях, жестоком климате и далёкой истории».
Всю свою оставшуюся жизнь Примо Леви пытался понять: почему люди делали такое с людьми и посредством своих книг обращался к немцам. «Главное для меня, - пишет он, – предать гласности всё, что я видел, и так, чтобы немцы меня услышали… Я надеюсь, что книга эта эхом отзовётся в Германии, не из-за честолюбия надеюсь, а потому что отзвук поможет мне лучше понять немцев и унять мою боль».
⠀
Всю жизнь Примо Леви получал письма из Германии: одни немцы объясняли, что ничего не знали, ни о чём не спрашивали и хотели, чтобы их за это не винили; другие - напротив, всю свою жизнь изживали отцовскую вину. Переписка с некоторыми из них длилась до конца жизни писателя, внезапно оборвавшейся 11 апреля 1987 года. Консьержка, выскочившая на шум, увидела на площадке первого этажа распростёртое тело писателя и вызвала полицию. С тех пор не прекращаются «разгадки» смерти Примо Леви. Одни считают, что он, находясь в состоянии непроходящей послелагерной депрессии, покончил с собой. Другие уверены, что Леви никогда бы не наложил на себя руки, ведь он не из тех, кто так просто сдаётся.
За день до смерти он разговаривал с журналистом, писавшим его биографию, и они наметили встречу. Кроме того, все, кто видел его утром в день смерти, говорили, что он был в хорошем расположении духа. Многие считают, что его смерть могла оказаться несчастным случаем; если бы он задумал самоубийство, то, будучи химиком, нашёл бы другой способ умереть. Тем не менее, многие знающие Леви люди верили в официальную версию и считали так же, как и писатель Эли Визель, сказавший: «Освенцим доконал его и сорок лет спустя».
Следующая публикация
Нет комментариев