Предыдущая публикация
В.
И.Овсянников (часть вторая)
«Страшные вечера» второй недели Святок.
С 13 на 14 января наш народ отмечает «Старый Новый» год. На этом заканчивается неделя «святых вечеров», но Святки продолжаются.
Накануне праздника хозяйки тщательно мыли полы в избах и делали уборку помещений. Они ходили по дому со свечей и читали заговор над ведром с водой.
Чтобы предстоящий год был успешным и урожайным, во всех домах накрывали обильные праздничные столы. Как правило подавался поросенок, т.к. свинья считалась признаком изобилия и благополучия; косточки от съеденного поросенка не выбрасывали, а хранили в свинарнике: это был залог на приплод.
Накануне праздника хозяйки тщательно мыли полы в избах и делали уборку помещений. Они ходили по дому со свечей и читали заговор над ведром с водой.
Чтобы предстоящий год был успешным и урожайным, во всех домах накрывали обильные праздничные столы. Как правило подавался поросенок, т.к. свинья считалась признаком изобилия и благополучия; косточки от съеденного поросенка не выбрасывали, а хранили в свинарнике: это был залог на приплод.
После праздничного ужина скатерть выносили на улицу, трясли ее и приговаривали: «Сколько крошек было на праздничном столе, столько бы и счастья было в моей семье».
После угощения продолжались колядки. Пели песнопения - щедровки. «Их пели, в основном, незамужние девушки… Также принято было наряжаться в разные смешные костюмы, шутить и танцевать. В щедровках поют пожелание добра и счастья хозяевам дома, в который зашли. Все поздравления и песни пели громко, сопровождали шутками и смехом: любой шум отпугивал нечистую силу от дома. Колядующим полагалось давать угощение: козули (медовые пряники), пироги, свинину. Но денег не давали, чтобы не отдать из дома свое благополучие».
На Старый Новый год Святки достигали своей кульминации. В разгаре были гадания и предсказания судьбы.
После угощения продолжались колядки. Пели песнопения - щедровки. «Их пели, в основном, незамужние девушки… Также принято было наряжаться в разные смешные костюмы, шутить и танцевать. В щедровках поют пожелание добра и счастья хозяевам дома, в который зашли. Все поздравления и песни пели громко, сопровождали шутками и смехом: любой шум отпугивал нечистую силу от дома. Колядующим полагалось давать угощение: козули (медовые пряники), пироги, свинину. Но денег не давали, чтобы не отдать из дома свое благополучие».
На Старый Новый год Святки достигали своей кульминации. В разгаре были гадания и предсказания судьбы.
картина «Гадание» нашего земляка из г. Коломна К. Васильева
«Суженый ряженый, приди ко мне наряженный.» Интересующимся я нашел в интернете описание самого страшного гадания с зеркалом.
«На это гадание отваживались только самые смелые девушки. Обязательными условиями, которые необходимо было соблюдать, являлось определенное время - полночь, а также уединение. Обычно в деревнях девушки гадали, запершись в бане и раздевшись донага.
На стол ставились две свечи (обязательно в подсвечниках) по обе стороны от зеркала. Напротив зеркала ставилось еще одно зеркало, поменьше, таким образом, чтобы образовался зеркальный "коридор", уходящий в бесконечность. Можно было гадать и при тусклом рассеянном свете, но обязательно в одиночестве и в полной тишине.
Пока девушка наводит зеркала, она должна повторять: "Суженый, ряженый! Покажись мне в зеркале!" Считалось, что суженый стоит за плечом у девушки и его отражение появляется в зеркальном коридоре. Если девушка не испугается его появления, она должна внимательно рассмотреть черты его лица, одежду, цвет волос и рост, а после этого набросить на меньшее зеркало чистый платок и крикнуть: "Чур сего места!" После этого видение должно было исчезнуть. А если нет ... Суженый мог и напугать, и напроказить.»
«На это гадание отваживались только самые смелые девушки. Обязательными условиями, которые необходимо было соблюдать, являлось определенное время - полночь, а также уединение. Обычно в деревнях девушки гадали, запершись в бане и раздевшись донага.
На стол ставились две свечи (обязательно в подсвечниках) по обе стороны от зеркала. Напротив зеркала ставилось еще одно зеркало, поменьше, таким образом, чтобы образовался зеркальный "коридор", уходящий в бесконечность. Можно было гадать и при тусклом рассеянном свете, но обязательно в одиночестве и в полной тишине.
Пока девушка наводит зеркала, она должна повторять: "Суженый, ряженый! Покажись мне в зеркале!" Считалось, что суженый стоит за плечом у девушки и его отражение появляется в зеркальном коридоре. Если девушка не испугается его появления, она должна внимательно рассмотреть черты его лица, одежду, цвет волос и рост, а после этого набросить на меньшее зеркало чистый платок и крикнуть: "Чур сего места!" После этого видение должно было исчезнуть. А если нет ... Суженый мог и напугать, и напроказить.»
Все имеет свое начало и свой конец. Старый Новый Год приносит продолжение Святок, но уже не "святыми вечерами», а "страшными вечерами".
В эти самые «страшные вечера» люди старались вообще не выходить из дома. Дело в том, что по представлениям русского народа, в дни, когда начинает прибавляться тепло и свет, нечистая сила особенно злится и творит пакости. Поэтому, прежде, чем что-то сделать, люди осеняли себя крестным знамением Вечерами люди даже боялись взглянуть в избу через приоткрытую дверь. Они верили, что могут увидеть за столом последнего умершего родственника. Поэтому для духов умерших готовили специальный хлеб, кутью, блины и оставляли все это на столе на ночь. Случались такие истории, что, как вспомнишь, так кожа на спине чесаться начинает.
В эти самые «страшные вечера» люди старались вообще не выходить из дома. Дело в том, что по представлениям русского народа, в дни, когда начинает прибавляться тепло и свет, нечистая сила особенно злится и творит пакости. Поэтому, прежде, чем что-то сделать, люди осеняли себя крестным знамением Вечерами люди даже боялись взглянуть в избу через приоткрытую дверь. Они верили, что могут увидеть за столом последнего умершего родственника. Поэтому для духов умерших готовили специальный хлеб, кутью, блины и оставляли все это на столе на ночь. Случались такие истории, что, как вспомнишь, так кожа на спине чесаться начинает.
Верили люди и в то, что Господь, на радостях от рождения Иисуса Христа, выпускает из ада и рая души покойников. Считалось, что на этой неделе души умерших приходят в свои бывшие дома, а после Крещения снова возвращаются в загробный мир.
Мир древних людей был окружен множеством мистических представлений и верой в разного рода нечисть. Были здесь и лихоимки, и ведьмы, и огненный змей, и святочницы, кого. только не было по темным углам и болотам, лесным чащобам, да гнилым оврагам.
Мир древних людей был окружен множеством мистических представлений и верой в разного рода нечисть. Были здесь и лихоимки, и ведьмы, и огненный змей, и святочницы, кого. только не было по темным углам и болотам, лесным чащобам, да гнилым оврагам.
Особенно много разговоров ходило о каверзах леших. Е.Левкиевская рекомендует, если вы встретите в лесу незнакомого прохожего и не понимаете, кто это — человек или нечистая сила, нужно посмотреть на него через правое ухо лошади — тогда демонические черты лешего будут очевидны. Любимый трюк лешего - показываться людям в виде знакомого или родственника, иногда даже умершего. Так легче заманить человека за собой, сбить его с дороги.
Не дремлют святочными ночами и привидения. Они могут завести человека на кладбище, в болото, беспокоят его своим воем и грохотом цепей, пугают, внезапно появившись из печи. Но встречаются среди привидений и добрые: они могут помочь найти клад и уберечься от козней злых духов. Если верить одной из легенд, незримые привидения увели гадающих девушек от опасного места, позвав их материнскими голосами, а на «нехорошем» месте позже образовалась трясина.
В канун Крещения проводился обряд «проводов святок»: во дворе дома стреляли в небо, скакали на конях вдоль села и с криками били метлами по углам и заборам, жгли очищающие костры. По завершении обряда приговаривали: «Иди уже, колядка, с Богом, а через год снова приходи!».
Рождеству и Крещению на Святках сопутствовали крепкие морозы. Они даже получили свои названия: рождественские и крещенские морозы. Об этих морозах было много всего сказано и написано. Из всего этого рекомендую прочитать фрагмент рассказа Д. В. Григоровича «Прохожий.»
«…Да, поистине, это была страшная ночь..! И в самом деле, всем и каждому чудилось что-то недоброе в суровом, непреклонном голосе бури. Из пустого не стали бы выводить страхов (этак, пожалуй, пришлось бы бояться каждой метели, а между тем и всей-то зимы никто не боится)! Всякий знает, что зима ходит в медвежьей шкуре, стучится по крышам и углам и будит баб топить ночью печи: идет ли она по полю — за ней вереницами ходят метели и просят у нее дела; идет ли по лесу — сыплет из рукава иней; идет ли по реке — кует воду под следом на три аршина, — и что ж? — всякий встретившийся с нею прикутается только в овчину, повернется спиною да идет на полати! На этот раз, однако ж, иное было дело.
Посреди свиста и завывания ветра, внятно слышались дикие голоса и стоны, то певучие и как будто терявшиеся в отдалении за гумнами, то отрывчатые, пронзительные, раздававшиеся у самых ворот и окон и забравшиеся даже в трубы и запечья. Выходит ли кто на улицу — перед ним носились незнакомые, чуждые образы; из мрака и вихрей возникали то и дело страшные, никому неведомые лики…
Да, старики говорили правду, когда, прислушиваясь чутким ухом к реву метели, утверждали они, что буря буре рознь, и что шишига, или ведьма, или нечистая сила (что все одно) играла теперь свадьбу, возвращаясь с гулянок. Но хорошо им было так-то разговаривать, сидя на горячей печке. Что им делалось посреди веселья, криков ребят и шумного говора гостей, наполнявших избу! (В Васильев вечер, как ведомо, одна только буря злится да хмурится.) Студеный ветер не проникал их до костей нестерпимым ознобом, снежные хлопья не залипали им очи, шипящие вихри не рвали на части их одежды, не опрокидывали их в снежные наметы… как это действительно было с одним бедняком, прохожим, брошенным в эту ночь посреди поля, далеко от жилья и голоса человеческого.
Посреди свиста и завывания ветра, внятно слышались дикие голоса и стоны, то певучие и как будто терявшиеся в отдалении за гумнами, то отрывчатые, пронзительные, раздававшиеся у самых ворот и окон и забравшиеся даже в трубы и запечья. Выходит ли кто на улицу — перед ним носились незнакомые, чуждые образы; из мрака и вихрей возникали то и дело страшные, никому неведомые лики…
Да, старики говорили правду, когда, прислушиваясь чутким ухом к реву метели, утверждали они, что буря буре рознь, и что шишига, или ведьма, или нечистая сила (что все одно) играла теперь свадьбу, возвращаясь с гулянок. Но хорошо им было так-то разговаривать, сидя на горячей печке. Что им делалось посреди веселья, криков ребят и шумного говора гостей, наполнявших избу! (В Васильев вечер, как ведомо, одна только буря злится да хмурится.) Студеный ветер не проникал их до костей нестерпимым ознобом, снежные хлопья не залипали им очи, шипящие вихри не рвали на части их одежды, не опрокидывали их в снежные наметы… как это действительно было с одним бедняком, прохожим, брошенным в эту ночь посреди поля, далеко от жилья и голоса человеческого.
Много грозных ночей застигало прохожего, много вьюг и непогод вынесла седая голова его,— но такой ночи он никогда еще не видывал. Затерянный посреди сугробов, по колена в снегу, он тщетно озирался по сторонам или ощупывал костылем дорогу: метель и сумрак сливали небо с землею, снежные горы, взрываемые могучим ветром, двигались как волны морские и то рассыпались в обледенелом воздухе, то застилали дорогу; гул, рев и смятение наполняли окрестность. Напрасно также силился он подать голос: крик застывал на губах его и не достигал ни до чьего слуха: грозный рев бури один подавал о себе весть в мрачной пустыне. Отчаяние начинало уже проникать в душу путника, страшные думы бродили в голове его и воплощались в видения: на днях знакомый мужичок, застигнутый такою же точно погодой, сбился с пути на собственном гумне своем, и на другой день, об утро нашли его замерзшего под плетнем собственного огорода; третьего дня постигла такая же участь бабу, которая не могла найти околицы; вечор еще посреди самой улицы нашли мертвую калеку-перехожую, которая за метелью не различила избушек.
Так думал прохожий; а вьюга между тем с часу на час подымалась сильнее и сильнее. Вот повернула она, поднялась хребтом на пригорке, закрутилась вихрем, пронеслась над головой путника, загудела в полях и ударила на деревню. Вздрогнули бедные лачужки, внезапно пробужденные от сна посреди темной холодной ночи; замирая от страха, они тесно прижались друг к дружке, закутались доверху своим снежным покровом, прилегли на бок и трепетно ждут лютого вихря. Но вихрь, привыкший к простору, рвется и мечется пуще прежнего в тесных закоулках и улицах. Разбитый на части, он, разом со всех сторон, нападает на лачужки, всползает на шаткие стены, гудит в стропилах, ломает там сучья, срывает воробьиные гнезда, сверлит кровлю и, выхватив клок соломы, бросается на кровлю, силясь сбросить петушка или конька на макушке; и тогда как одна часть бури ревет вокруг дома, другая уже давно проползла шипящею змеёю под ворота, ринулась в клети и сараи, обежала навесы и, не найдя там, вероятно, ничего, кроме вьющегося снега, напала на беззащитную жучку, свернувшуюся клубком под рогожей…
Но вот вихрь прилег наземь, загудел вдоль плетня, украдкою подобрался к калитке, поднялся на дыбы, сорвал ее с петель, бросился на улицу, присоединился к другому, третьему, и снова грозный рев наполняет окрестность…
Но что до этого! По всему крещеному миру не было все-таки бедной избенки, не было такого скромного уголка, где бы не раздавались веселые песни, где бы не было тепло и приятно! Там — шумная толпа ребятишек резво прыгает по лавкам и нарам, выбрасывая из рукава, нарочно припасенные про случай хлебные зерна и звонко распевая: «Уроди, боже, всякого хлебца, по закорму, что по закорму, до по великому, а и стало бы того хлебушка на весь мир крещеный!..»
Между тем старшая хозяйка дома, — мать или тетка, — отбиваясь одной рукою от колючих игл овса и гречи, пущенных в нее как бы нечаянно шаловливым парнем, другою приподняв над головою зажженную лучину, суетливо ходит взад и вперед и набожно подбирает зерна в лукошко для будущего посева. Остальные члены семьи, кто усевшись под иконы, кто стоя в углу, молча, но весело глядят на совершение обряда; даже старая подслеповатая бабушка, много лет не сходившая с печки, свесилась на перекладину поглядеть на внучек, — на семейную радость!
В другой избе крики и хохот раздаются еще громче. Рой молодых девок натискался в избу. Двери плотно заперты; окно на улицу завешено прорванной понявой. Одна из девок — самая вострая — стоит на слуху в сенечках: не идет ли кто. Остальные заняты делом: кто повязывает на голову войлок, обвитый вокруг палки, кто натягивает армяк или покрывает маленькую головку неуклюжей шапкой, обтыканной по краям, ради смеха, льняными прядями, обсыпанными мукою; кто прикутывается в овчину, вывороченную наизнанку, — это ряженые! Хохот, визг, шушуканье, писк не прерываются ни на минуту. Надо же весело справить последний день Васильева вечера!
В третьей избе громкий говор и восклицания сменились на минуту молчанкою. Ребята, бабы, большие и малые, все пришипились. Там, под сладкий шумок веретена и прялки, тянутся мерные россказни старика-деда. Семейка села в кружок и, пригнувшись к одной лучине, не пропускает ни одного звука, ни одного движения рассказчика. Рассказ, прерываемый треском мороза, который стучит в углы и заборы, благополучно дотянулся, однако ж, за полночь. Лучина скоро угаснет. И тогда вся семья, женатые и холостые, большие и малые, заползут на печку и предадутся мирному отдыху, нимало не заботясь, что вьюга ревет и завывает в поле и вокруг дома…
О! счастлив, сто раз счастлив тот, у кого в такую ночь родной кров, родная семья и теплая печка!.. Так, по крайней мере, думал… но не до того, впрочем, было прохожему, чтобы умом раскидывать! Отчаяние уже давно завладело его душою. И если какие-нибудь мысли и приходили ему в голову,— им все-таки не время теперь было определяться в ясную думу; они мелькали перед ним так же быстро, как снежные хлопья, несомые лютою метелью, посреди которой стоял он с обнаженною седою головою и замирающим сердцем,— и так же быстро уносились и сменялись другими мыслями, как один вихрь сменялся другими вихрями…
Силы начинали покидать его. Он провел окоченевшею ладонью по мерзлым волосам, окинул мутными глазами окрестность и крикнул еще раз. Но крик снова замер на помертвелых устах его.
Прохожий медленно опустился в сугроб и трепетною рукою сотворил крестное знамение. Буря между тем пронеслась мимо: все как будто на минуту стихло… и вдруг нежданно, в стороне, послышался лай собаки… Нет, это не обман — лай повторился в другой и третий раз… Застывшее сердце старика встрепенулось; он рванулся вперед, простер руки и пошел на слух… Немного погодя, ощупал он сараи, и вскоре из-за угла мелькнули перед ним приветливые огоньки избушек.
Так думал прохожий; а вьюга между тем с часу на час подымалась сильнее и сильнее. Вот повернула она, поднялась хребтом на пригорке, закрутилась вихрем, пронеслась над головой путника, загудела в полях и ударила на деревню. Вздрогнули бедные лачужки, внезапно пробужденные от сна посреди темной холодной ночи; замирая от страха, они тесно прижались друг к дружке, закутались доверху своим снежным покровом, прилегли на бок и трепетно ждут лютого вихря. Но вихрь, привыкший к простору, рвется и мечется пуще прежнего в тесных закоулках и улицах. Разбитый на части, он, разом со всех сторон, нападает на лачужки, всползает на шаткие стены, гудит в стропилах, ломает там сучья, срывает воробьиные гнезда, сверлит кровлю и, выхватив клок соломы, бросается на кровлю, силясь сбросить петушка или конька на макушке; и тогда как одна часть бури ревет вокруг дома, другая уже давно проползла шипящею змеёю под ворота, ринулась в клети и сараи, обежала навесы и, не найдя там, вероятно, ничего, кроме вьющегося снега, напала на беззащитную жучку, свернувшуюся клубком под рогожей…
Но вот вихрь прилег наземь, загудел вдоль плетня, украдкою подобрался к калитке, поднялся на дыбы, сорвал ее с петель, бросился на улицу, присоединился к другому, третьему, и снова грозный рев наполняет окрестность…
Но что до этого! По всему крещеному миру не было все-таки бедной избенки, не было такого скромного уголка, где бы не раздавались веселые песни, где бы не было тепло и приятно! Там — шумная толпа ребятишек резво прыгает по лавкам и нарам, выбрасывая из рукава, нарочно припасенные про случай хлебные зерна и звонко распевая: «Уроди, боже, всякого хлебца, по закорму, что по закорму, до по великому, а и стало бы того хлебушка на весь мир крещеный!..»
Между тем старшая хозяйка дома, — мать или тетка, — отбиваясь одной рукою от колючих игл овса и гречи, пущенных в нее как бы нечаянно шаловливым парнем, другою приподняв над головою зажженную лучину, суетливо ходит взад и вперед и набожно подбирает зерна в лукошко для будущего посева. Остальные члены семьи, кто усевшись под иконы, кто стоя в углу, молча, но весело глядят на совершение обряда; даже старая подслеповатая бабушка, много лет не сходившая с печки, свесилась на перекладину поглядеть на внучек, — на семейную радость!
В другой избе крики и хохот раздаются еще громче. Рой молодых девок натискался в избу. Двери плотно заперты; окно на улицу завешено прорванной понявой. Одна из девок — самая вострая — стоит на слуху в сенечках: не идет ли кто. Остальные заняты делом: кто повязывает на голову войлок, обвитый вокруг палки, кто натягивает армяк или покрывает маленькую головку неуклюжей шапкой, обтыканной по краям, ради смеха, льняными прядями, обсыпанными мукою; кто прикутывается в овчину, вывороченную наизнанку, — это ряженые! Хохот, визг, шушуканье, писк не прерываются ни на минуту. Надо же весело справить последний день Васильева вечера!
В третьей избе громкий говор и восклицания сменились на минуту молчанкою. Ребята, бабы, большие и малые, все пришипились. Там, под сладкий шумок веретена и прялки, тянутся мерные россказни старика-деда. Семейка села в кружок и, пригнувшись к одной лучине, не пропускает ни одного звука, ни одного движения рассказчика. Рассказ, прерываемый треском мороза, который стучит в углы и заборы, благополучно дотянулся, однако ж, за полночь. Лучина скоро угаснет. И тогда вся семья, женатые и холостые, большие и малые, заползут на печку и предадутся мирному отдыху, нимало не заботясь, что вьюга ревет и завывает в поле и вокруг дома…
О! счастлив, сто раз счастлив тот, у кого в такую ночь родной кров, родная семья и теплая печка!.. Так, по крайней мере, думал… но не до того, впрочем, было прохожему, чтобы умом раскидывать! Отчаяние уже давно завладело его душою. И если какие-нибудь мысли и приходили ему в голову,— им все-таки не время теперь было определяться в ясную думу; они мелькали перед ним так же быстро, как снежные хлопья, несомые лютою метелью, посреди которой стоял он с обнаженною седою головою и замирающим сердцем,— и так же быстро уносились и сменялись другими мыслями, как один вихрь сменялся другими вихрями…
Силы начинали покидать его. Он провел окоченевшею ладонью по мерзлым волосам, окинул мутными глазами окрестность и крикнул еще раз. Но крик снова замер на помертвелых устах его.
Прохожий медленно опустился в сугроб и трепетною рукою сотворил крестное знамение. Буря между тем пронеслась мимо: все как будто на минуту стихло… и вдруг нежданно, в стороне, послышался лай собаки… Нет, это не обман — лай повторился в другой и третий раз… Застывшее сердце старика встрепенулось; он рванулся вперед, простер руки и пошел на слух… Немного погодя, ощупал он сараи, и вскоре из-за угла мелькнули перед ним приветливые огоньки избушек.
13.01.2024 #озёры
Следующая публикация
Комментарии 1
Спасибо, Валерий Иванович за доставленное удовольствие.