Предыдущая публикация
Что знает ребенок о взрослом кроме того, что тот его любит?
Бабушка Шушик нас любила.
Жила она совсем рядом, почти рукой подать: хлопнул калиткой, пробежал через сад старенькой Анико, нырнул в арку из виноградной лозы —
и вынырнул возле ее дома.
— Голодная? Нет? Ладно.
И достает круг домашнего хлеба, чтобы отрезать хрустящую горбушку.
Во дворе, на малом огне, варится инжирное варенье. Снуют куры. Смотрит косо индюк — поди-ка сюда, посмотрим, каких ты кровей! Гуси сбились в стаю, скривили клювы, ждут, когда спустишься вниз, чтоб гонять тебя от забора к сараю.
— Не убегай! Они как собаки, чуют твой страх, — учит дед Кязим, муж бабушки Шушик.
Возмущению моему нет предела:
— Как это не убегать, когда они меня преследуют?
Дед Кязим машет большой натруженной ладонью — подойди. Неловкими пальцами перевязывает бант, еле держащийся на кончике косы.
— Дрянной у гусей характер. Взрослых они боятся, а на детей кидаются. Чтоб не преследовали тебя, надо резко нагнуться, будто поднимаешь
с земли камень и замахнуться. Они и разбегутся. Запомнишь?
Я наматываю на палец подол платья. Сердито соплю.
Дед Кязим смеется — вот ведь упрямый бердский ишак!
На самом деле деда зовут Сергей. Но в детстве он много болел, и его,
по местному обычаю, стали называть мусульманским именем, чтобы обмануть смерть. Смерть обманулась — дед Кязим уже совсем дряхлый, шестьдесят, наверное, лет, песок струйками сыплется, а живой.
— Зачем вы вообще гусей завели! — ругаюсь я, расчесывая укус комара.
Бабушка Шушик мочит палец, цепляет несколько крупинок соли и наносит на ранку. Зуд мгновенно унимается.
— Затем и завели, чтобы они тебя щипали, — хитро щурит она глаза.
Я хмыкаю и макаю горбушку в мензурку с горячим инжирным вареньем.
Бабушка подкладывает мне пару кусочков малосольного тягучего сыра
и веточку свежей мяты.
— Попробуй с вареньем. Я знаю, тебе понравится.
Я пробую. Мне нравится.
У бабушки Шушик и деда Кязима четверо детей — два мальчика и две девочки. Подавая на стол, бабушка ставит первую тарелку перед мужем, потом перед сыновьями. Потом — перед дочками. И в самом конце, скребя половником по дну кастрюли, набирает себе полтарелки фасолевого супа.
Однажды они были в гостях, и хозяйка положила бабушке куриное бедро, чем возмутила ее младшую дочку, шестилетнюю Жено.
— Зачем вы кладете маме бедрышко? Она его не любит. Она любит куриную шею!
Хозяйка дома усмехнулась:
— Да не любит она шею, просто это единственное, что ей достается после того, как она распределяет между вами мясо.
Как-то мама сказала, что любви у бабушки Шушик с дедом Кязимом не было — не совпадали они ни в чем, даже в мелочах. Однако никуда
от семейной неустроенности в армянской деревне не денешься,
и развестись не сможешь — что люди скажут? Вот и терпели друг друга, жили ради детей.
Бабушка надорвалась первой, ушла совсем молодой — в пятьдесят четыре. Муж пережил ее на двадцать лет.
Что знает ребенок о взрослом кроме того, что он его любит?
Я помню растрескавшиеся, словно передержанная в печи глиняная посуда, ладони деда Кязима. Простенький серебряный браслет на хрупком запястье бабушки Шушик. Сколько ей тогда, в тот день инжирного варенья, было лет? Кажется столько же, сколько мне сейчас.
Что я помню о ней? Что помню о её муже?
Только любовь.
Следующая публикация
Нет комментариев