Предыдущая публикация
Ну, у всех был живот, все были не очень красивые — там ни душа, ни зеркала не было.
Но Света была нехороша собой и очень полная, отёкшая.
Палата была на первом этаже. Мужья приходили к жёнам и разговаривали через подоконник. Телефонов не было, и женщины гадали и тревожились: придет ли их муж? Не ко всем приходили. Это понятно; работали все, ехать далеко, на окраину...
И некоторые женщины плакали ночью. В больнице очень грустно. А когда муж всё-таки приходил, они выражали любовь и заботу. И спрашивали: "Ты покушал? Ты нашёл чистую рубашку?".
А к этой Свете ходил рыжий маленький паренёк в кепке. Немножко кривоногий и тоже не очень красивый. И каждый день, каждый день! — приносил маленькую кастрюльку. Он её привозил, замотав в одеялко старенькое.
И в кастрюльке была вареная картошка, ещё теплая. Или суп с макаронами. Тёплый. Он приезжал после работы на заводе, когда часы приёма посетителей кончались. Но мы же на первом этаже были. Он молча передавал кастрюльку Свете, а она ела.
Она и меня угощала, мой муж в армии был.
Потом этот молчаливый рыжий парень ехал с кастрюлькой и одеялом обратно. Часа два надо было ехать. И они почти не говорили. А потом меня выписали.
И эту Свету я лет через пятнадцать снова встретила на улице. Она снова была в положении. И у нее уже было трое детей. И она красивая стала! Полная, но очень красивая. И машина красивая. Дети тоже красивые, она так сказала.
И жизнь хорошая, красивая! А за рулём сидел этот рыжий парень, муж. Он остался некрасивым, как та алюминиевая помятая кастрюлька. Но в мужчине главное — не красота. Главное, что внутри. Как в кастрюльке, в которой картошка оставалась тёплой...
И это тепло не исчезает, даже если ехать два часа. Даже если всю жизнь ехать — вместе.
Следующая публикация
Нет комментариев