Проклятье матери, горем убитой

-Да что же ты творишь-то, Аркашка? А ну, марш отсюда! Ты смотри-ка, что удумал, ёлку рубить! Иди, иди отсюда, кому говорю? И думать даже не смей, не тобой сажено это дерево, не тебе и губить такую красавицу. Ишь ты, стоит тут, машет своим топором! Вот я тебе сейчас как задам, так будешь знать!
-А что такого-то, баба Сима? Дома этого давно нет, одни камни остались, да котлован, хозяева померли сто лет назад, родня ихняя и думать забыла, что жили тут старики. Однако и на могилки никто не ездит уже? Стоит тут эта ёлка, одна- одинёшенька, как неприкаянная, только мешается, того и гляди, скоро за провода цепляться начнет, или ветром повалит ее. Не я- так электрики скоро спилят, какая разница? Уйди, баба Сима, не мешайся!
Аркаша, молодой мужчина, худощавый, высокий, и от этого немного сутулый, прицелился, размахнулся своим топором, чтобы нанести первый удар по елочке, но зловредная старушка- соседка тут же оказалась у него под рукой.
-Да ты что, баба Сима? Тебе жить надоело? Сказал же, уйди, значит уйди, не лезь под руку, пока не пришиб ненароком.
-Я те щас уйду! Я те щас так уйду, что по дороге, как заяц петлять станешь, да в избе пятый угол искать будешь. Уйди отсель, кому говорю! Покуда живая я, не позволю над деревом изгаляться! Уж то ли глухой ты, Аркашка, или языка человечьего не понимашь? Я ведь тебе сколь раз уж сказывала, что не тобой сажено, не тебе и рубить! Вот и иди отсюда с миром, Аркаша, не гневи Бога, да судьбинушку свою не испытывай.
Баба Сима, пухленькая старушка невысокого роста, с румяными щеками и большими глазами, воинственно встала возле ёлочки, поставила руки в боки, и своим взглядом просто испепеляла Аркашку, который с удивлением глядел на бабку, и думал о том, а не свихнулась ли она часом?
-Да что ты так за эту колючую переживаешь? Так караулишь ее, словно жизнь твоя зависит от этого дерева. А может как в той сказке, баб Сим?
И Аркаша, кривляясь, дурачась, меняя голос на разные лады, подражая бабе Яге, проговорил:
-Смерть его на конце иглы, та игла в яйце, то яйцо в утке, та утка в зайце, тот заяц в сундуке, а сундук стоит на высоком дубу, и то дерево Кощей как свой глаз бережет. (Сказка Царевна Лягушка)
-Только у Кощея дуб был, а у тебя ёлка, и не Кощей ты, а баба Яга. Признавайся, баб Сима, угадал я?
Весело, задорно рассмеялся Аркадий над собственной шуткой, аж слезы из глаз потекли от того смеха. Только баба Сима даже не улыбнулась, все так же строго и осуждающе смотрела на мужчину.
-Ты мне тут пошуткуй еще, Аркашка! Эх, вы, молодежь! Ни в Бога, ни в черта не верите, все вам хиханьки да хаханьки. А хоть бы и жизнь от ёлки зависела, то ли ты поверишь?
-А ты расскажи попутю , баба Сима, может и поверю. А то все гонишь меня от ёлки этой, а что к чему и объяснить на можешь, всё загадками разговариваешь.
-Не быстрый рассказ будет, Аркашка. То ли охота тебе старухины разговоры слушать? Тебе вот говорили, чтобы не брал ты этот участок, то ли ты послушал? Тебе сказывали про проклятье, так отмахнулся ты. Сам- то поди стоишь сейчас, да думки в голове привечаешь о том, как бы отделаться от меня побыстрее, домой спровадить, да о том, что бабка Симка из умишки совсем выжила?
Смутился Аркадий, стушевался, залилось лицо его стыдной краской от того, что угадала бабка. И правда, думал ведь, что полоумная старуха совсем сбрендила. И о том, как бы отделаться от нее поскорее, да завершить задуманное тоже размышлял. То ли все его мысли на лице написаны были, то ли не так эта старушка и проста, как хочет казаться.
Может от стыда, а может и от любопытства, а только сказал Аркашка, мол, рассказывай свою сказку, баб Сима, а там уж я решу, верить в твои россказни, или нет.
Засеменила баба Сима к лавочке, что стояла у её дома, аккурат через дорогу от этой злосчастной ёлки, а Аркадий, как телок на верёвочке поплелся следом за бабкой.
- Их 3 ёлки- то тут сидело, Аркашка. В один день посажены были, да росли по разному. 2 из них засохли, вышли из них соки жизненные, да издохли они, а эта- вишь ты, стоит, красавица, живёт, черпает силы жизненные, пьёт свет солнечный, да пышет здоровьем. И покуда будет эта ёлка жить, расти, да сил набираться, то и жизнь человечья не иссякнет.
Замолчала баба Сима, задумалась, словно вспоминала то, что было много лет назад, а Аркашка, усмехнувшись, сказал:
-Что это ты опять загадками говоришь, баба Сима? А может на ходу сочиняешь, чтобы я елку эту не рубил?
-А ты мне тут не зубоскаль, Аркашка. Давно это было, тебя еще не то, что на свете белом не было, однако и у отца твоего семя еще детское, пустое было. Или молча слушай, или ступай себе, да к елке этой подходить на смей. Вот ты думаешь, почему стоит эта ёлка посередь деревни, и ни одна душа живая не то, что не рубит ее, а и ветки сроду с нее не сломил никто?
Замолчал Аркадий, да прикусил язык. И то правда. Почти 2 года живет он в деревне этой, и за это время много деревьев вырубили, и в оградах, и на пустырях, где раньше дома стояли, а к елке этой и не подходит никто.
-Так ты рассказывай давай, баб Сима. А то загадки мне тут рассказываешь, ходишь, вокруг да около, да в молчанку играешь, а я сижу, рот раззявил, будто дел у меня других нет, сказки твои слушать.
-Быстро только кошки родятся, Аркашка, да и им время надо, не на другой день приплод приносят, а маленько погодя. Я ведь с самого рождения тут живу, много чего знаю, много чего видела. И история эта на моих глазах с самого начала завязывалась. На месте дома, что на слом забрали, раньше избёнка худая стояла. Махонькая, низенькая. Да в те годы мало у кого хоромы- то были. Это уж потом отстраиваться стали, после войны, большие избы ставили, с потолками высокими, белеными. И на моем месте избенка была. Да почитай вся деревня в избенках жила. Тут и деревня- то была- 2 улки небольшеньких.
В избенке семья жила, Шаховы. Сам, жена его, да ребятишки, Дарьюшка и Семен. Дарьюшка постарше была, а Семен моих годов, вместе росли, все на глазах.
Мы уж большенькие были, когда в деревню к нам тётка эта явилась с девчончишкой своей. Нелюдимая, всё людей дичилась, да молчала. И девка такая же. Голову в плечи вожмет, глаза в пол опустит, и домой бегом. Они в домишке у могилок поселились, так и жили.
Сколь- то лет прошло, я уж не упомню, а только слух прошёл, что брюхатая та девка. По осени дело- то было. Что тут началось! Это сейчас вроде как для себя рожают с самОй школы, без стыда, без совести, а в то время что ты! Стыд- то какой! И вроде как Семен девку обрюхатил, а не сознается. Тетка Лукерья, мать девкина, даже домой к ним приходила, совестила Семку, стыдила, мол, будь мужиком, коли дело сделал, так признайся, повинись, вместе дитя рОстите. Только Семка вину не признал, и отец Семкин тетку Лукерью восвояси отправил, мол, мало ли с кем была девка твоя, так что, теперь каждого сураза на Семку вешать? То ли один он в деревне?
Смолчала тогда тетка, только глянула зло и на тятьку Семкиного, и на него самого, да под ноги им сплюнула, как добрый мужик. А потом исчезли они, ушли из деревни, как вроде и не было их тут, ни Лукерьи, ни девки ее. Народ поговорил- поговорил, да и забыли все. У каждого своих забот полон рот, чтобы об чем зря еще думать. И Семка осмелел, опять гоголем по деревне ходит, то с одной девкой, то с другой.
А по весне вернулась Лукерья в деревню. Она и до того не шибко красавица была, а тут- ну чисто старуха! Лицо черное, под глазами тени глубокие пролегли, щеки впали, страх один. Идет по дороге, шатает ее из стороны в сторону, того и гляди, что свалится. И идет- то прямиком к Шаховым. Семка на улке был, да Сам- то Шахов вышел, мол, что надо тебе, Лукерья? С чем пожаловала? А она ни слова, ни пол слова, Самого оттолкнула, подошла к Семке- то, за чуб соломенный его ухватила, да кааак плюнет ему в лицо! Он растерялся, сидит, глазами вертит, а Лукерья другой рукой подол платья своего задрала, да обтерла его лицо, и захохотала так страшно, что аж кровь в жилах стыла от того смеха. И главное дело, что и Семка сидит, пошевелиться не может, и Сам-то стоит столбом, и мать, что на шум выбежала, только моргает, а слова сказать не может, и шагу ступить не в силах.
И снова замолчала баба Сима, задумалась, сидит, жуёт губу свою, да смотрит на ёлочку. А Аркашка аж подпрыгивает от нетерпения, что же там дальше будет?
- Никак заколдовала она их, а, баб Сима?
Вздрогнула баба Сима, глянула удивлённо на Аркашку, да стукнула его по плечу легонько.
- Да тьфу на тебя, окаянный! Напугал, я чуть дух не испустила на месте! Сидит тут, молчит, прижух, как мышь полевая в траве осенней, я уж и забыла, что тут ты. Оох, аж зашлось сердчишко- то, Аркашка! Я ведь мыслями- то там, с ими очутилась, словно назад воротилась, а тут ты, как черт из табакерки.
-Ох, баб Сима, ну и сказочница же ты! Вот горазда сочинять-то! Сама придумала, сама поверила, сама же и испугалась. Вот ведь, а! Вы, старики, вообще сказочники. Нам ведь как говорят, что пропащее мы поколение, распущенное, испорченное, мол, у вас тогда этого самого и не было, а дети сами по себе появлялись, да от любви к власти. А вас послушать, так куролесили вы похлеще нас.
-Было, как не быть? Во все времена всякое бывало, а вот напоказ не выставляли весь срам, молчком все было.
-Ага, в темноте, да под одеялом.
-Тьфу ты, охальник! Вот как отхожу тебя костылем, так будешь знать!
-Ладно, ладно, баб Сима. А дальше- то что было? Ну заколдовала их Лукерья, да померли наверно все? А ёлка эта твоя каким боком? Уж не сто лет ей, как тебе, помоложе деревце- то будет.
-Да подь ты, Аркашка! Мне бы до сотни доскрипеть еще. Вроде и не много уже осталось, а по моим- то меркам и не мало. На чем я там остановилась?
-На том, что Лукерья сначала плюнула Семке в лицо, а потом подолом его обтерла.
-Вот, сидит Семка, пошевелиться не может, и Сам-то стоит столбом, и мать, что на шум выбежала, только моргает, а слова сказать не может, и шагу ступить не в силах. А Лукерья знай себе, стоит, да хохочет, что дурочка какая. Слезы из глаз текут, она их рукавом вытирает, да смеется. Сколь- то смеялась она, да плакала, а потом враз успокоилась, на Семку глянула, как на пустое место, да к Самому повернулась, и сказала:
-Как у меня дочери нет больше, так и у тебя не будет вскорости. Как моя девка родами померла с дитем в утробе, так и твоя изойдет на нет, родами измается, исчахнет, выдохнется, и дух испустит, и младенчик вместе с ней.
А потом к Семке повернулась Лукерья, улыбнулась, словно оскалилась, и сказала:
-Как у меня внуков не будет никогда боле, то же и тебя ждет. Хоть сколь детей плоди, а внуков на руках не подержишь. Детей своих, всех до единого на погост проводишь, и помрешь, ни следочка от тебя на земле не останется
Мать- то Семкина стоит, плачет, и Сам аж с лица спал, а Семка и вовсе, сидит, ни жив, ни мертв, вот- вот окочурится от страха.
Взмахнула Лукерья подолом своим, и словно прошел морок, зашевелились, засуетились и Сам, и мать Семкина, и Семка заегозил, глазами вертит, да рот открывает, как рыба, что на берег из водицы попала.
Мать Семкина запричитала, завыла по бабьи, мол окстись, Луша, что ты такое мелешь? Грех это, слова такие страшные говорить, строго судить тебя на том свете будут. Чем же заслужили мы проклятье такое страшное?
-А тем и заслужили, что нелюдя на свет выродили, вскормили его, вспоили, а стыд и совесть привить забыли, не впитал он их с молоком матери, так пусть расплачивается за грехи свои, да за блуд. Для него ли я девку свою рОстила? Для него ли берегла? Завлек, заболтал речами сладкими, свое взял, да отбрехался, как собака. Кабы сознался, так по другому бы все вышло, живая бы девчонка моя была, а так- нет ее больше, и не один он виной, а и вы с ним вместе. И с себя вины не снимаю, не углядела, проморгала, так наказана я до конца дней своих. И вы свое получите, не сомневайтесь.
Сказала так Лукерья, и пошла себе. Пока очухались Шаховы, покуда в себя пришли, глядь, а Лукерьи уже и след простыл. Сам- то на коня шмыг- догнать ее хотел, да заставить слова назад забрать, да куда там! Словно испарилась Лукерья, словно и не было ее.
-Да ну тебя, баб Сима! Ты никак ТВ-3 смотришь, да мистикой увлекаешься? Признавайся, откуда сюжетец слямзила?
-Тиливизир-то? А как же, смотрю! Новости гляжу, ни дня не пропускаю. Мне дочка знаешь какой тиливизир- то привезла? Большой, аккурат на пол- стены, ей-Богу! А сам- тонехонький, вот такой! И баба Сима, растопырив поведенные от возраста пальцы показала Аркашке, какой тоненький у неё телевизор.
- Ну, баба Сима, этим сейчас никого не удивишь. Тоже мне, диво дивное, тоненький телевизор в пол стены!
- А я и говорю, это вы, молодые, ни в Бога, ни в черта не верите, все на смех поднимаете, а нам, старикам, все в диковинку. Вот помню, как первый телевизир с мужем купили, ой, счастья- то было, что ты! Берегли его, почем зря не включали, а вам хоть что дай, все как должное берете, как так и надо.
-А что ты хочешь, баб Сима? Век цифровых технологий, прогресс на месте не стоит, бежит вперед паровоза, и нам вместе с ним бежать приходится, чтобы от жизни не отстать.
-А куда ты от нее отстанешь, от жизни- то, Аркашка? Она своим чередом идет, все тебе сама выдаст, что по судьбе положено, да подгонит, коли отставать станешь. Иной раз так подгонит, что насилу остановишься, чтобы отдышаться от тех бегов жизненных.
-Твоя правда, баба Сима. Даже спорить с тобой не стану. Так что там с ёлкой- то этой?
-А что с ёлкой? Стоит, вон какая выросла, пушистая, красивая. Ооой, помню, когда посадил ее Семка- то, такая чахлая была, заморыш и есть. Пожелтела вся, скукожилась, уж думали, что не выходить ее, девчонку- то.
-Так, какую девчонку, баба Сима? Ты мне тут с пятого да на десятое не перескакивай, давай по порядку, а то совсем запутала меня.
-Да подь ты, Аркашка! Сам меня закружил, захороводил, с толку сбил, а теперь виноватить взялся. Говорю же, хворала шибко девчонка, уж и не чаяли ее спасти-то.
-Да подожди- ты, старая! Откуда девчонка взялась? Вроде Сам на коне поехал Лукерью догонять, а ты мне уже про девчонку городишь.
-Да тьфу на тебя, окаянный! Сам же про елку спросил. Сам Шахов- то поскакал за Лукерьей, чтобы догнать ее, да назад воротить, да не нагнал, как в воду она канула. А может и правда канула, нам почем знать? Мужики сказывали, что на реке платок черный Лушкин нашли, вроде к берегу прибило его. Покумекали они, да решили, что умишком бабенка повредилась после того, как девка ее померла, да сама вслед за ней и отправилась. Утопла стало быть Лушка- то.
Мать- то Семкина все плакала, хотела к бабке бежать, чтобы снять проклятье Лушкино, да Сам Шахов кулаком по столу стукнул, мол, ты мне это брось, чертовщину тут разводить. Одна полоумная нагородила околесицы, а вторая поверила. И угомонилась Мать, на том же месте и села. А как против мужа пойдешь? Сам- то хозяин в доме, как скажет, так и будет.
Вскорости забыли и про Лукерью, и про дурость ее. Мало ли забот, чтобы об ерунде думать? Я уж не скажу, сколь времени прошло, но сосватали Дарьюшку. Посадил ее мужик на бричку, да в соседнее село увез. Про Лукерью мать вспомнила, когда понесла Дарьюшка. Вспомнила, да запричитала опять, завыла, мол, как бы беды не случилось. Сам- то опять кулаком стукнул, мол, не кликушествуй тут почем зря, ладно все будет. И ведь ничего не сулило беды- то, Аркашка! Дарьюшка легко ходила, играючи. И сама была- ну чисто кровь с молоком, да молоко с медом. А вот поди ж ты, как срок ей подошел, так все и случилось в точности, как Лукерья сказывала. Как уж маялась, сердешная, стонами исходила, из сил выбилась, родами измаялась, исчахла,выдохлась, и дух испустила, и младенчик вместе с ней.
Вздохнула баба Сима, да вытерла слезу, что катилась по сморщенным старческим щекам. Опять уставилась вперед, на елку эту, смотрит, не мигая, вспоминает, что-то, одной ей известное.
Отчего-то перехотелось смеяться Аркашке. Уже не было ему так весело, уже и шутки в голову не шли, и сидел он, молчаливый и задумчивый, молча ждал, когда баба Сима, намолчавшись вдоволь, вернется из своих воспоминаний, и продолжит свой рассказ.
Не долго молчала баба Сима. Встряхнулась, глянула на Аркашу, да продолжила свой рассказ ровно с того места, на котором прервалась.
-Почернел от горя и Сам, и жена его, да и Семка сник, потому как пересуды по деревне пошли, мол, прокляла Лушка Шаховых, и поделом. А то нагородил Семка делов, и в кусты. Самому- то в ту пору бы бабку какую поискать, да куда там! Такой же, как и ты он был, Аркашка, молодой, горячий, ни в Бога, ни в черта не верил, мол, бабьи бредни это все, а то, что так вышло, случАй такой, мало ли девок родами мрут? То ли наша первая?
Первая ли, последняя ли, а только ни одна девка теперь и близко к Семену не подходила. Слова Лушкины такими небылицами обросли, что вроде как не только про детей Лукерья сказывала в проклятье своем, но и про то, что всех жен Семен схоронит. То ли правда, то ли нет, а кому проверять охота? Вот и ходил Семен, как неприкаянный. Он ведь и ко мне сватался, да тятька не пустил, сказал, мол, нечего делать, других дураков ищите.
Я потом взамуж за деда своего вышла, а Семка из деревни нашей уехал. Тоже потом обженился, ребятишки пошли у них, трех девок народили. Как коршун над ними Семка трясся, чтобы и волосок с головы девок не упал. Жена у Семки городская была, модная такая, тоже не верующая, да всей правды в то время не знала, и только похохатывала над Семкой, мол, средневековье у вас тут. Проклятья всякие, ведьмы Лукерьи.
Сам- то Шахов уж помер в то время, так жена его на девок глядела, да молилась, чтобы беды не случилось. А там и она вслед за мужем ушла, осиротел Семка.
Девки- то у них выросли, как одна, все ладные, красивые. Сначала первая замуж собралась. Выдали её замуж, да радовались, что скоро дедами станут. Семка, хоть и боялся, да мысли те от себя гнал, мол, что было, то быльем поросло, и нет никакого проклятья Лушкиного. А вот поди ж ты, видать крепкое её слово было, Лушкино- то. Не разродилась дочка Семкина, померла родами, и младенчик вместе с ней.
Сам не свой ходил Семен, почернел от горя. Шутка-ли, детей своих поперед себя хоронить! Вторую дочку нехотя замуж отдавали. Тут уж жена его выпытала у Семки все, как есть, да сама стала бабку искать, когда узнала, что беременная девка. Может и вышло бы что, коли раньше бы спохватились, да видать поздновато было. Мертвенький ребеночек у девки родился. Хорошо, хоть сама живая, и то ладно. Шибко горевала она по младенчику своему, потому и не сразу кинулись. что неладное у нее внутрях творится. И месяца не прожила вторая дочка Семкина, померла от болезни, зачахла.
Много бабок перебрали, да все гнали их поганой метлой, мол, самим еще пожить охота, не сдюжим с такой силищей, как проклятье матери, что горем убита.
Когда третьей дочке пришел срок замуж бежать, мать уже нашла бабку. Та ей сказала, что шибкое проклятье от матери, горем убитой, не так просто снять его. Откопала с межи три ёлочки. Первая- поболе, это мол мужика твоего жизнь да сила. Вторая- ты сама. А третья, что поменьше, рода вашего продолжение. Мол, в том месте, где в сердцах мать зла желала, посадить их надобно, да так, чтобы род ваш в середине был, а вы по краям. И беречь их надо, елки ваши, что дитя малое. Коли за год хоть одна елочка помрет, так и род ваш вымрет насовсем. А коли сдюжат елочки, продержатся год, так наладится все. Своими силами вы вскормите род ваш, дадите ему мощь и силу, сами засохнете, выдохнетесь, выпьет род ваш с вас всю силушку, да жить будет.
Без сожаления приехал Семка с женой в деревню. Все сделали, как бабка сказала. Семка с весны до самой осени ведрами лил воду в елки, только бы не засохли, только бы не зачахли. На зиму укрыл их, укутал, да всю зимушку ходил вокруг них. Все снежка пухлого подсыпал, только бы пережили зиму саженцы. Девка- то младшая к весне родить должна была, вот и боялись родители, как бы чего не случилось.
Когда сошел снег, за голову Семка схватился, а жена его, та, что ни в бога, ни в черта, ни во что не верила, завыла, да волосья на голове давай рвать! Самая маленька елочка, что продолжением рода была, пожелтела, зачахла, да почти все иголки и скинула. Стоит одна веточка сухая, того и гляди, что переломится. Уж и на коленях Семка перед елочками стоял, и землю эту грыз, и слезами своими уливал эту елочку, что засохла. Что помогло, никто нам с тобой не расскажет, а только робко зазеленилась елочка маленькая, что в середине сидела, выпустила робкие хвоинки.
Семен расслабился, духом воспрял. Дочка на сносях, вот- вот родит, елочка зазеленела, знать получилось все, миновала беда. Да видать, рано радовался. Дочку в больницу увезли, рожать, а елка взялась иголки с себя скидывать. Хоть и не все, но до того страшно мужику стало, что аж ноги подкосились у него. А ну как недоброе случится? Ведь не пережить ни ему, ни жене, коли с последней дочкой что случится. Ох и молились они в то время! Однако и лбы все расшибли от стараний да усердия. Обошлось. И дочка живая оказалась, и внученька тоже. Только шибко уж слабенькая девка родилась, врачи на нее как глянули, так сразу и сказали, мол, не жилец она.
Замолчала баба Сима, прикрыла глаза, откинула голову на забор, словно и не дышит.
Аркашка струхнул чуток, аккуратно бабушку по плечу потормошил, мол, ты живая, баб Сима?
Вскинулась старушка, уперлась взглядом в Аркашку, скрутила дулю, да под нос ему сунула, мол, накося, выкуси, окаянный! Не дождешься! Покуда живая я, не дам елку в обиду!
Вздохнул Аркашка, отвел взгляд в сторону, да улыбнулся тихонько, чтобы не видела бабушка. Надо же, защитница какая! А уж рассказчица- то какая! Ей бы на передаче страшилки рассказывать, такую бы аудиторию собрала, любой да каждый бы от зависти лопнул.
-А дальше то что, баб Сима? Так и будешь меня мурыжить? Сама завлекла меня, заинтриговала, и опять молчишь.
-Да подь ты, Аркашка! Сходи-ка, водички принеси мне, а то в горле все высохло, неровен час, что потрескается горло, как жить потом?
-Ох и хитра ты, баба Сима! Ох и хитра! Не придумала еще концовку у сказочки, вот и тянешь время-то?
Баба Сима, улыбнувшись, слегка замахнулась на Аркашку костылем, и тот, подняв руки вверх, мол, сдаюсь, пошел за водичкой.
Вдоволь напившись из большой железной кружки баба Сима продолжила:
- Долго девчончишку вытаскивали с того света, сколько раз порывалась она уйти, да не пустили, вытянули. Выдохнул Семка только тогда, когда зазеленели иголочки, да ёлочка распушилась. Хорошо всё стало, живи, да радуйся.
- Ну вот, баба Сима, а ты всё проклятье, да проклятье. И дочка у Семки живая осталась, и внучка выжила. И что теперь над ёлкой этой колючей трястись? Вот вырублю её, и дело с концом, а то ведь и правда мешает. Я участок этот оформил, мой он теперь. На этом месте фундамент лить буду, на кой мне тут эта колючка пушистая?
- Я те вырублю! То ли места тебе мало, под фундамент- то? Ты чуток отступи от елки, и лей себе, сколь влезет. Хорошо все, да не хорошо. Догнало все-таки проклятье Лушкино дочку Семкину. В горах снегом их вместе с мужиком придавило, когда внучке пятый годок шёл. И на кой подались они туда? Что их всех эти горы манят? Прутся и прутся туда, словно медом им там намазано! Хорошо, что хоть девчонку с собой не потащили, к старикам привезли.
-Да что ж такое- то, баб Сима? Ты что кровожадная такая? Всю семью уже похоронила! Не могла сказать, что все у них хорошо, жили долго и счастливо, поживали себе, добра наживали. Хеппи Энд, так сказать!
-А я почто врать буду, Аркашка? Что было, то и говорю. Да ты сам- то на могилки сходи, своими глазами все и увидишь, их, Шаховых- то, целая постать там, на могилках, все в рядок лежат.
-И внучка?
-Да типун тебе на язык, Аркашка! Внучка- то тут при чем? Живая она, здоровая. Твоя ровесница однако. Я тебе об чем и толкую, чтобы ты елку не трогал, а ты все талдычишь, мол, вырублю, да вырублю. Вырастил Семка с женой девочку, воспитали. Все так и вышло, как бабка говорила. Только не сразу поняли они, что продолжение рода- это внучка ихняя. Своими силами вскормили они род свой, дали ему мощь и силу, а сами засохли, выдохлись, выпил род них всю силушку, да жить будет теперь. Сначала Семкина ёлка засохла, пожелтела, растеряла иголки свои, а с ней и сам Семен высох, иссякли силы его. Недолго болел, пощадила его костлявая, не шибко маяла. А уж 5 лет назад и жена засохла вместе с елкой. Тоже быстро отмаялась.
-Так а елка опять же при чем, баба Сима? Что- то ты меня совсем запутала! Бабка же вроде сказала, что коли за год хоть одна елочка помрет, так и род ихний вымрет насовсем. А коли сдюжат елочки, продержатся год, так наладится все. Сдюжили ведь елки, сколько лет продержались. А то, что засохли- так мало ли от чего? Витаминов там не хватило, микроэлементов. И Семен ваш с женой от старости умерли.
-Так а я разве же спорю с тобой? От возраста конечно. Кто же вечно живет? А им и вовсе в тягость было, столь пережить, всех девок своих схоронить. Ради Надюши своей, внученьки любимой и жили, только бы на ноги ее поставить.
-А сама Надюша где сейчас?
- Так знамо где. В городе живёт, что ей тут делать? Только могилки и остались. Хотела она дом восстановить, да разве же по силам ей одной это? Домишко- то хилый уже был, старехонький. Продала на слом, и правильно сделала. Участок- то и не оформленный был. А на могилки и из города можно ездить.
- А что же не ездит тогда?
- Как это не ездит? Раза три за лето бывает, ко мне забегает проведать, на ёлочку свою любуется.
- Сколько тут живу, ни разу не видел. Она что, невидимка, Надя ваша?
- Так ты не сидишь тут на привязи- то, Аркашка, где уж тебе уследить за всем? К родительскому дню должна приехать, на могилках- то надо убраться, чтобы не стыдно было покойникам. Коли дома будешь, так может и свидитесь. Только елку не трожь, Аркашка. Христом Богом прошу, не трожь. Пусть стоит себе, красавица. Не тобой посажена, не тебе и рубить. Мало ли что, от греха подальше, Аркашка.
-Ох и хитра ты, баба Сима, ох и хитра! Таких страшилок мне наговорила, а всё к тому свела, чтобы ёлку не рубил. Ладно уж, пусть стоит, раз так дорога она тебе.
И, глянув на часы, спохватился Аркашка, мол, заболтала меня, старая. Время- то сколько уже, а у меня и конь еще не валялся. Пойду я, баба Сима, дел - непочатый край.
Долго думал Аркадий над рассказом бабы Симы. Он хоть и шутник большой, да делает вид, что ни во что не верит, а есть в нем вера. Как без нее? Мало ли, что в жизни бывает. Если он лично с этим не сталкивался, то совсем не значит это, что не бывает такого. Пусть стоит елочка. А фундамент он чуть поодаль зальет, так, чтобы чуток притеняла елочка то место, где будет у Аркадия большая, просторная веранда.
Автор : Язва Алтайская.