Предыдущая публикация
Мужчина в доме
Татьяна медленно брела по дороге. ей было все равно, что ветер унес платок с шеи, и теперь он, легкий, светло–розовый, как утренний туман, освеченный утренним солнцем, парит высоко в небе, играет с ветром и исчезает далеко–далеко. Плевать, что в босоножки набились камешки и колют ноги, а надоедливые слепни так и норовят искусать её загорелое, сильное тело.
Таня не обращала внимания на то, что соседки кивают ей, не слышала, как они здороваются, предлагают свежего козьего молока.
Просто для Тани мира больше нет, его не существует. Уехал вместе с Петром. Не вернется больше. А впереди только серая, вязкая пустота. Как жить теперь? Что делать?
Разламываться, трескаться он начал ещё давно, но признаться самой себе, что всё кончено, очень трудно…
Татьяна сняла крючок, отперла калитку. Дверца нехотя, как будто знала, что у хозяйки горе, обычное, бабье, подалась в сторону, заскрипела, сварливо взвизгнули пружины.
— А Петя обещал смазать… — вдруг подумала Таня, закусила губу. — Ничего! Сами всё сделаем! Тимоша вырастет и сделает!
К стоящей на деревянных мостках женщине, почему–то зло топчущей высунувшийся из земли одуванчик, лениво подошел пес, ткнулся влажным носом в голые хозяйкины ноги, заворчал. От Тани пахло бедой, горем пахло, а Вихрь этого не любил. Ему больше нравились запахи смеха и радостные взвизгивания Таниного сына, Тимофея, запах жарко натопленной печи, супа и сушеной мяты.
— Где он? Не приехал? — как будто спросила собака, подняв лохматую, тяжелую свою голову и уставившись покрасневшими от жары глазами на Татьяну. — Куда ты его спрятала?
Хозяйка только покачала головой. Пёс опять вздохнул и улегся к её ногам. А чем он ещё мог помочь?..
— Ну чего, поговорили? — Из парника вынырнула женщина в красном цветастом платье, ненавистном для колхозного быка Федяки, и с ведром, полным огурцов. — Решил на ночь остаться? А вещи его где? Идет за тобой? Давай тогда, Танюшка, на стол накрывать. Дорогого гостя встречать! Я комнатку вашу прибрала, ты уж не ругайся, кровать перестелила. Петиным пиджакам да сорочкам найдется место. Погостите же ещё? А уж потом поезжайте в Москву. А, вот ещё что, Таня, сбегай к Скворцовым, пузырь возьми. У нас и горло–то промочить нечем. Давай, девонька, чего стоишь?! Шустрей, а то не успеем! Вон, урожай какой, огурцов–то! Гляди! — женщина опустила на землю тяжёлое ведро. В нём блестели сочными темно–зелеными боками огурчики, один к одному, красавцы, с пупырышками и увядшими, мягкими желтыми цветками на конце. И сразу запахло огуречным духом, немного резковатым и сладким одновременно, нагретым, усиленным нещадно льющим на землю свой жар солнцем. — Я думаю, засолим сегодня, я уж и банки приготовила, вон, на подоконничке стоят. А малосольных тоже надо, ты бочонок–то вынь из подпола, мне не с руки. Ноги эти проклятые ноют и ноют. Ну ничего, теперь Петя поможет, мужчина в доме будет, хозяин. Отец твой очень хотел, чтобы опосля него дом в порядке содержали, в крепкой мужской руке. И… — Она все говорила и говорила, топчась возле парника и поправляя свесившиеся на дорожку смородиновые ветки, усыпанные крепкой, сине–черной ягодой.
А Таня не слушала. Не нужно пузырь, бочонок, и стол накрывать не нужно, они с Тимошей и так поедят, без скатерти.
— Сами справимся, мама! Слышишь, сами! И дом в аккурате будет, и вообще хватит о нем! Поняла? Хватит! — Татьяна поджала губы, гордо вскинула голову, окаймленную тугой, темно–русой косой, как короной. В замысловатом плетении волос запутался не ведь откуда взявшийся колосок, а на плечо женщины уселась божья коровка, стала поудобней укладывать свои нежные, тонкие крылышки.
Но Тане не до нежностей. Да и пустые они, только сердце калечат. И без них проживет.
— Татьяна, да как же сами–то? Нет, мужику в доме власть надо дать, силу! Иначе сбежит. Ты бы свой характер поубавила, норовистость тут не к месту.
— Тима где? — строго спросила дочка у растерянной Авдотьи Кирилловны, пропустив как будто мимо ушей материны наставления.
— Спит соколик. Всё самолет свой раскрашивал, пришлось даже к Егору Викторовичу бежать, а то краски не хватило, баночки ж такие махонькие, а самолет у нас ого–го! — Авдотья улыбнулась, вспомнив, как с самого утра, пока мать ходила на станцию встречать своего мужа и Тимкиного отца, Петю, мальчик возился со своей поделкой, легким фанерным самолетиком, ладным, с огромными крыльями и длинным, с планочкой на конце хвостом. Тимка всё приглаживал фанерные заусенцы шкуркой, проверял, крепко ли держатся детали. Столярный клей, подаренный ему для личного пользования дедом Игнатом, стоял тут же, на полке, в большой белой банке с желтой этикеткой. Когда Тимка наконец убедился, что все приделано хорошо, то решительно вынул из своего сундучка кисточки, баночки с краской, полузасохшей, ссыпающейся с краев разноцветной пылью.
— Баба Дуся! — испуганно закричал Тимка. — Краски высохли совсем! Нечем самолет, звезду нечем мазать! А папа приедет, я ему показать должен! Что же делать?
Тимошка чуть не плакал, но Авдотья Кирилловна только махнула рукой.
— Не реви! Не реви, я сказала! Пойдем к художнику нашему, у него этой краски, как гуталина, хоть лопатой разгребай!
— Не пойду. Дядя Егор злой, он нас с ребятами гонял из своего садика, а садик не его, усадебный, но… — надулся мальчишка.
— Ну тогда сиди без красок! — сердито буркнула бабушка. — Как воровать яблоки, так вы первые! Конечно, своих–то вам, пострелятам, мало, свои кислые, поди, да? — вдруг завелась она.
— Нет! Не кислые, не кислые, что ты! — Тимофей страшно не переносил, когда рядом кто–то ругается, ссорятся взрослые или дети. Он сразу волновался, чувствовал, что стал невольной причиной этих страстей, кидался всех мирить. — Пойдем. Если хочешь, пойдем к художнику, бабуля! Пойдем! — зашептал он, схватил Авдотью за руку.
— Гляньте! Если я хочу! Да мне эти краски ввек не нужны! — всплеснула руками баба Дуся, глянула на притихшего внука. — Ну ладно, дом только прикрой, а то куры забредут ещё! — смилостивилась она, зашагала к калитке. — Ох, и забот с вами, Тимка, и забот! Ну ничего, отец приедет, он главным будет, всё с него спрашивать стану. Мужик в доме, Тимка, — это золото! Это как в лотерею выиграть! Ты мал ещё, не понимаешь… — протянула она., потом продолжила громче:
— Ждешь отца–то?
Тимофей бежал впереди Авдотьи, перепрыгивал выпирающие из земли камешки.
— Жду! Очень жду, бабуленька! Надо успеть всё сделать! — закивал он, припустился еще быстрее…
В мастерской Егора Викторовича было душно и пахло льняным маслом. К стенам прислонены холсты, натянутые на самодельные рамки; в пятне света, бьющем через застекленную веранду внутрь, стоял мольберт. Художник рассеянно жевал кончик деревянный кончик кисти, потом тряс головой, как будто вел с кем–то молчаливый диалог.
— Егор Викторович, не побеспокоим? — смело поднялась по ступенькам Авдотья. — День добрый, как дела ваши? Как здоровье?
— А? Что? Ах, это вы… — вздрогнул мужчина, потер глаза. — Да хорошо всё как будто… Хорошо…
— Ну и хорошо. Ох, батюшки, это кто ж тут у вас на тряпочке намалеван?! — всплеснула руками гостья, хотела поближе рассмотреть стоящий на мольберте эскиз, но Егор Викторович быстро набросил на холст покрывало.
— Не гоже так, Авдотья Кирилловна. Окончу, может быть, покажу. Так что вы хотели? И вы, молодой человек… Не вы ли давеча яблоки из сада таскали с друзьями? А? — Художник строго глянул на мальчика. Тимофей съежился, потупил взгляд.
— Прости ты его, прости! Я тебе таких ватрушек напеку, язык проглотишь! — спрятала внука за спину Авдотья. — Нам бы красочки, а… Немножко, совсем чуток! Мальчонка отца ждет, самолет смастерил, Андрейка–тракторист ему помогал, конечно. Ну вот, смастерили, а раскрасить нечем. Поможешь?
Авдотья Кирилловна смотрела на соседа как будто с восхищением, даже подобострастно как–то. Умела она мужчинами крутить, хотя и простая, казалось бы, женщина. А вот знала, где вздохнуть надо, где томно глазами повести, а где прикрикнуть, да так, чтобы внутри все ходуном заходило.
«Вам бы, Авдотья Кирилловна, в театре играть!» — сказал ей как–то учитель литературы из местной школы, понаблюдав, как Авдотья разговаривает с мастерами, что в деревню электричество проводили. — У вас талант!»
«Да ну что вы! Какой там талант! — отмахнулась тогда ещё молодая Дуся. — Скажите тоже…» И зарделась, точно маков цвет, засмущалась, глазки потупила. Актриса…
Егор Викторович, как ни старался, натиска чар Дуси не выдержал, кивнул.
— Ладно! Будет тебе, Тимошка, краска. Только впредь запомни: хочешь яблок, так зайди, спроси, ведь не жалко мне! А воров с детства не люблю. У нас как–то, когда жили в городе, всю коммуналку обчистили, всё до копеечки, до старых тряпок унесли. Мать не перенесла, с сердцем слегла. Не люблю воров… — Художник отвернулся, стал перекладывать на полках тюбики, подобрал несколько. — Вот. В маслице кисть помочи, а потом тряпицей вытрешь, если надо будет. Много не бери, не просохнет. А потом приходи, лаком покроем, будет твой самолет блестеть, как настоящий. Ты когда–нибудь видел самолеты, Тимка? — вдруг улыбнулся Егор Викторович.
— Высоко только, кукурузники и военные, — пожал плечами мальчик.
— Не хорошо! — покачал головой художник. — Надо тебе показать. И в кабине посидеть, раз такая тяга у тебя. Или отец в самолетостроении? — спросил он у Авдотьи.
Та пожала плечами.
— Ну какой–то там химик как будто, но то мне неведомо. Ладно, Егор Викторович, пойдем мы! Дел невпроворот. Спасибо тебе. И про ватрушки я не забуду, принесет Тимка вечером. Прощевай!
Женщина схватила за руку Тимофея, развернулась и стала быстро спускаться по ступенькам.
«Только бы сложилось всё! — нахмурив лоб, думала она, пока шли к своей избе. — Только бы забрал их Петр! Ведь так правильно, так хорошо, чтобы семья вместе была! Ну… Или у нас пусть остается, тоже дело! Мужик в доме…»
Дусина дочка, Татьяна, познакомилась с будущим мужем на выставке в Москве. Танюшка приехала на ВВЦ с подругами после экзамена в институте. Шумная, смешливая стайка девчонок перелетала с аллеи на аллею, ела мороженое, что–то шумно обсуждала. А Петр шел, глядя себе под ноги, задумчивый, сосредоточенный. Ему дали вести проект! Самому вести целый проект! Признали ответственным, надежным работником. Теперь он начальник, самый настоящий, а остальные из его отдела должны его слушаться и…
Тут Таня случайно, пятясь назад, налетела на Петьку, тот вздрогнул, как будто вернулся с небес на землю. Секунду они смотрели друг на друга.
— Извините! — покраснела Танюша. — Вам не больно?
Девушка наступила этому мужчине на ногу! Каблуком! Ох, что теперь будет!..
Петя, в костюме, при галстуке и с портфелем, казался ей тогда очень важным, может даже министром, сейчас он начнет ругаться, спросит, где Татьяна учится, потом позвонит в деканат, и её отчислят! Ну точно отчислят за эту глупую случайность!
— Мне? — рассеянно пожал плечами Петя. Он даже не заметил, что болит нога. — Нет, наверное… У вас на щеке мороженое, — доложил он, вынул из кармана носовой платок, потянулся, чтобы промакнуть Танину щеку.
Девушка отпрянула, провела по лицу рукой.
— Спасибо. Извините ещё раз… — прошептала она…
Тогда они и влюбились друг в друга. Ну, Таня–то точно! А Пётр? Ну да, наверное, тоже. Хотя, если его спросить сейчас о той встрече, он пожмет плечами.
— Это химия, только и всего. Но у химической реакции есть срок годности, — так он объяснял своей матери, Елене Романовне, что такое любовь и сколько она может длиться.
— Что значит срок годности, Петя?! — вздрогнула женщина. — Это же семья, тем более, если есть ребенок!
Таня вышла замуж за подающего надежды химика через год их знакомства. Она училась, он уже окончил институт. Дуся приехала на их свадьбу в Москву, очень сокрушалась, что в деревне не отметили, но Пётр не хотел, а Татьяна не настаивала. Ресторан, знакомые Петра, его родители — все произвели на Авдотью неизгладимое впечатление, разговоров потом было в деревне на полгода!
— Все интеллигентные, воспитанные люди. Никто в траву не харкает, культурно изъясняются, сплошь изысканные слова! — рассказывала Дуся, глядя на подружек, усевшихся за Авдотьин стол и ждущих, пока закипит электрический самовар. Хозяйка, как солистка на сцене, выдержав паузу, приосанилась, смахнула с подола юбки соринку, продолжила:
— А как меня принимали! Девочки, это как в кино! Как в кино! Уважительно, но без пафоса этого. Все там ученые, светлые головы, умницы.
— А Танюшка–то? Она тоже теперь вся интеллигентная что ли? Поди, приедет, нам уж к ней и не подступись? — поинтересовалась Дусина соседка, одна из «девочек».
— Ой, ну доченька тоже была хороша! Платье, бусики… Да нет, они там все легкие в общении. Просто крепких слов не говорят, не сморкаются в рукав, как наши мужики, одеты по–другому. А так ведь везде люди! Вот сватья моя, очень тихая, мягкая женщина, рассказала, что в детстве тоже в деревне жила, молоком её после туберкулеза отпаивали. Так всё умеет! Не поверите, девочки, всё! И как сено метать — знает, и как натирают вилы ладони, и какие рукавицы лучше, и когда сеять надо, по какой земле — всё–всё знает. Нет, они все такие же, как мы. Просто за городом не все могут, не резиновый он, «загород» наш! — заключила Авдотья, девочки кивнули. И правда, если все городские к ним ринутся, это ж и корову не выпустишь, все поля люди потопчут! А Таня молодец, раз по любви вышла, счастливая!..
Много тогда было выпито чая, пересказано московских новостей, задано вопросов, выслушано ответов. Авдотья сияла, «девочки» ка будто радовались её счастью. А то! Вдовая, весь дом на себе тянула, дочку, вон, на ноги поставила, в институт отправила, так неужели ж не заслужила Дуся счастья?! Сто раз заслужила!
Только всё это продлилось недолго. Таня забеременела, тяжело носила Тимошку, мучалась отеками, еле–еле доходила до срока. Тимка родился слабеньким, болезненным.
— Это наследственное или что–то не так пошло в беременность? — допытывался въедливый Пётр, которому порядком надоели эти детские крики по ночам, пеленки, висящие на натянутых под потолком веревках, Танькины слезы и её постоянное отсутствие рядом с ним в постели. — Но у нас никогда проблем со здоровьем не было. Это жена виновата?
Врач изумленно смотрела на него. На её практике это первый раз, когда муж вместо того, чтобы спрашивать, как помочь, выясняет, кто виноват. Ну и что дальше? Ну, если выяснит?! С ума все посходили…
Таня, по строгому мнению Петра, была виновата во всем. А больше всего в том, что не учится, взяла отпуск по уходу за ребенком.
— Ну что тебе стоит перевестись на заочное? Учись, расти ребенка, это разве трудно? Господи, Таня, мне кажется, что тебе и без института хорошо? — как–то не выдержал муж. Татьяна подняла на него равнодушный, уставший взгляд. Ей бы поспать. Просто один день поспать. Не есть, не пить, не укачивать Тимошу, а просто пропасть, выпасть на двадцать четыре часа из жизни… — Сына на мою маму вешаешь, а сама только плачешь, что тяжело! Ну вот! Ты опять плачешь! Опять! Как мне надоели эти слезы! Жены моих коллег умеют совмещать работу, учебу, детей в конце концов, а ты нет? Перестань всхлипывать! Я работаю, а ты ребенка успокоить не можешь, так он орёт! Ну что же это такое?!..
Свекры помогали Тане, как могли, но они работали, приходили, как и Петя, вечером. И никогда невестка не спихивала Тимофея на них, никогда! Поликлиники, больницы, осмотры, лекарства, прогулки, кормления, стирки — всё делала сама. Не велик труд, но его постоянство и ощущение, что никакого просвета впереди не будет, убивало всё.
— Петя! — попыталась, было, объяснить всё это мужу Танюшка, но тот только отмахнулся. У него болела голова, начальство требовало результатов эксперимента, который Петькина лаборатория даже ещё не начинала, лаборантка Тонечка строит Петру глазки, а он не знает, стоит ли ей подыгрывать или оборвать на корню этот флирт, Танька опять спит с Тимохой, а он, её законный муж, — в холодной постели… Сколько всего на него навалилось! Это же как гора!..
— Я к маме уеду. Врач сказала, что Тимоше на воздухе надо быть больше, на солнышке. Там и продукты будут свои, деревенские, и тебе мы мешать не будем! — заявила однажды утром Татьяна. Всё вдруг стало так просто, решение нашлось, и оно, как будто всех устраивало.
— А как же институт? Ты же доучишься потом? И что же, ты увезешь от меня сына? — помолчав, вяло возмутился Петенька, потом пожал плечами. — Ты сама приняла это решение.
Главное, чтобы не подумали на него! Чтобы никто не сказал, что он выгнал жену с хворым ребенком! А то пойдут слухи, сплетни, а это неприятно, и отец начнет пилить его, Петю, за то, что Петька плохой отец. А он тут ни при чем! Он не выгонял, Танька сама решила уехать. И… И, если она действительно уедет, то Тонечке можно дать «зеленый свет»! А что?! Петя — мужчина, он не может без женского внимания, это нормально, это химия.
Так Таня и оказалась опять в родном доме со скрипучими ступеньками.
«Дай–дай! На–на!» — казалось пели они, когда Дуся тяжело поднималась на крылечко.
«Тыыыы?» — повизгивала входная дверь. А потом сама себе отвечала: «Яяяяя».
«Дууууййй» — гудел ветер в печной трубе, зажигал угольки.
«Шмяк–бряк, шмяк–бряк!» — говорила пила, когда Татьяна вместе с матерью пилили огромное бревно, чтобы потом наколоть из него дров.
И эти знакомые, привычные звуки успокаивали, мирили с тем, что Тимошка болеет, что у других детей на щеках румянец, а у него — только бледная, тонкая кожа, что Пётр приезжает редко, привозит деньги, даже ночевать не остается, спешит домой, к матери.
— Сердце у неё, понимаешь? — оправдывается он перед женой. — Ей спокойней, когда я радом. Отец в командировке, кто за ней присмотрит?..
Таня всё понимала, Авдотья Кирилловна тоже как будто «входила в положение», а Петя спешил домой, только не к матери, а к Тонечке. Тоня всегда ждала его «при параде», жаркая и доступная, не то, что родная жена. «Деревня — она и есть деревня» — махал рукой Петя, если Тонечка спрашивала его о поездке…
То ли благодаря загородному воздуху, то ли заботам бабы Дуси, то ли всему вместе, но Тимка окреп, заговорил рано, повторял все, что услышит.
— Диктором будет! — смеялись соседки. — Вот увидишь, Таня! Большой человек растет!
Научившись сносно выговаривать слова, Тимошка читал бабушкам стихи, пел песни, пританцовывал и смеялся вместе с ними.
Тогда Петя его разглядел. Ну а что! Забавная игрушка, диковинная, и ведь это его сын! Вот бы он так на застольях выступал! Было бы весело. Все бы завидовали Петру, что у него такой сын!
Но тем не менее забирать семью обратно в город Петя не торопился.
— Рано. Пусть ещё подрастет, — качал он головой на предложение Тани поехать с ним в Москву.
— Да он уже крепкий, ему теперь всё ни по чем! — улыбалась жена. — А в Москве музеи, парки, театр, кино! Ему там будет интересно! И я по тебе очень скачаю… — добавила женщина, но сама в свои слова верила с трудом. Возможно, Петя прав, химия имеет свой срой годности.
— Рано. Что ты решила с институтом, Татьяна? — вдруг строго спросил он. — Тебе ещё три курса.
— Я помню. Восстановлюсь. Этой осенью обязательно восстановлюсь. На заочном буду, устроим Тимошу в садик, я выйду на работу и…
— Нет! — почти крикнул Петя. Таня вздрогнула. — Нет, — продолжил он уже мягче. — Сад — это рассадник заразы.
— Ну… Ну тогда может твоя мама посидит с Тимошей? — растерялась женщина. — Куда–то же надо его деть, пока мы на работе…
— Так… Так… Нет, мама не сможет. Ты забыла? У нее сердце. А что, если ты пока останешься тут? Учиться и дома можно, работу себе найди. И Авдотья Кирилловна за внуком будет приглядывать. Вот окончишь институт, тогда заберу вас…
Он всё так хорошо придумал! Просто отлично! Танька, глупая, только глазами лупает, сказать ничего не может. А ведь Пете дают квартиру! Выбил–таки, постарался. Для семьи. Но это не прямо сейчас, надо подождать. Там, на новой квартире, с Тоней можно пока пожить. Мама всё чаще обретается у сестры в Кисловодске, поэтому знает только то, что рассказывает ей сам Пётр, а с отцом он договорится. У того у самого рыльце в пушку!
Тонечка, правда, не умеет готовить, но можно покупать готовое в «Елочке», там не дорого и вкусно. Вот она, жизнь–то! А Тимоше в деревне, и правда, лучше, здоровее!..
Пете, когда он уже ехал в электричке домой, стало очень весело. Танечка, Тонечка — очень похожие имена! Не надо бояться, что оговоришься. А Танька стала красивой, поправилась немного, но это ей даже идет…
Таня обиду на мужа, что не забрал к себе, проглотила. Может быть, он прав? Учиться и тут, у мамы, можно. А Тимоша пусть спокойно растет…
А, может быть, настоять? Взять да приехать к мужу. Но… Но чувствовала, что не нужна она ему. И Тимофей разве что для развлечения ему сгодится. Обманулась она в Пете. А уже ничего не исправить…
Через некоторое время Пётр сообщил, что уезжает в командировку, просил не беспокоиться. Таня и не думала беспокоиться. Некогда ей было.
На участке дел невпроворот: работа, Тимошка, парники и грядки, учеба — всё требовало сил и внимания. Не до Петра.
Пока муж был в отъезде, Таню неожиданно навестил свекор, Андрей Ильич.
Татьяна увидела его фигурку, идущую босиком по дороге, удивленно нахмурилась, сбежала с крылечка.
— Здравствуйте! Вы как же тут?! — распахнула она калитку, впустила гостя.
— Да вот так. Ну а что? Внук растет, повидаться хочу. Гостинцы тут привез, игрушки, еды немного… — Свекор почему–то смущенно отвел глаза.
«Говорю какие–то глупости! — думал он, поднимаясь за невесткой в дом. — Ну какая еда? Тут у них своей полно небось! И игрушки… Пара машинок. Надо было паровоз купить и самосвал большой. Опять всё не так!»
Авдотья Кирилловна встретила свата мирно, но как–то прохладно. У неё тут и тесто, и куры что–то болеть стали, и собрание объявили, вечером идти, а как гостя бросишь? В общем, она была мысленно согласна с гостем — всё не так.
— Ну, Тимка! Получай от деда подарки! — позвал мальчика Андрей, стал вынимать из большого саквояжа игрушки.
Тимоша боязливо поёжился.
— Что? Забыл деда? Да… Дела… — протянул Андрей Ильич.
— Ну что? Может, пообедаем? — прервала неловкую паузу Авдотья. — У меня все готово, горяченькое. Вы как, выпить хотите? — поинтересовалась она и, не дождавшись ответа, поставила на стол три рюмки.
— А мне? — возмутился Тимофей.
— А вот когда мужиком станешь, тогда и выпивать начнешь. Тебе компоту налью. Садись, постреленок! — рассмеялась баба Дуся, погладила мальчика по голове.
Андрей Ильич тоже хотел его погладить, но Тимка отодвинулся. Чужих он сторонился.
— Да… — опять протянул гость.
Беседа не клеилась, все помалкивали. Таня нервничала, думая, зачем же приехал свекор.
Но тот так и не сказал. Посидел, поел, потом устроился на лавке у дома, смотрел, как Тимоша играет в подаренные машинки, покурил, да и собрался обратно.
— Да что ж вы? — не особенно переживая, спросила Дуся. — Остались бы, а завтра поехали. Погода–то какая стоит!
Андрею было плевать на погоду, на то, что здесь и дышится легче, и не так ломит за ребрами, и куришь в удовольствие, а не второпях, в форточку, как приучила его жена. Плевать. Он приехал рассказать невестке про Тоню, про то, что надо бороться за мужа, что…
«Да не мое это дело! — Андрей вдруг махнул рукой. — Не моё. Сами пусть разбираются. А Тимоша славный. На Петю в детстве похож…»
— Чего он приезжал–то? — спросила у дочки Авдотья, когда проводили гостя.
— Не знаю. Да и всё равно мне. — Татьяна пожала плечами. — Экзамены мне назначили на следующую неделю. Вызов пришел. Ты с Тимошей останешься?
— Останусь. Как не остаться?! — быстро согласилась Дуся. — А где ж ты там жить будешь, а?
— Нигде. Я договорилась, меня за день все преподаватели примут. В понедельник поеду, рано утром.
— Так а чего ж ты?! У тебя в городе квартира, муж, к нему и иди! — удивилась Авдотья Кирилловна.
— Нет у меня там квартиры. Петя сказал, что ремонт был, замки поменяли. Мои ключи забрал, другие не оставил. Всё, мама. Всё! — Таня нахмурилась. Нет, она плакать не станет. Больно надо!
— Ох, батюшки, ох, святы! Танька, а вы, что же, разводитесь? А? — всплеснула руками Дуся. — Грех–то какой! Чего, гуляет Петя? Потому и не зовет с собой? А ты борись! Борись, держи его при себе, поняла? В доме нужен мужик, Таня! Татьяна, стой!
Но Танюшка уже сбежала со ступенек, поймала бегающего по двору сына, прижала к себе.
— Вот мой мужчина, мама. Вот. А остальные — лишние. И хватит об этом.
… Татьяна стояла на остановке, рассеянно смотрела на перебегающих проспект людей. Она всё сдала, её даже хвалили. Один профессор сказал, что возьмет Таню на работу в свой институт.
— У меня ребенок… Мы живем пока в деревне у матери, — тихо покачала она головой.
— И что такого? Ребенок у неё, скажите, пожалуйста! Сын?
Таня кивнула.
— Я сразу понял, что сын. О дочках говорят нежно, о сыновьях — с гордостью. Ну и хорошо! Будет при тебе. Комнату дадим, потом, глядишь, квартиру. Таня, вы молодая, а так грустно смотрите… Нельзя! Грех!
Так он и сказал, что быть грустной — это большой грех. Может быть, профессор и прав…
Люди суетливыми муравьями шли по улице. Таня хотела уже отвернуться, но тут разглядела в толпе знакомое лицо. Петя. А рядом с ним «командировка», молодая, смеется, кокетливо льнет к нему, подставляет свои пухлые накрашенные губки.
Татьяна вспыхнула, закрыла глаза, отвернулась.
— Девушка! Осторожней! — сказали рядом. Таня налетела на кого–то, ринулась прочь. — Девушка! Вам плохо?
Ей было плохо. Но в этой жизни многое понимаешь через боль, так говорил дед Игнат, деревенский сторож.
Рождаешься, чувствуешь, как растут твои зубы, познаешь опасность, падаешь, — и всё через боль…
«Но боль — хороший учитель, — добавлял сторож–философ. — Благодаря ей сразу понимаешь, как жить дальше».
О чем он говорил, Таня поняла только сейчас…
Что в семье дочери произошли трагические, почти непоправимые события, Авдотья Кирилловна могла только догадываться. Но и этого хватило, чтобы она начала принимать меры.
Женщина звонила родителям Петра, пока Тани не было дома, пыталась узнать что–то у них, убеждала, уговаривала, грозила скандалом.
Таня, узнав об этом, строго отчитала мать.
— Не надо, мама! Я не стану сохранять то, чего уже нет. Если прохудилась бочка или разбилась банка, то ты её выбрасываешь. Вот и я выброшу то, что поломалось. Ну что ты плачешь, мама?! Зачем? — Таня прижалась к матери, стала гладить её по упрямой, твердой спине.
— Нет, дочка. Без мужчины плохо. Должен быть он рядом, опорой быть, а ты за ним. Не выдумывай про Петра своего. Что там стряслось? Ну что? Скажешь ты мне наконец?
— У него есть другая женщина, — тихо сказала Татьяна. — Ты была права.
— Что?
— Ну да. Другая женщина. Мам, а ты как думала, почему он не берет нас к себе, ему же квартиру дали! — усмехнулась Таня.
— Откуда знаешь? — Дуся заохала, стала раскачиваться, того гляди, заплачет.
— Видела их. А про квартиру Елена Романовна написала. Давно ещё. Но это Пете дали, мама! Пусть там и живет. А мне никто не нужен. Я сама справлюсь, и Тимку вырастим, да? Пусть Тимошка будет нашим мужиком!..
После того разговора Дуся к дочке больше не лезла. Но на работу Пете всё же позвонила. Разразился скандал, Петра грозились выгнать из лаборатории, лишить всего. Шутка ли?! Такие похождения!
То, что Петя приедет зачем–то в деревню, Таня узнала от матери. Та хитро улыбалась.
Тимофей тоже ждал отца. Мальчик забыл, какой он, но придумал, что очень красивый, высокий и сильный.
— Он летчик! — почему–то говорил Тимка.
— Не летчик он! Химик, ученый! — раздраженно поправляла Таня.
— Нет, летчик! И я сделаю для него самолет. Мне ребята помогут! Когда папа приедет?
Таня поджала губы, баба Дуся сказала, уверенно кивая головой, что на следующей неделе.
— Я успею, — кивнул Тимофей и помчался в столярку, к знакомым паренькам за деталями.
— Твоя работа, мама? — сверкнув глазами, спросила Таня, когда Тимошка скрылся из глаз.
— Ну моя, и что? Таня, у мужчин всё по–другому. Ну погулял, бывает! Я тебе хочу хорошего будущего, ты пойми! И вообще, ты сгущаешь краски! — отмахнулась Авдотья, ушла, делая вид, что у неё очень много дел. — Мужчина нужен. Я по себе знаю, как без него тяжело! — крикнула она уже откуда–то из–за дома…
Весь день перед приездом отца Тимоша ходил сам не свой, не мог спокойно есть, всё бежал куда–то.
У него есть папа, и он завтра приедет! И ребята увидят, какой он! Летчик! И мама, как соседка, тетя Ира, будет гулять с ним за ручку, сидеть на лавочке у дома и смеяться. Мама редко смеётся, это плохо. Но папа всё исправит!
… Притащив отданные художником краски, Тимофей принялся за дело. Баба Дуся пару раз сунулась к нему в сарай, но мальчик её прогнал.
— Не мешай! Дядя Егор тоже не разрешает смотреть, пока не покрашено! — горячо воскликнул он…
Татьяна с утра собралась на станцию, хотя мать её пускать не хотела. Наговорит Таня сгоряча глупостей, ох, всё испортит...
— Оденься хоть красиво, Таня, раз собралась! — как будто сдалась Авдотья. — Ну прости ты его, забудь, живите хорошо, дальше живите! Бусики! Таня, бусы надень! — зашептала она дочке.
Татьяна сначала покачала головой, а потом вдруг согласилась.
— Действительно, мама! Надо одеться очень красиво. Очень! — кивнула она, перебрала на вешалке платья, выбрала самое нарядное, то, в котором сдавала экзамены.
— Вот! Другое дело! — похвалила Дуся. — Иди. Приводи гостя сюда, а там видно будет!
…Татьяна сразу его увидела. Хмурый, надменно задравший нос, он вылез из электрички, прижимая к животу свой портфель. Рубашка липла к его телу, лоб усыпан каплями пота, а на лице презрение.
— Добилась? Мать подключила? — бросил он ей ещё издалека. — Все вы, бабы, такие! Если за мужчину схватитесь, то уж и не отпустите, всё вытрясите, да? Потому что вы без нас никто и ничто, понятно тебе? — Он нависал над Таней горящим злостью вулканом. — Мы вас тянем, ну хоть были бы благодарны! Но нет! Змеюки, ты и твоя мать, на работу добрались? Из этой дыры туда звонили? Аморалку мне шьете? Да пропади ты пропадом со своим сыном, поняла? Если бы по–хорошему поговорила, я бы, может быть, тебя простил, но теперь… жить будем у нас, но не жди ничего. А как поутихнет скандал, я тебя выгоню. И не смей шум поднимать. Поняла?
Таня вдруг улыбнулась, а потом принялась смеяться, заливисто, весело, как в детстве.
— Ты с ума сошла? — опешил Пётр.
— Ты? — хохотала Таня. — Ты бы меня простил? Простил бы? За что, Петя? За то, что ты нас променял на кого–то? Да уезжай отсюда, слышишь? И никогда больше не появляйся в моей жизни! Тебя здесь и не ждали. Моя мама думала, что помогает, а на самом деле тут ничем уже не поможешь! Ничем. Ты не приезжай больше. Что там? Химия закончилась? Ну и хорошо. Всё, Петя, ты свободен.
Она развернулась и ушла, а он остался на платформе. Обратная электричка из этой дыры будет только через три часа. Ладно, он скажет, что у неё, у Таньки, тут ухажер, что сожительствуют, вот она и не захотела ехать. Есть ещё возможность повернуть всё в свою сторону! Есть!
… — Тимошка устал ждать, я его спать уложила, — грустно сообщила Авдотья. — Тань, не заберет он вас, да? Не приехал?
— Почему же… Приехал. Нас с тобой змеями назвал. Я его отправила домой. Насовсем. Ладно, пойду к Тимке.
— Что ему скажешь?
— Не знаю…
Таня тихонько зашла в комнату, где спал Тимошка. Румяные щеки, приоткрытый рот, безмятежное выражение на лице, высовывающаяся из–под одеяла ножка, — всё в нем Таня любила. Вот он, её мужчина. И никто, кроме него.
Проснувшись, Тимка резко вскочил. Покрашенный накануне самолетик, ещё липкий, пахнущий масляными красками, лежал на полу.
— Приехал? — закричал Тима, выбежал в горницу, стал осматриваться. — Мам! Папа приехал? Где он, а? Он видел мой самолет?
— Садись, кефира попей, сынок. Папа не приедет. — Татьяна поставила на стол стакан, положила на тарелку плюшку.
— Не приедет? Как же так? А самолет? Я делал! Я для него! Ты его прогнала? За что ты его прогнала, мама?! — закричал Тимофей. — Почему? Я хотел, чтобы у меня тоже был папа! Чтобы мужик был в доме, так бабушка говорит!
Татьяна вздохнула, обернулась, подошла к мальчику, обняла его. Тимка вырывался, потом обмяк, стал всхлипывать.
— Ты наш мужчина, Тимоша. Ты. Прости меня, но папа не приедет.
Они еще долго сидели обнявшись, слушали, как протяжно, невесело поёт где–то во дворе баба Дуся. А потом Тимка помогал матери носить воду, собирали в огороде морковку, вытряхивали половички. Тане захотелось проветрить весь дом, и ветер теперь носился с чердака до горницы, выгоняя из–под шкафов комочки не ведь как оказавшегося там тополиного пуха. Тимофей подметал, потом сел рассматривать какие–то картинки. Маленький, но сильный мамин мужчина…
Вечером, как и обещала, Авдотья напекла ватрушек.
— Тимош! Тимка! — позвала она внука. Тот нехотя подошел. — Отнесете с матерью Егору Викторовичу? Обещала я, что угостим. Помнишь?
Тимка помнил. А ещё помнил, что художник дал ему краски для самолета, который мальчик делал для отца. Но отец не приехал, а мама теперь ходит грустная…
— Не понесу. Мама сама пусть идет, — отвернулся Тимофей.
— Нет, Тимош, маме, поди, тяжело будет. А ты у нас вон какой! Сильный, как богатырь! В зеркало погляди, какие у тебя руки! Донеси узелок, давай–давай! — быстро заговорила баба Дуся, сунула мальчику ватрушки, потом кликнула дочку.
— Таня! Художнику отнесите! Пусть хоть чаю попьет!
— Ладно… Тимош, пойдем! — Татьяна переобулась, вышла за калитку. Тимофей шел следом…
Егор Викторович сидел на веранде и смотрел, как тонкие лучи солнца путаются в листве, искрятся, выпрастываются длинными жгутами, как будто землю хотят пощекотать, а потом прячутся, золотые шалуны.
— Кто? — прищурился художник, разглядел в тени женщину с ребенком. — Тимофей? Татьяна? Добрый вечер. Ко мне?
Мужчина встал, медленно пошел к гостям.
— Вам бабушка передала ватрушки. За краски… — Тима смотрел в землю, чуть не плакал.
Егор Викторович взял узелок. Он понял, что на душе Тимошки сейчас отчего–то плохо, душно и тяжело, как будто камень к шее привязали. И ничем он, Егор Викторович, ему не может помочь… Ничем. Разве что…
— Спасибо, очень уважили! — художник улыбнулся. — А давайте вместе чаю попьем, а? Я быстро! Вы присядьте пока!
— Нет, мы домой… Не стоит… — покачала головой Таня.
— Стоит. Вот сейчас стоит. У меня к Тимке дело есть. Но с вашего, Татьяна, разрешения. Сейчас… Ага… Вот, чашки у меня здесь… — Скрипнули дверцы буфета, звякнули блюдца. Таня помогла накрыть на стол.
— Что вы хотели? — наконец спросила она.
— Тимофей, Таня, вы же знаете, что здесь недалеко аэродром. Не бог весть, что, но самолеты там имеются. И знакомства у меня там есть. Я для их клуба картины писал. Вот, хочу Тимошу вашего туда сводить. Интересно же, а? Вы, Таня, не подумайте ничего, я не напрашиваюсь в друзья, просто своих детей у меня нет, хочется хоть чужих побаловать. Ну так как?..
… Тимофей испуганно и в то же время восторженно смотрел на стоящие прямо на траве самолеты, издалека маленькие, как будто игрушечные. Мальчик вцепился в Танину руку и, кажется, даже дышать перестал.
— Ну! Кто тут у нас будущий летчик? — подошел к Татьяне и Егору Викторовичу какой–то мужчина, загорелый, в клетчатой рубашке и легких, широких штанах. — Вы что ли, дядя Егор?
— Нет, помоложе есть. Тимка, это Денис Соколов, самый настоящий летчик. — Художник подвинул мальчика вперед.
— Ага. Настоящий! Давай–ка, брат, изучим что ли, как тут у нас всё устроено… Если мама, конечно, не против, — улыбнулся Татьяне мужчина.
Та пожала плечами.
— Ну и хорошо. Кстати, женщины–летчицы тоже бывают, Тимофей! Айда самолеты смотреть!
Они пошли вперед, а Таня и Егор Викторович остались на краю поля.
— Всё проходит, Таня! Всё! И наступает новое, хорошее. Вы мне верите?
Она кивнула…
… — Ма, ну чего тут у тебя? — пробасил Тимка, остановился в дверном проеме кухни. Он едва туда помещался, высокий, поджарый, заспанный.
— Да вот, радио не работает. А ты, вообще, когда домой пришел, сынок? — обернулась Таня, улыбнулась сыну. После сна он всегда был похож на рассерженного совенка.
— Я–то… Ну, понимаешь, мам, такое дело… Мы там… Ну… Ма, ты опять из розетки вынула, как тогда оно будет работать, радио твоё? — забухтел Тимка, всё подключил. Радио запело голосом Лещенко: … Роща соловьиная стоииит, белая берёёёзовая рооощааа…»
— Красиво поёт! — закивала Таня, стала подпевать. — Спасибо, что починил, Тимоша! — Она поцеловала сына, пригладила торчащие во все стороны волосы на его голове. — Садись, я сырников нажарила. Сметану дать?
— Спасибо, мам. Ну чего ты смотришь? — прогундосил невыспавшийся Тимофей. — Кстати, полку я сегодня сделаю, мне саморезы только нужны. Что купить, напиши, а то я забуду. И ещё! Забыл совсем! Вчера, пока тебя не было, опять звонил этот Денис Алексеевич, тебя искал. Мам, ты мне только правду скажи, — приподнял брови Тимка, хитро улыбнулся, — у вас с ним того?
— Ничего не того! Что вообще за подозрения? Мы с Денисом Алексеевичем встречаемся, это да. Но чтоб «того»… — Татьяна пожала плечами. — Не понимаю, о чем ты.
— Зато я вижу, как ты расцветаешь, когда он рядом. Это мужчина твоей мечты? — намазав себе сметанные усы, не отставал Тимка, полез к матери, поцеловал её в щеку.
— Мужчина моей мечты — это ты, — засмеялась Таня. — Ну что ты наделал? Я вся в сметане! Ладно, он мне нравится, но…
— Без «но», мам. Просто нравится. И хорошо. Я его вспомнил. Это он мне тогда самолёты показывал, я маленький был совсем. Ой, ну что ты краснеешь! Да ну вас, мама, конспираторы какие–то! Ладно, — махнул Тимка рукой. — Пусть он тогда полку сделает, а? Я категорически не успеваю. У меня же ещё сессия! Господи, мы ж со Светкой договорились встретиться сегодня… Аййййй! Она опять будет злиться! Ну почему эта ваша любовь такая сложная штука, мама? — схватился за голову Тимофей, побежал умываться.
— Потому что всё хорошее, Тима, чаще всего непростое. Зато, когда оно у тебя есть, ты знаешь ему цену и бережешь! — крикнула Таня вдогонку сыну, главному мужчине в её доме.
А полку сделает, уж так и быть, Денис. Тимке же некогда, у него сессия и Света Баскина, с которой, видимо, Тане скоро придется делить Тимошу. Жаль, но что делать... Выращенные нами мужчины плавно перетекают в другие дома, семьи, становятся их хозяевами, главными хранителями. В этом и есть, наверное, смысл воспитания самых лучших сыновей…
А что же Петя? Петр так и живет с Тонечкой. Она забеременела от него, и Пете пришлось быстренько оформлять развод с Таней, и жениться на Антонине. Простая лаборантка, она оказалась дочкой очень хищной мамочки, Киры Степановны. Та Петю просто так не отпустила и заставила составить счастье её дочери. Дочь была счастлива, о счастье Пети никто не знал, он помалкивал, так спокойней.
Родители Петра в дела сына больше не лезли, но с Кирой Степановной общались регулярно. Она руководила процессом движения денежных средств в своих карманах и кошельках новоиспеченных родственников. Выходило у Киры это весьма недурно. У Тонечки и у неё самой появилось по шубке, сапожки менялись каждый год, да и платья шились в ателье, а не покупались в магазине.
— Главное, чтобы в доме был мужик с деньгами, Тонечка, — всегда говорила Кира. — А уж как жить, мы с тобой решим сами.
— Золотые слова, мамочка! Золотые слова! — кивала Тоня, захлопнув перед носом Пети дверь на кухню. — Потом поешь. Не нуди, Петька! Всё…
Автор : Зюзинские истории.
Следующая публикация
Комментарии 2