Предыдущая публикация
Фёдору стало щекотно от Ванькиного мокрого, жаркого шепота, он почесал ухо, недоуменно пожал плечами.
— Чего знать–то?! Кто там, на кухне? Вань, не морочь мне голову, я голодный, устал. Нас сегодня тренер так гонял, как будто в армии. Гришка Щепоткин рассказывал, что…
— Да погоди ты со своим Гришкой. Федя! Феденька! — Ваня заплакал, уткнувшись брату куда–то в живот, почувствовал твердый Федин пресс, услышал даже, как стучит его сердце, так оно ухало, это сильное, одно теперь для него, для Вани, родное сердце. — Федя, мама с папой разводиться будут! Вот так!
— С чего ты взял? — отпрянул Фёдор от Ивана, как будто тот укусил его. — Придумал чушь всякую! И…
— Нет, я слышал, как баба Валя с тетей Катей об этом сейчас говорили. Баба Валя сказала, что расходиться решили, а детей, ну, то есть нас с тобой, отведут куда–то. Мама новую жизнь будет начинать. И папа, в общем… — Ванька засопел, едва сдерживая слезы.
— …А чего ей–то? — как будто в подтверждение его слов пробасила на кухне Валентина, громыхнула алюминиевой крышкой, включила конфорку под огромной, «на всю семью», кастрюлей. — И станет жить по–новому, профессию себе найдет хорошую, а не вот это вот всё…Девка красивая, глядишь, кто ещё и замуж позовет. А что чтамп в паспорте, так это, я слышала, не беда! Поменяет паспортишку, и чистенькая. О как!
— Ой, ну ерунду ты говоришь! Старая она уже, старая! Поэтому ему она уже и не интересная. Издалека будто ещё ничего, а вблизи — не роза, совсем не роза, Валя, не приукрашивай. Годы женщину похлеще всякого мужика кусают, как ни крутись. Мы с Мишей моим тоже вот так вот, как говорится, доживали, нос друг от друга воротили. Только уходить некуда было, да и не хотела я.
— А чего ж? — осведомилась Валентина, давно вдовая, свободная женщина.
— Да как же ж… Вроде всю жизнь вместе, а тут, на старости лет, и в круизы всякие? Нет! Даже перед детьми как–то стыдно. Как им в глаза смотреть?!
— А вот им, — Валентина мотнула головой куда–то вбок, Феде показалось, что в сторону родительской комнаты. — Им не стыдно. Он погулял, она погуляла. Это же сейчас даже модно. Что не фильма, то обязательно с любовниками, любовницами да домами огромными. И вот что поражает меня, Катя, — вытерла стол краем фартука Валентина, доверительно наклонилась к соседке, — так это как они из домов этих своих уходят, ну на работу там, или ещё куда. Сядут в кабриолеты и покатили. А дома лампочки горят, электричество жгут! Это ж какие счета им потом приходят, Катерина! Я не могу прямо… Борщ будешь?
— Да не буду я твой борщ, надоела уже, как к тебе ни приду, у тебя борщ, — отмахнулась тётя Катя. — Ты мне лучше расскажи, как у них там всё было? Ты ж видела.
Повисла пауза, Фёдор опять отпихнул младшего брата, тот сердито стянул брови к курносому носику.
— Ванька, иди к себе в комнату. Иди, я сказал! — прошептал Фёдор. — Не для детских ушей этот разговор!
— Не пойду! Там о нас решают, а я пойду?! Дудки! — заверещал Иван, но Фёдор уже закрыл ему рот рукой.
— Пойдем через лоджию, там удобней будет. Только тихо! — смилостивился старший брат.
Ребята метнулись в свою комнату, открыли балконную дверь, согнулись и поползли к окнам кухни. В нос бил сильный запах чеснока и лаврового листа. Баба Валя опять кухарила вместо мамы…
На застекленном балконе было прохладно. С улицы через приоткрытую створку окна внутрь влетела муха, стала назойливо биться в стекло, проситься назад, на свободу, потом как будто задумалась, нашла какую–то крошку, стала её есть. Ваня смотрел, как муха потирает лапками, потом спохватился — надо же слушать, а он мух тут считает!
— Ну видала я, видала! — подбоченилась тем временем Валентина, гордая тем ,что сейчас донесет всю информацию «из первых уст». — Она сидела в кафешке, такая вся красивая, ужас! Никогда она ещё такой не была. Я аж обомлела, сумки бросила, и давай смотреть. Время уж мне на автобус садиться, а я гляжу. Костюмчик изумительный, нежно–голубой, с серебряными пуговками, туфельки тоже на высоком каблучке. И вся она, знаешь, такая воздушная, как помолодела. Так вот… Какую–то чашку ей принесли — ни то кофий, который они целыми днями пьют, ни то какой другой напиток, я не разобрала. Она пригубила так нехотя как будто, а он подошел сбоку, по плечику её погладил. Романтично! Я даже пожалела, что не на её месте.
— Какой? Какой он, ухажер–то? — навострила уши тетя Катя.
— Ну какой… Такой, необыкновенный. Мой Колька по сравнению с ним так, серединка на половинку. Брюнет, курчавенький, уши такие, знаешь, оттопыренные. Рост выше среднего, плечи широкие, сразу видно, занимается собой человек, следит за фигурой. А вот особых примет как будто нет. Да и не разглядела я, — как на приеме у участкового, стала докладывать Валентина.
— Красавец, значит? Нда… — Катерина потерла губы, собрала их пальцами в жгутик, причмокнула. — Молодец, девка! Нашла наконец достойного, а то эти все… — Тетя Катя махнула рукой, а Фёдор на балконе крепко сжал кулаки. Как же она могла?! Мама! Как могла папу променять на какого–то курчавого? Папа уже не молодой, ну и что? Зато он же свой, он…
Федька обреченно откинулся назад, прислонился затылком к холодной, побеленной стене, закрыл глаза.
Ваня сел рядом всхлипнул. Он мало что понял, но чувствовал, что дальше будет всё плохо, очень и очень плохо. И его отправят в детский дом. А муха так и погибнет на этом балконе, тоже одинокая, забытая…
— Федя, а ты меня никогда не бросишь, правда? Даже если папа с мамой уйдут? — тихо спросил он, прижался к Фединому плечу.
Парень кивнул. Никогда он брата не бросит. Он не такой, как взрослые со своими любовями…
— … Ну потом они встали, пошли куда–то. Да мало ли, куда?! — отмахнулась от подружки Валентина, стала шлепать по разделочной доске фарш — насыщать его кислородом.
— Ну как она решилась–то, я не понимаю. Муж всё же у неё, дети… — переживала за чужую жизнь Екатерина Сергеевна, схватила с доски морковку. — Своя?
Валентина покрутила пальцем у виска.
— Катя, какая своя морковь?! Весна на дворе!
— Это да. Ну ты же знаешь ,я в вашем сельском хозяйстве не сильна. А он? Тоже, значит, гуляет? — без всякой паузы продолжила переживать Катерина. — От, паразит! Двое детей, и всё туда же.
— А чего ж, у них, у мужиков, это вообще всё просто, — пожала плечами баба Валя. — Они ж охотники, добытчики. Им это по крови положено — завоевывать. А жена уже давно сидит дома завоеванная, с ней скучно. Пилит ещё, если что не так сделал. Мы, бабы, глупые существа, Катя! Рядом с нами принцы живут, красавцы писаные, а мы их тираним. Вот мой муж, царствие ему небесное, встанет утром, и к зеркалу, волосинки все пересчитает, улыбнется себе игриво так, кокетливо, потом натянет на пузо рубаху, на брюках ремень затянет — ну Аполлон, не меньше! А я не ценю, так он, конечно, найдет ту, которая оценит, похвалит и восхищаться будет. Ладно, урок домоводства окончен, ты лучше дальше слушай!
— Чего?
— У него, значит, девица, на нашу управдомшу похожа, на Наташку. Тоже всё при ней, ну формы, там, где нужно, округлости, одевается хорошо. Глаза добрые, как у собаки. Уж не знаю, где он её встретил, этот момент я упустила, не всё ж за чужой жизнью наблюдать, но смотрятся хорошо. Очень хорошо. Я думаю, в конце лета переженятся они. А чего тянуть? И так уж года два мучаются.
— Да что ж мучаться, когда дом полная чаша, забот никаких! — удивилась тётя Катя. — Блажь это всё, Валя! Блажь! Нельзя семью рушить. Ну понравился тебе кто–то другой, ну сиди ты, молчи, терпи, само как–то рассосется. Нехорошо. И пример для подрастающего поколения так себе. И дети же есть…
— Не знаю, Катя, не знаю. Жизнь есть жизнь, и слова из неё не выкинешь. А счастливыми быть все хотят. Одни за это счастье борются, а другие ждут, пока оно «рассосется». У тебя, вон, рассосалось, пол жизни прожила впустую. Ну неужели, если бы встретила кого, не ушла бы от мужа? А детей государство там воспитает. Не на улицу же их! — Валентина пожевала губами, вспоминая, солила ли борщ, заметила на лоджии какое–то шевеление, быстро распахнула окошко.
— Вы чего здесь, окаянные?! — рассердилась она, увидев внуков. — Всю рассаду мне потопчите. А ну марш к себе в комнату. Через полчаса кормить буду. А пока не маячьте мне тут! Ох, ну Ваня, ну огурчики все позадевал локтями своими острокостными. Ведь завянут теперь! Фёдор, бери брата и уходите.
— Куда? В детдом его отвести? — процедил сквозь зубы Федя, схватил всхлипывающего Ваню за руку, притянул к себе.
— О чем ты, Федя? Чего несешь–то? Катя, чего он? А глазищи–то, глазищи злобные какие! Ты чего, внучек, головой ударился? Ладно, некогда мне тут с вами, не шастайте более. Всё.
И захлопнула окно, такая равнодушная, одобряющая как будто то, что сын гуляет с какими–то «формами», а невестка вообще с кудрявым по кафешкам засиживается.
Федор был абсолютно сбит с толку: все шло хорошо, у него скоро соревнования, а потом лето, и хотели поехать на дачу, и Ванька ждет на день рождения велосипед, а оказалось, что они уже давно не семья, и ничего светлого, доброго впереди не будет…
Вспомнились сразу родительские ссоры, эти странные взгляды, как будто они обиду друг на друга затаили. Приходить стали поздно, Ванька уже с ног валится, а их нет и нет. Дети вынуждены теперь коротать вечера с бабой Валей, а она… Она сядет на диван, включит телевизор, и поминай, как звали…
Нет! Нет, Фёдор Ваньку никуда не отдаст, он уговорит бабушку, пусть опеку тогда оформит, ведь совсем немного потерпеть надо, а там и сам Федор за братом сможет присмотреть.
А где жить? Если здесь будет обретаться мать со своим кудрявым, то Фёдор так не согласен. Он уедет, убежит. Если отец приведет сюда другую женщину, никогда он больше Федьку с Ваней не увидит. Никогда!
— Собирайся, Ивашка! — наконец распорядился Федя, кинул брату свой походный рюкзак.
— Куда? — испуганно спросил Ваня. — В детский дом?
— Нет. К дяде Прохору поедем, будем с ним жить, пока тут взрослые свою личную жизнь устраивают! — пояснил старший брат, распахнул шкаф.
Ваня принялся кидать в огромный рюкзак свои вещички, игрушки, потом замер.
— Федь, а как же школа? — тихо просил он. Вот так сорваться с места, не простившись с учительницей, Татьяной Михайловной, с Петькой и Борькой, а особенно с Машенькой Андреевой, он никак не мог.
— Ничего, Ваня. Школы везде есть. Не бойся, неучем не останешься. А эти вот, — Фёдор нарочно распахнул дверь и крикнул в коридор, — эти пусть тут существуют, как хотят, изверги!
Открытая дверь вдруг уперлась во что–то мягкое. Фёдор поднажал.
— Ну удавишь же совсем. Федь, ты чего взбеленился–то? Чего орешь, как на митинге? Я… — нахмурилась, зажатая дверью, баба Валя. В прямом смысле припёр её внук к стенке. Личико женщины скукожилось, сжалось, пошло мелкими рябинками.
— А ты, баба Валя, самый главный тут враг! — внезапно выдал Федя. — Смотришь и ничегошечки не делаешь!
— Как же не делаю, милок?! А супы–котлеты кто варганит? Ваньке уроки кто помогает делать? — возмутилась Валентина. — Ты тут не заговаривайся. Куда собираетесь?
— Далеко. Не вашего ума дело… — огрызнулся Фёдор, но тут хлопнула входная дверь, в прихожей раздался топот, папин голос, за ним что–то сказала мама.
— Коля, Аня, тут ваши буянят, — доложила буднично баба Валя, поправила фартук, поцеловала сына Коленьку в распаренный лоб, кивнула невестке. — Я на стол пошла накрывать. Ох, дела наши грешные, куда катимся! Дожили, родной внук врагом обозвал… Да, дела…
Валентина причитала громко, как со сцены вещала, старалась, чтобы в прихожей было всё слышно.
Загремели на кухне тарелки, засвистел чайник, отец кряхтел в ванной, умывался, мама напевала что–то, грохоча дверцами гардероба. А Федора аж трясло от того, что все делают вид, будто ничего не происходит. Как будто обычный вечер, один из многих. Но нет! Вон, младший совсем раскис, нос распух, глаза затертые, красные от слез. Беда в семье. Беда…
— Погоди, Ваня, не будем ужинать, пока не поговорим, — велел Федя.
— Да. Не будем ужинать! — согласился Иван, вытер рукавом нос. — Пока не поговорим!
Валентина дождалась, пока все придут, рассядутся. Задвигались стулья, заскрипели. В окно со стороны лоджии опять начала биться всё та же муха. Ване бы ей сказать, чтоб улетала, а то тут сейчас будет скандал, но муха ж не человек, не поймет…
Наконец все стали сосредоточенно жевать, отец затянул своё обычное: «Ну, братцы, как дела в школе? Что новенького?», но ответа не получил и от этого настороженно поднял голову.
Фёдор высокомерно взглянул на родителей, те притихли, растерянно переглянулись. Да что ж такое–то?..
«Федька давно стал взрослым, а мы и не заметили как будто, — вдруг подумала Аня, улыбнулась. — А вдруг сейчас скажет, что у него есть девушка, и она… Она… Господи, почему он так смотрит?! И Ванька зареванный…»
— Это что же такое получается, папа?! — начал старший сын баском, потом голос его сорвался, дал «петуха». Пришлось откашляться.
— А что получается, Федь? — тихо уточнил Николай.
— А то, что баба Валя видела, как ты с другой женщиной, то ли управдомшей, то ли ещё с кем–то, обнимаешься. Фу, противно даже говорить! Ваня, закрой уши руками! — Ванька послушно закрыл и ещё зажмурился. Он верил, что Федя сейчас всё «порешает». — И ты, мама, с каким–то курчавым в кафе сидела. Вы что, родители?! Совсем совесть потеряли?! Вы на себя в зеркало смотрели? Не стыдно?
Анна выпрямилась. Вот это поворот…
— Смотрели. Нет, погоди, Федя, какие управдомши и кудрявые? Аня, это правда?! — Николай строго посмотрел на свою жену, потом на мать. Та же не могла такое выдумать! Не похоже это на неё. Валентина всегда рубила правду–матку, ничего не стеснялась. Но что она тут наболтала, совершенно непонятно. И почему она рассказала это детям?! — Мама!
— А ещё баба Валя сказала, что вы нас отдаете. Что, дорогие родители, новая жизнь с чистого листа, да? А мы, значит, огарочки вашей потухшей любви? Не выйдет! — воскликнул Федька и хватил кулаком по столу так, что ложки зазвенели. Баба Валя перекрестилась, схватилась за сердце. — Мы уезжаем к дяде Прохору, там будем жить, а вы тут стройте своё счастье на Ваниных слезах. Я всё сказал.
Фёдор сел — мужик, скала, ох, какой лев, этот тигр! И Ваня его ещё больше зауважал, вцепился руками, в глаза заглядывает, надеясь, что всё плохое уже позади.
— Мама, стой! — окликнул исчезающий за дверью клетчатый фартук Николай. — А что это сейчас было? Может быть, кто–то мне объяснит?! — повысил он голос, тоже хватил кулаком по столу. Ванька вздрогнул.
Валентина замерла, не успев выскользнуть из кухни и спрятаться в ванной или, на худой конец, за пальтишками в прихожей, обернулась.
Сын был всегда скор на расправу. Сейчас начнет орать, вспоминать, как она его в магазине забыла, как клизму ему делала после черемухи, как… Да всё вспомнит, это же Коля!..
— Я не знаю, сыночек. Они придумали всё, головы–то дурные. Я борщ варила, с Катериной мы говорили. Ну, вот, говорили… Говорили… А ребята на балконе подслушивали… Так… Так… Подожди. Ну да! Да! Это же Пачаротти, Родригес Почаротти в том кафе был, кудрявый. Это с Аней. — Валентина довольная, что всё стало проясняться, кивнула на невестку. — А с тобой — это Рузанна. Но она в следующей серии умрет, я в газете читала.
— Чего? — захлопал глазами Николай.
— А ничего! Подслушивать нехорошо, вот что. Это я Катьке сериал просто рассказывала, смотрим мы с ней сериал один, уж больно душещипательный. Тысяча двадцать седьмая серия. Там события закрутились, а Катя пропустила, ездила куда–то. Я ей подробно всё пересказывала. Э–Э–Эх! Федя, Ваня, вы вообще чего?! Ну надо ж такими быть, а! Напридумывали тут, уходить собрались, меня врагом объявили! Молодежь! Огурцы все на балконе потоптали, варвары. Разведчики малолетние. Приятного вечера… — Валентина встала, вытерла уголком фартучка глаза, ушла, хлопнув дверью. А Пачаротти, Рузанна, Аня, Николай, Федя и маленький Ванька так и остались сидеть за столом.
Потом Фёдор хохотнул неуверенно, вскочил, стал расхаживать по кухне, разводя руками.
И муха наконец вылетела на волю, тоже радостная, довольная, что наелась крошек.
Фёдор понял, что у них все будет хорошо, мама не встречается с кудрявым, папа не обнимает управдомшу, дети остаются дома и не едут к дяде Прохору.
И Ване тоже стало так хорошо, что он вскочил, начал подпрыгивать на месте, крутиться, а Федя всё хватал его за руки, пытался усадить обратно.
— Не трогай его, Федяка. А то счастье в нем бурлит, как бы через край не полилось, это же целое наводнение будет! — прошептал Николай.
Ну куда он, Коля, от своих денется, к кому уйдет?! Ерунда всё это! Как такое в голову вообще могло прийти?! Не в сериале же! Да и Аня кофе не любит. Она уж лучше дома чайку попьет, с медом и печеньем. И Ваньку на ночь поцелует в его курносый горячий нос.
Семья — это похлеще мексиканского сериала, только успевай новости узнавать. А бабе Вале труднее всех, она каждый день пересказывает тете Кате новую переживательную серию, потому что Катерина вечно засыпает на самом начале, не выдерживает напряжения, а потом охает и вздыхает. Вот и приходится Валентине помогать подруге не выпадать из культурного пространства. Держись, Валя! Еще две тысячи триста серий, и ты свободна!
Есть люди, у которых талант пересказывать фильмы, книги. И вроде слова простые, и ничего особенного, а так интересно слушать, как будто в театре сидишь. И паузы выдержат, и акценты расставят, и интерьер опишут, и платья героинь в мельчайших подробностях вспомнят. Ох! Как я любила в детстве, когда мама пересказывала нам фильмы или серии мыльных опер! Боже, это было прекрасно!
А сейчас ни у кого нет времени, да и сериалов нет. Сейчас всё быстро, четко — вспышка и темнота потом… Жалко. Целая ведь эпоха была — сериалы… И не их жалко, а то, что садились вместе, смотрели, переживали. Да, глупо, да, наивно, но было! И не вычеркнуть это, и не хочется.
Друзья! Пусть плохое будет только в кино, а в жизни — хорошее и радостное. И будем беречь наших бабушек! Их никем не заменить!
(Автор Зюзинские истории)
Следующая публикация
Нет комментариев