Предыдущая публикация
Неправильное имя (рассказ)
Снежане категорически не нравилось ее имя. Ну не подходило оно ей, хоть убейся! Снежана – это кто? Это нежная, белокожая особа, голубоглазое и прихотливое создание. Тоненькая, как тростиночка, жеманная и хрупкая. Да! Такая! А не вот это все, что она видела в зеркале!
На самом деле Снежана, как и большинство деревенских девах, была круглолица, курноса, крепко сбита от природы. И никакие голодовки, диеты и занятия гимнастикой не могли сделать короткие, бутылочками, чуть кривоватые ноги длиннее. Никакие ухищрения не помогали хоть немного уменьшить задорный, с вывороченными ноздрями, нос. И талия отсутствовала на теле, похожем на крепкое, круглое бревнышко.
Пышная грудь, предмет вздыханий и мечты худышек, делала фигуру Снежаны приземистой, тяжелой. Природа, весело отсмеявшись над своим созданием, утерев от выступивших на глазах слез, подумав, добавила последний штрих – зубы у Снежаны росли редко. Очень удобно с такими зубами пить компот – ягоды в рот не попадают. Снежана напоминала себе кита, процеживающего сытный планктон, оставляя ненужную морскую воду снаружи.
- Мама! Ну зачем ты меня так назвала? – ревела она, - люди вокруг смеются!
Мать Галинка, виновница и имени и внешности дочери, приземистая и круглая, как шарик, веселуха, хохотала:
- А че? А че? В снегу родилась, Снежаной и назвали! Врачиха шибко умная оказалась, интеллигентка!
Мамку прихватило по пути из Струг, родной деревни, в Анисимово, соседнюю, где находился медицинский пункт. Расстояние – фигня, всего десять километров. Галя маялась с утра непонятными ощущениями: тянуло живот, и на душе как-то… Ну и почапала налегке – мало ли. В Елзове, в километре от домика фельдшера, упала в снег и начала рожать. Орала на всю ивановскую, так, что тетка Фая, живущая недалеко (Слава Богу), выскочила из избы простоволосая, испуганная: думала, мазурики какие-то бабу режут.
Увидев Гальку, кинулась к ней. Тащиться до медпункта было некогда, пришлось принимать ребенка прямо на улице. Хорошо, мужичок за водой на реку шел: смекнул, что творится, и бегом помчался звать фельдшерицу, молоденькую еще, мечтательную девочку. Девочка девочкой, а прилетела в один момент. Потому и не замерз ребеночек.
- Хорошая девочка! Крепенькая! Снежана! – хвасталась врачиха потом.
- Ну Снежана, так Снежана, - согласилась Галя, новоявленная мать-одиночка.
Она полюбила свою дочечку с первого взгляда, хоть и расстраивалась от того, что Снежана совсем не похожа была на отца – заезжего молодца. Какой-то турист. То ли турист, то ли геолог, черт его знает. Прикатил осматривать местные болота на счет ме-ли-о-раци-и. Днем шастал по болотам, вечером гонял чаи с самогонкой в родительской избе Галки.
Галка помнила, как турист объяснял ей:
- Болота – болячки нашей страны. Болота нужно осушать.
Она не понимала, отчего болота – болячки. Галя считала, что болота – кормильцы. На одной только клюкве, морошке и бруснике Галинка каждый год «целое состояние» делала, сдавая его в контору.
Но с туристом не спорила. Уж так красив, так завлекателен был мужик, что сердце захватывало. Галька замучилась каждый день наряжаться во все самое лучшее. Даже губы мазала! Уж она, в отличии от Снежаны, дурью не маялась: понравился парень – хватай, лови! И нечего скромничать – спортил девку, пущай женится! Куда ему деваться с подводной лодки? Галька подливала в рюмку туриста самогонку, подкладывала в тарелку томленой картошечки, не жалела дефицитных баночек шпрот и играла глазами. Расслабленный турист не выкобенивался: на третий вечер крепость пала, и Галка была довольна – попался!
Но красавец писаный, пожив на Галкиных щедрых харчах, отбыл через неделю, не оставив «дролечке» даже адреса. Вот тут-то Галя поняла: не он, а она «вляпалась». Фамилии и места работы спросить не удосужилась – ищи, свищи ухажора. Да и Бог с ним. Пьяница!
Когда Галю начало мутить от всего, что стояло на обеденном столе, выяснилось, что не будет у нее никакого мужа. Деревенские парни на девушку особо не глядели, а уж на девушку с прицепом – и вовсе не разохотятся, сколько бы самогону она им не предложила. Но она была веселой и никогда не унывала. Уж топиться от позора не побежала: рожать, так рожать. Государство прокормит молодую мать!
А что до слухов и сплетен, так не на ту напали. Галя обладала острым язычком и лихим нравом. Первой же бабке-сплетнице, Матрене Тихомировой, осмелившейся назвать ее «гулящей шалавой», Галинка стукнула по лбу крепким кулачком:
- На себя посмотри, старая перечница! Завидно – так завидуй молча. Еще раз вякнешь – я тебе дом сожгу! Поняла?
Матрена, потерев внушительный шишак на лбу, поперлась жаловаться участковому. Участковый, сочувствуя Галинке, отбрил бабку суровым наставлением:
- Будешь язык свой поганый распускать, так я тебя сам посажу за клевету! Будешь сидеть в тюряге двадцать пять лет без права передач! Ступай, Матрена и не делай мне мозги!
Галинка носила Снежану легко, работала, крутилась по хозяйству и ни о чем не думала. Иногда вздыхала по туристу, конечно – красивый, красивый мужик. Высоченный, черноглазый, горячий… Наверное, итальянского происхождения парень: и волос кудрявый, и речь кучерявая, быстрая, и глаз шальной. И в любви знаток… Жалко, что бабником и трусом оказался. Ну и ладно. Зато дите будет – игрушечка, загляденье! Что сын, что девка. Скорей бы…
Но Снежка ничегошеньки от отца беспутного не взяла. Галя вздохнула сокрушенно, немножечко поплакала и зажила дальше. Дочка горланила и пачкала пеленки, корова мычала в хлеву, поросенок ломал тонкую перегородку, требуя жратвы, печь выстывала от холода – некогда грустить, знай, поворачивайся.
Галя крутилась, как веретено, дни летели, годы бежали, совхоз помогал уворачиваться от невзгод, а доченька росла умненькой и послушной. Разве это не счастье?
Снежана, действительно, уродилась умненькой. Матери за нее краснеть не приходилось – учительница особенно выделяла девочку.
- Снежана Егорова – пример усидчивости и дисциплины! На нее должен равняться весь класс! Она Достоевского прочитала целиком и идеально поняла всю концепцию романа! И это в одиннадцать лет!
Галя поняла, что ничего не поняла. Но было приятно. И сердце билось радостно от сознания, что дочка у Гали такая особенная. Необыкновенная! Достоевского читает!
Сама Галя попробовала немножко почитать потрепанную книжку, лежавшую на полке над столом дочери, но в ней было столько мудреных слов и описаний странных чувств… В общем, ерунда какая-то. Эту книжку Галина осторожно водрузила на полку, на свое место. А Снежка смогла разобраться! Учительница гордится!
Галина пораскинула мозгами: коли уродилась у нее такая разумница, нечего ее работой загружать. Пусть учится, ума набирается. Окончит школу, поедет в город. Выучится на какую-нибудь докторшу или учительницу, будет уважаемым человеком, а не дояркой, как мать. Будут все Снежку по имени-отчеству величать, да и с матерью здороваться. Бабка Матрена сдохнет от зависти! Да многие удивятся: надо же, вот так Галька! Профессора родила и воспитала! Медаль ей дать за материнство!
Галина зажмуривала глаза и уходила в таинственные грезы. Ей представлялся торжественный мраморный зал, как в городском доме культуры, куда она возила Снежку на елку, президиум под красным кумачом, где сидели председатель, главный зоотехник и бабка Матрена, бордовая от злости.
Председатель говорил длинную, пространную речь, а потом вызывал на сцену Галину. Галина в ярком платье важно ступала по залу. Сверкающая медаль горела на Галиной груди. И все аплодировали и кричали: «Браво!» «Бис!»
- Мама! – Снежанка вырывала маму из грез, - мама! Почему я такая некрасивая? Зачем ты меня родила? Мама?
Глазенки дочери блестели горючими слезами. Она была такой несчастной, такой грустной, что сердце материнское рвалось от жалости.
Галя не могла найти нужных слов утешения. Снежане ведь не брякнешь что попало. Уж больно чувствительная, больно мудреная девчурка, черти что ей не скажешь. Галя пыталась однажды сказать:
- Не в красоте счастье.
Так девку было не успокоить.
- Что ты говоришь такое, мама! Ты это в классе нашим дуракам объясни! Они смеются надо мною, издеваются! Поросенком называют! Все неправда, неправда! Уродин никто не любит, мамочка! И ты несчастная. Все время одна! Мужа нет у тебя! Разве нет, мама?
Галя пожимала плечами, растерянная. Она даже не думала о счастье, несчастье… Жизнь катилась ручейком по камешкам, и тосковать не было нужды. Отчего же Снежанка все тоскует и печалится?
«Схожу в школу, всем бошки поотрываю» - только и могла подумать Галина.
Снежана мечтала уехать из деревни. Никто ее не понимает, и ребята, завидуя тому, что учительница Анна Николаевна хвалит ее, выделяя из всех, не упускали случая, чтобы лишний раз не поддеть Снежку, уколоть. Особенно Петька Рощин старался:
- Свинина! Поросенок белобрысый! Хрю-хрю!
Не-вы-но-си-мо!
Конечно, Снежана, окончив школу, уехала в город. Она поступила в педагогическое училище, из которого вышла с красным дипломом. Директора средних школ приняли бы ее с радостью, но Снежана с удивлением обнаружила в себе странную перемену: учить детишек ей совсем расхотелось.
В школе, где Снежана проходила практику, уши закладывало от бесконечных криков и визгов детворы. Снежана чувствовала головную боль – мозги распухали под черепной коробкой, и она с трудом проводила уроки, с тоской дожидаясь мерзкого, оглушительного звонка.
Долговязые восьмиклассники ничего не желали понимать в сложностях характеров Сонечки Мармеладовой, Анны Карениной или Наташи Ростовой. Восьмиклассники, рано созревшие, интересовались первичными половыми признаками друг друга, жратвой в столовке и дискотекой по субботам. В сочинениях делали кучу ошибок, дико, по лошадиному ржали и отпускали соленые шуточки по поводу внешности девочек.
Девочки – не лучше. Намазав глаза синими тенями и отпустив челки, равнодушно смотрели в пустоту и видели перед собой что угодно, но не молодого педагога. В их взглядах Снежана читала презрительную жалость к себе. Рослые акселератки уже давно познали все, что надо и не надо, хвастались друг перед другом количеством «покоренных мальчиков», считали себя бывалыми женщинами – что им до этой некрасивой студентки?
Снежана, пытаясь объяснить ученикам о душевных терзаниях бесприданницы Ларисы, понимала – стучится в глухую стену. Одна из девушек, поправив густую челку над глазами, равнодушно резюмировала:
- Я не понимаю, чего тут страдать? Ее в Париж пригласили! Радоваться надо! Дура какая-то.
И Снежана с ужасом ощутила правоту этой размалеванной девицы. Снежана поняла, что дура. Все эти книги, романы, классики – чушь! И она сама – книжная мышь с дурацкими, никому не нужными идеалами, ничего не знает о нормальной жизни. И не узнает, наверное, никогда!
Она скучала по родной деревне, затерявшейся среди ромашковых полей и веселых перелесков. Утром в раскрытое окно ветерок доносил щебетанье птах и звонкие побудки петухов. Из кухни пахло печным дымком, и мама пекла простенькие шаньги – так они хорошо шли с утрешним молоком. А молоко какое… В городе такое молоко называется «сливками десятипроцентными».
Деревенская школа находилась в единственном кирпичном здании, малюсенькая, но очень уютная. В коридоре пахло свеженамытыми полами, и было по домашнему уютно. Ученики не носились по школе – негде. Общей гурьбой высыпали во двор и зимой, и весной. Лепили снеговиков, играли в догонялки или прыгали через резиночку – хорошо.
А учитель оставался божеством, и его уважали не только дети, но и родители. Попробуй кто-нибудь из школяров нагрубить педагогу или кнопку на стул подложить!
Снежана совсем запуталась: город, в который она так рвалась, казался ей враждебным существом. Он дышал заводскими трубами, и, казалось, раскалял своим ядовитым дыханием воздух. Под солнцем плавился асфальт, а зимой снег был чумазым и тоже ядовитым. Его не соберешь в ведро, не растопишь, не умоешь лицо, как это любили делать молодые сельские девчата. Город пьяно качался, город ненавидел приезжих и грубо шутил над ними. Снежана не могла тут жить! Неужели – домой? То-то посмеются люди. Скажут:
- Явилась Снежанка, не солоно хлебавши. Ни мужика, ни денег, ни славы! Поросенок! Г-ы-ы-ы-ы!
Она не спала ночами, ворочалась на тесной койке, стоявшей в узкой, похожей на пенал, съемной комнате в сыром кирпичном доме, из подвала которого вылетали тучи кровожадных комаров. Хуже, чем в самом душном болоте. Голова болела постоянно. Снежана воображала себе уже невесть что – а вдруг – опухоль?
Она не выдержала. Собрала вещи и села на поезд. Маму даже не предупредила. Пусть все будет, как будет! Деваться некуда. Город выплюнул Снежану за ненадобностью. Видимо, суждено ей умереть в деревне. Может быть, это к лучшему. Хоть воздухом чистым подышать.
А там… Что там – Снежане не видно. Вдруг, здоровье наладится, и она вновь ринется покорять городские джунгли. Или, наоборот, останется дома, преподавать в местной школе, разве это плохо? Уезжают все из села, а она останется. Вот возьмет, и останется! Назло злым языкам! Да какие там злые языки? Пара сплетниц – хороших людей, все равно, больше!
На полустанке – никого. Снежана, совсем как мама, перевязала оба чемодана веревкой и взгромоздила связку на плечо. Так гораздо удобнее. Спустилась по лесенке с перрона и ухнула, как в воду, в высокую, по пояс, траву. Перед глазами Снежаны расстелилось пестрое море разнотравья. Вот так да! Не трава, а мед! Что же к покосу-то не приступают, пора ведь!
Солнце жарило поле, плечи и голову Снежаны. Она, опасаясь, что пекло только усугубит болезнь, достала из кармана сложенную вчетверо косыночку и повязала ее по-бабьи, надвинув на глаза. Деревня встретила Снежану тишиной – никого. Все на работе.
«Ничего. Зато никто не будет зубоскалить» - успокоилась Снежана.
Но редкие прохожие все-таки, попадались.
- Добрый денечек, Снежана Васильевна! В отпуск, али насовсем? – председатель мимо на «газике» проезжал. Притормозил.
Глаза у него усталые, сам весь насквозь пропыленный, а улыбка веселая.
- Добрый день, Петр Андреевич. Не знаю пока, - тихо ответила Снежана.
- А чего тут не знать? Чего тут не знать? Анна Николавна на пенсию уходит на следующей неделе! Кто у нас будет малышей учить, к этой, к литературе приучать?
- Так ведь нет совсем в деревне малышей нынче, все уезжают? – удивилась Снежана.
- Ну… на наш век хватит! Четверть сотни набралось! А, Снежка? Оставайся! Уважаемый человек, мы тобой так гордимся!
- Я подумаю, Петр Андреевич, - улыбнулась Снежана.
***
Материнский дом странным образом похорошел. Вроде бы, ничего не изменилось: те же крашеные оконные наличники. В палисаднике краснели простецкие деревенские лилии, а хмель настырно полз по стене дровенника. Но…
Откуда на шестах новенькие скворечники? Да и старый забор куда-то подевался – вместо него – новый штакетник. Да и крылечко обновлено. Снежана вытерла ноги о половичок и раскрыла дверь.
Мама стояла к ней спиной. Возилась с тестом, мурлыча что-то себе под нос. Снежана тихонечко присела на лавочку возле стены. На отскобленном песком полу лежали чистые половички, пахло кислой опарой и сушеной черникой. Пахло домом…
Плечи матери вдруг вздрогнули. Видно, почувствовала что-то. Она обернулась. Ясные серые, помолодевшие Галины глаза увидали Снежану. Полные губы приоткрылись:
- Ой, Господи Боже! Снежана! Дочка! Ой!
Радость заполнила сердце. Они обнялись, расцеловались. Мать отодвинула от себя Снежану, чтобы получше рассмотреть:
- А бледненькая какая, а худющая! Да тебя что, совсем не кормили! Ой, доча ты моя, доча! А я как чувствовала, как чувствовала: твои любимые пирожки с черникой леплю.
Снежана смотрела на мать во все глаза. Мама и… не мама. Красавица молодая, с румянцем во всю щеку, светится изнутри, что ли? И… живот у Гали мячиком выпирает. Неужели…Мать застенчиво потупилась.
- Да, доча. Не знала, как и сказать-то тебе. Надо бы замуж выходить. А мы все никак с Колей не решимся. Стыд какой, в сорок лет рожать собралась. А Николай Васильевич ругается. Письмо тебе написал. Ты не получала, что ль?
- Николай Васильевич. А кто это?
- Дак, участковый наш. Он бобыль, да я бобылка. Вот. Снюхались по зиме. Тоскливо было. Тебя нет, пишешь редко. Душа болела. Вот Коля мне немножко помогал. Порешали – что грустить? Вот и…
В душе Снежаны поднялась волна гнева и возмущения: на старости лет «снюхаться»! И эта беременность – позорище! Снежана круто повернулась и выскочила из избы. Ее душили слезы. Вот как! Мама вперед дочери замуж выходит. Мама ждет ребенка, и вовсе не стесняется своего положения, будто так и надо! И мама – красивая. Как это получилось? И что у нее, Снежаны? Ничего. Жалкая пародия на человека, читающая Достоевская, живущая выдуманной классиками жизнью. Синий чулок, посмешище, поросенок!
Она остановилась у речки, к берегу которой притулилась их старенькая банька. Снежана рухнула на низенькую скамеечку. Надо же, и банька, до ее отъезда уткнулась, было, в землю носом, а сейчас выпрямилась – видать, рукастый этот участковый, нижние венцы заменил. Ишь, старый сластолюбец. Устроился. А куда деваться ей, Снежане? Куда?
На плечо вдруг легла крепкая рука.
- Здравствуй, Снежка! С приездом! – Николай Васильевич собственной персоне. В рабочей рубахе с закатанными рукавами, крепкий, коренастый, участковый присел рядом.
- Не плачь, не надо, девочка. Не суди нас, не ругай маму. Всю жизнь одна. Нельзя так. Должно ведь ей счастье улыбнутся? А я люблю твою маму. Давно люблю. Пойми нас и прости.
Снежана сверкнула глазами:
- А я? Я ведь живу одна, и ничего. Совесть должны вы иметь какую-то, нет? Я вас спрашиваю!
Николай поморгал ресницами, крякнул. А потом сменил доброжелательный тон на строгий, милицейский.
- Это ты что за фокусы устраиваешь? Это что за панические настроения, Снежана Васильевна?
- У меня ничего не получается, дядя Коля. Я из-за этого из города сбежала. Дети меня не слушаются, и вообще… не любит никто, - она не выдержала и разревелась.
Николай вдруг захохотал.
- Конечно, не любят ее, бедную. Ага! Петька Рощин, паразит, кажинный день приходит. Уведомляется у Гали: «Вернулась ваша блудная доча, али нет?» Не женится. Ждет. «Со школы, - говорит, - люблю»
- Петька? Рощин? Да он меня больше всех терроризировал! – ахнула Снежана.
- А у нас, у мужиков, завсегда так, - улыбнулся участковый, - сначала косы вместе с бантами отрываем, а потом в любви признаемся!
***
С тех пор прошло больше сорока лет. Мои родители, Снежана и Петр, поженились и до сих пор живут душа в душу. Мама учила детишек в сельской школе, а отец пахал сельское поле. Они очень любят друг друга, хотя отец частенько подшучивает над моей симпатичной мамочкой, и дарит ей иногда фигурки поросяток. Мама дуется, конечно, и называет папку «старым болваном».
У меня есть сестренка и брат. Мы живем недалеко друг от друга и любим собираться за одним столом в праздники. Я – самая старшая и пользуюсь у них авторитетом. Учительница во втором поколении, все-таки!
Наверное, благодаря таким людям, как бабушка Галя и дед Коля, председатель Николай Васильевич, и многие другие, наше село выстояло в девяностые, и стоит по сей день. И я тоже никуда не уехала. А зачем? Здесь – моя Родина, здесь мои корни, и здесь пустили корни мои дети. Счастье – оно совсем рядом. Уж можете мне поверить!
Автор рассказа: Анна Лебедева https://ok.ru/knigoteka
Следующая публикация
Комментарии 9