Предыдущая публикация
Маша (4)
Автор : Наталья Павлинова
#МашаХореографУБелки
В отличии от Маши на разговор с ней явится целая группа лиц кавказской национальности. А ещё московский гость, очень заинтересованный в отъеме фабрики.
Они войдут в ресторан друг за другом, шаря глазами по углам, выставляя охрану. Давид сразу направится к столику, где одиноко будет сидеть Маша, будет приветствовать её улыбкой, а Самойлов задержится у бара.
Облокотившись на стойку, он внимательно будет разглядывать девушку и искренне удивляться, что вот эта провинциального вида девка ставит им палки в колеса. Он будет сжимать кулаки и коситься на сидящих за соседним столиком троих верзил.
Когда Давид со свитой войдут в двери ресторанного зала, Маша будет сидеть лицом к ним, пить чай и смотреть в окно. И только когда прямо перед ней вырастет небритый кавказец, в котором она сразу узнает Давида, обернется и ответит на приветствие.
Нацепив на лицо подобие приветливой улыбки, к ним подсядет и Виктор Самойлов.
Если б не Женя, Маша бы вообще не знала их в лицо. Теперь она знала все. Видела их фотографии. А ещё видела и слышала о таком с участием их, что мурашки шли по телу.
И вот сейчас она, вспоминая науку Ефима Соломоновича о том, что дела в злобе не решаются, уже осознавала её правильность каждой клеточкой тела.
Сейчас нельзя вспоминать историю Наташки, или страшные звонки с угрозами, или весь тот урон, который причинили они фабрике. Нельзя вспоминать и те страсти, о которых порассказал им Женька, сейчас – надо забыть все это и договариваться.
А Давид вообще был старый дипломат – договариваться умел. Он спокойно сделал заказ, а потом, посмотрев в глаза Маше, как бы невзначай спросил:
– Вы что-то позвали нас сюда. И правда, хороший ресторан, и Вы хороши, Маша. Приятно просто с такой дэвушкой посидеть бы, а то дела– дела. Всех дел не переделаишь. А жизнь проходит быстро. Редкое сочетание в Вас есть – умная и красивая Вы девушка.
– Спасибо, Давид, – Маша поставила чашку на блюдце, – Слышала я, что и Вы славитесь добрыми делами и очень умны. И все же давайте о делах. У меня не столь много времени. Вы боретесь за владение зданием нашей фабрики, но у вас ничего не получается, потому что ...
И Маша начала излагать почему. Эту речь они готовили долго. Учли все. Даже кавказскую национальность её слушателя. Давид морщился, не любил он такую прямолинейность, привык заходить по кривой даже в речах. Но девчонка излагала факты, излагала все, как есть, не боясь...
И если Давида коробила лишь такая вот подача, то Виктора возмущало все. Он готов был броситься на девчонку, и Давид это чувствовал, разбавлял ситуацию мягкими вкраплениями согласий и возражений.
И когда Давид совсем расстроился, понимая, что эта Маша настроена воевать решительно, и подкована сильно, когда он понял, что если оступится сейчас, то потеряет авторитет, она вдруг смягчилась и предложила сделку – процент с продаж. Да такой нехилый процент.
Она открыла папку с бумагами, показала цифры, и Давид успокоился, обрадовался и размяк. Так ведь хорошая договоренность. Очень хорошая. Надо соглашаться.
Но тут встрял Самойлов. Начал вешать не по делу, не понимая, что говорит, путая факты. Давид наблюдал за Марией. Сейчас эта девочка за пояс затыкала московского гостя. Тот путал юридические термины, не знал дел, но не прекращал кричать и угрожать.
Мария вздохнула, откинулась на спинку кресла и спокойно начала:
– Самойлов Виктор? Так, кажется? А я думаю, где слышала эту фамилию...
И Маша спокойно рассказала о недавней сделке со строительной кампанией, прославившейся на весь город. И главным фигурантом там был совсем не тот, кто сидел сейчас за решеткой в СИЗО, а человек с такой же фамилией и именем – Виктор Самойлов. И тому Виктору удалось соскользнуть с дела, но он был запечатлён скурпулезной камерой одного журналиста.
– Такое вот совпадение, – закончила Маша рассказ, глядя в окно.
Самойлов молчал, слушал, потом сказал, что все это ложь. Он весь покрылся испариной и как-то замкнулся в себе и сжался.
Его политическая карьера, которую он так ждёт, будет под большим вопросом, если вскроется этот факт его нелегальной деятельности. Да и уголовка там светит. Эта сучка торговалась. И он проигрывал в этом торге...
Давид продолжал беседу. Они сщ Машей договорились, что их юристы встретятся и подготовят совместный договор.
Разговор был окончен. Маша положила на стол деньги за заказ, Давид попросил ее деньги забрать, и она забрала, поблагодарив Давида. Как учил Ефим Соломонович, оставив собеседнику ощущение превосходства.
Того, что произошло дальше, не ожидал никто. Ни охрана Давида, ни сам он, ни Гена. Ни, уж тем более, Маша, которая была почти в дверях ...
Самойлов вскочил, стул его упал и загремел. Он, дергаясь и суетясь, достал из кармана пистолет и прицелился прямо над головой Давида в уходящую Машу. Она даже не успела оглянуться, просто увидела, как через соседний стол к ней ломанулся Гена, как толкнул ее своим массивным плечом ...
А потом было очень больно, она ударилась коленями о кафель пола и головой о стену. Слышала какой-то грохот. Очнулась на полу, окружённая людьми. Её поднимали, но болела нога, она подвернулась неудачно, и Маша села на пол. Увидела, что поперек стола перед Давидом лежит Самойлов, а на полу валяется пистолет.
И тут суматоха возросла. Забегали какие-то люди с автоматами, они кричали. Перед ней на полу лежал Гена, а над ним суетились его парни. И вдруг этим парням начали тоже скручивать руки.
Она подползла к Гене и тронула его за плечо. Гена лежал лицом в пол и не шевелился.
– Ген, Гена! Гена! Гена! Не-ет!
Она кричала так, что не помнила себя. Все напряжение последних дней вылилось сейчас в этом крике. Был какой-то нервный срыв. Хотелось умереть, только не думать о том, что произошло. И Маша кричала, истерила и плакала. Её кто-то успокаивал, но она не понимала кто. Очень болела нога. В один момент она вскочила, боль пронзила и Маша потеряла сознание.
В сердце глухим набатом билась боль.
Тихая, она просыпалась вместе с тем, как в больничной палате просыпалась Маша, и начинала вгрызаться в глубины сознания, как будто подпитывалась явью. Она была всепоглощающая, вцеплялась в сердце и изматывала, швыряла упрёки и винила ... винила....
Маша задыхалась от осознания вины, от осознания безысходности.
Около нее дежурили всегда, но первые два дня приходилось все равно колоть. Маша засыпала, а когда просыпалась, повторялось все опять.
Баба Вера плакала, почернела от жалости к Маше. Тетя Клава боялась за неё. Наташка скакала на свои костылях, как конь и всех ругала за слёзы. Женя был рядом с ней, они очень подружились.
Приехала Галина с семьей и с Ленькой. Но даже это обстоятельство не вывело Машу из состояния страшной боли. Мольбы и уговоры она не слышала.
На третий день вдруг неожиданно слова Николая – помощника Гены, подняли Машу с постели.
– На похороны пойдешь?
– Да, – сказала Маша впервые за три дня, села на постели и попросила Наташку привезти ей серьги – подарок Гены. Женька привез. Их и надела.
Гену в последний путь провожали сотни людей. Маша и не думала, что у него столько друзей. Её почти носили на руках. Все его друзья знали, что Генка Машу любил, Генка жизнь свою отдал именно защищая её. И здесь ей были особые почести. Теперь святым делом братвы было – защищать ее.
Ещё также обхаживали мать Гены, маленькую пожилую женщину, горюющую о потери сына. И при виде её, опять к Маше вернулась волной боль, и опять она долго рыдала стоя над могилой.
– Прости меня, Гена...
Для Маши было все, как в тумане. Но именно похороны подняли её с постели, заставили двигаться. Там, на поминках, она выпила поднесенной кем-то, кто очень хотел ее успокоить, водки, и уснула в машине.
И казалось, что проснулась уже дома. На противоположной кровати спали Наташка и Женя. Как-то пропустила Маша этот момент их сближения. Маша лежала и впервые за эти дни просто думала о прошедшем, думала без удушья истерии.
Вскоре встали ребята. Они переживали за неё, пытались говорить на отвлеченные темы, но Маша спрашивала, и им пришлось отвечать.
Гена, загораживая собой Машу, убил Самойлова. Остальные участники встречи были задержаны. Но вскоре многие отпущены. Отпустили и Давида.
Давид был в больнице лично, приходил к Маше, предлагал любую помощь.
– Любую? – вдруг спросила Маша.
– Любую, но ... понимаешь, лекарства у тебя были. Мы все, все, понимаешь, если б надо чего ... Там и Генины друзья, они б тоже... Так что его помощь не потребовалась.
– Генины дежурят сейчас?
– Конечно, вон, – Женька махнул рукой за окно.
– Поехали! – Маша открыла шкаф, чтоб переодеться.
– Куда? – Женька с Наташей смотрели растерянно.
– К Давиду, дело есть.
– Пока не выпьешь чаю, не отпущу, – Наташка застучала костылем, – Маш, ну, Маш! Ты три дня ничего вообще не ела. Посмотри на себя! Ты же с ног валишься!
– Ладно, давай твоего чаю.
Они поехали с Женькой. Вез Генин помощник Коля.
– Ты чего? Решила продолжить боевые будни? Чего надумала, может скажешь, Маш? – спросил он.
– Ничего такого, не переживай.
– Я тебя одну не отпущу, вместе пойдем.
– И я с вами, – вставил Женька.
– Мне о личном с ним поговорить надо. Я пойду одна! Спасибо, мальчики.
И по твердому голосу Марии, по тону, каким она это сказала, они все поняли. Нет больше той девчонки, той робкой Маши. Теперь это каменная леди, и переубедить её не получится.
Они ехали к Давиду домой.
Николай остановил машину перед воротами особняка Давида и посигналил. Из золочёной калитки вышел охранник, затем ворота, тоже отделанные позолотой, открылись.
Николая и Женю обстучали на наличие оружия. Последние события заставили всех быть осторожнее. У Маши проверили сумку.
В дом Маша пошла одна.
Сейчас, она хотела одного – найти Андрея. Так тяжело терять...так тяжело. И это она поняла только сейчас, когда не стало Гены. Второй потери она не переживет.
– Здравствуй, Маша! Как ты сэбя чувствуешь? Я так виноват ..., – встретил ее Давид, раскрыв объятия, но, увидев серьезное выражение лица Маши, руки опустил.
А она пришла просить. Там, где-то в Чечне, пропал её друг – Андрей Киселев. Пропал не один, вместе со своим командиром – лейтенантом Олегом Сароевым. Такие сведения уже были у Маши. И если их не могут найти наши военные, то может Давид по своим каналам ...
Маша говорила уверенно и спокойно, а внутри все клокотало и рвалось. Напрочь расшатанные последними событиями нервы сдавали.
"Никогда не сомневайся, не плачь на людях, создавай видимость силы." – стучали в голове слова Маргариты. А так хотелось плакать, так хотелось броситься к Давиду в колени и умолять - умолять. Умолять найти Андрея.
Но Маша была холодна и сдержанна. Давид спросил подробности и обещал, что сделает все возможное.
Он проводил ее до порога, как дорогую гостью. А потом долго ещё размышлял о том, что силы человеческие совсем не зависят от внешности.
Он, конечно, заметил, как тяжело сейчас этой хрупкой юной совсем девчонке. Сдавленный её голос выдавал чудовищное напряжение. Он удивлялся её приходу. Понимал, как нелегко ей прийти к нему с просьбой после всего случившегося. Но она пришла.
Что ей движет? Сила ли духа? Любовь ли? Или какой-то живительный свет, который не потушить ничем. Этот свет ей и помогает, ведёт её по дебрям этих трудных лет и, конечно, оберегает.
Давид поднял на ноги всех, кто мог что-то узнать о бойцах в Грозном. Если живой этот Андрей, то – счастлив будет. Такая девушка любит. Точно будет.
Он позвал своих и велел оставить фабрику Маши в покое. Договор о процентах отменяется, пусть девчонка спокойно работает.
***
От Давида Маша отправилась к бабе Вере. Ничего ей не рассказала о визите к Давиду. Просто осталась у неё на пару дней. А вечером, забрав Найду, отправилась на их с Андреем место – под иву на Которосли.
Было холодно. Она с трудом пробралась по рыхлому снегу к их месту. Старая Найда осторожно шла по ее следам.
Маша смотрела, как над замёрзшей рекой и вечерним городом плыли серые тучи, над домами – дымы, розовато подсвеченные снизу огнями далёких улиц. Город обогревался от холода зимы, дышал, пульсировал, был полон движения фар и огней.
Нет больше той Маши, которая сидела здесь когда-то. Она смотрит на город не подобострастно, как прежде, она – его часть.
Но как же ... как же нужен тот, кто тогда ее поддержал. Так нужен!
И здесь, на берегу, она опять плакала, но это были совсем другие слёзы. Не было истерик, жалости к себе, не было жгучей и гнетущей боли. Просто было прощание с той прежней Машей, простой девчонкой, приехавшей из провинции.
Для Маши наступала новая полоса жизни. И она это чувствовала. Она налилась какой-то внутренней силой и теперь осознавала, что способна эту силу применить. Теперь появилась уверенность, что все в ее руках. И руки эти способны на многое. И все, что было, это всего лишь начало.
Маша опять посмотрела вдаль. Уставшее солнце спускалось за горизонт, оставляя лишь небольшой фиолетовый отблеск.
Ну, что, Ярославль! Будем жить!
Баба Вера , по-прежнему, вечером молилась у икон близнецов. И сегодня Маша уснула спокойная. Все будет хорошо.
Будет! Счастье придет обязательно.
***
Спустя три недели к ним на фабрику приехал посланец от Давида. Его провели прямо к Маше. Она была в цехе, сидела за швейной машинкой, обучая новенькую работницу.
– Есть новости у вас? Что передал Давид? – она перекрикивала машинки, она так ждала этих новостей.
– Нам надо позвоныть, – кричал сквозь гул машинок кавказец.
Они прошли в кабинет и гость набрал какой-то номер телефона. Что-то не получалось и он набирал несколько раз, наконец, заговорил не по-русски. А потом резко передал трубку Маше.
Она услышала посторонние звуки, а потом сквозь них ...
Она закрыла глаза, а слёзы лились сами по себе, в горле встал ком. Это был голос Андрея.
– Алло, Маша, это ты? Алло! Маша! – связь прерывалась, что-то скрипело.
– Да, – выдохнула, – Да, Андрей, это я.
– Мы выезжаем. Слышишь? Дома буду шестнадцатого в шесть вечера на поезде, слышишь?
– Слышу, Андрей! Я слышу. Я встречу. Я тебя встречу ...
Связь прерывалась, а Маша все держала и держала трубку, пока Лена, присутствующая здесь, не забрала её.
– Их дэржали в горном селе. Но с ними хорошо обращались. Сейчас их уже привезут и отпустят. Давид сказал, что всё сделает, всё, – рассказал посланец Давида.
Маша очухалась.
– Передайте Давиду...впрочем, я сама к нему приеду и поблагодарю. Спасибо и Вам за добрые вести.
Хотелось бежать бегом к бабе Вере, но Лена сдержала.
– Погодь ты, мало ли, – она с сомнением пожала плечами, – Пусть уж приедет сначала.
Ещё два дня. Два дня. А как их пережить?
Но у Маши был способ сделать так, чтоб время бежало быстрее – работа. Она вклинилась с головой в открытие новой своей точки, маленького магазинчика, помещение на который они арендовали недалеко от рынка. Того самого рынка, где Маша торговала когда-то. Они должны продавать свои товары сами напрямую покупателю. Рыночная экономика этого требовала.
Баба Вера в последнее время сильно сдала. Нет ничего хуже, чем быть в неведении – жив ли внук, иль нет.
Шестнадцатого у Маши все валилось из рук, и к обеду, когда она окончательно убедилась, что толку сегодня от неё мало. Велела отвезти ее в продовольственный, а потом направилась к бабе Вере. Та лежала.
Маша поставила мясо на борщ, покрошила картошки.
– Пойдем-ка во двор, баба Вер. Погуляем. Там весной уже пахнет. Пошли, подымайся.
Маша бросила сидушку на скамье для бабы Веры. Чтобы чем-то заняться, начала разгребать снег во дворе. Скоро весна. Вышла Вера Николаевна, присела.
– Ох, воздух хорош. А веришь, Маш. Сегодня ночью не спалось, а под утро до восьми провалялась. Глаза открыла, на иконы – глядь, а там луч солнечный, прям вот на лица Богоматерей так. Никогда ж не было, сторона-то северная там. А тут. Думаю – как так? А он от зеркала твоего на столике. Ты прошлый раз оставила, вот он в окно прихожей и отразился.
– Это хороший знак, баба Вера, очень хороший.
– Думаешь?
– Уверена, и ты верь.
– Хоть бы, – тяжело вздохнула баба Вера, опустила плечи и уставилась в одну точку.
Маша подошла к ней, стряхнула снег со скамьи и присела рядом. Ну, как не сказать? И Маша открылась.
– Баб Вера, я сегодня иду на вокзал.
– Это зачем?
– Андрея встречать иду. Живой он, приезжает.
Баба Вера смотрела в упор на Машу. Казалось, она не понимает сказанного. А потом обхватила её и упала на грудь головой.
– Ма-Машенька! Машенька моя..., – она плакала и обнимала Машу.
– Тихо, тихо! Тихо, бабуль. Реветь-то зачем? Зачем реветь-то, – тоже плакала Маша.
Что-то в последнее время много слёз льется из глаз. Если все хорошо будет, всем им нужен отдых. Особенно бабе Вере.
Они-то молоды и переживут это трудное время. Не забудут, но прикроются беды наплывом новых событий и дел.
А вот у них, у пожилых как? Скажется все это на здоровье, ох, скажется.
Главный вокзал Ярославля был совсем недалеко от дома бабы Веры. Но Маша вышла за час. Сначала она просто шагала крупно и быстро. Потом побежала вдоль улицы, рискуя поскользнуться.
Вокзал жил своей перестроечной жизнью. На фасаде красовался плакат "Демократия-перестройка-гласность", а на площадке перед зданием вокзала шла торговля.
Тут красовались русские матрёшки, куклы, сувениры. Ярославль ждал туристов. Ярославль выживал. Тут же стояли цыгане и просто одинокие граждане, торгующие чем попало.
На плакате у собирающего милостыню инвалида было написано: "Перестройка – продолжение великих свершений Октября".
Маша зашла в зал ожидания, посмотрела расписание. Она не знала, на каком поезде приедет Андрей. Несколько поездов приходили в районе шести.
Но Маша точно знала, где они встретятся, хоть и не договорились. И она отправилась туда, где сидела она на сумке под навесом, туда, где били Андрея и когда-то встретились они впервые.
Люди приезжали и уезжали, встречали своих и провожали, а стройная девушка в черной куртке, серой шапке все ходила и ходила по перрону, вглядываясь в лица, внимательно осматривая приезжающих.
Она смотрела на часы и кусала губы. Она так ждала, как будто от этого ожидания, от встречи зависит вся ее дальнейшая жизнь.
Вот уже и шесть минуло, а она все никак не могла разглядеть в толпе приезжающих знакомое лицо. Поезда приходили на разные пути и люди шли отовсюду.
Может он уже дома? Может не догадался заглянуть сюда? Но Маша не могла уйти. Не могла. Если он не приедет, как она посмотрит в глаза бабе Вере?
Если он не приедет, как она будет жить без него?
И она опять всматривались и всматривалась в лица.
Он подошёл откуда-то сзади, совсем не от путей.
– Маха!
Маша оглянулась.
Два молодых человека стояли напротив друг друга. Неприметная девушка в черной куртке и худощавый молодой человек в выцветшей военной форме.
Странное оцепенение охватило обоих, будто время остановилось, вморозив в себя эту встречу, чтобы запечатлеть, запомнить и передать для любования в будущее.
Эти двое узнавали и не узнавали друг друга.
Сейчас перед Андреем стояла не та веснушчатая сбитая девчонка с наивным взглядом, а стройная усталая девушка с пронзительным взглядом, казалось, проникающим в самое сердце.
А Маша видела воина, того, кто сквозь себя успел пропустить боль потери, в чью жизнь история людская вторглась в виде пуль, свистящих снарядов, сиплого дыхания и ударов штыка. Этот его взгляд Маша помнила и представляла всегда.
А потом застывшее мгновение растаяло и они, размороженные, влетели друг в друга, как будто сработали два огромных магнита и теперь они были единым целым.
Андрей целовал и целовал Машку, а та, податливая и счастливая опять лила слёзы.
Самолёт возвращал их на родину. Через пару часов посадка в Москве, а вскоре они и дома – в Ярике. Их ждёт баба Вера в красивом большом доме на зелёной улице, который построили они с Андреем уже давно, ещё когда были совсем маленькие дети. Тогда эти стены казались олицетворением счастья, а оказалось, счастье не в них.
Дети в самолете, наконец, уснули, притихли. Закрыл глаза и Андрей. Они были в гостях у Маргариты, в Калифорнии. Летали двумя семьями – они с Андреем и Женя с Наташей. С детворой, конечно.
Все забывается.
Но иногда так полезно вспомнить то, о чем мечтали когда-то, к чему стремились. Сравнить с днём сегодняшним и сопоставить.
И окажется вдруг, что мечты наши так мизерны были по сравнению с тем, что на самом деле принесло ощущение счастья.
Именно об этом думала Маша сейчас, сидя в самолёте и глядя на облака, похожие на купол темного ночного леса.
Там, у Маргариты, они, перебивая друг друга, рассказывали ей все подробности тех трудных лет. И вот опять все всколыхнулось в памяти.
– Ты счастлива, Маш? – спросила там Маргарита, когда остались они наедине.
– Да! – Маша ответила сразу, не сомневаясь.
В повседневных заботах, может ответила б и не так быстро, но там, в поездке, вдали от дома, можно было взглянуть на себя как будто со стороны.
Так что ж такое счастье? А ответ и витиеват, и прост. Он как треугольник: счастье, конечно, в любви к близким, а любовь – это труд, а труд – это тоже счастье. И все у Маши срослось. Была любимая работа, рядом были близкие и любимые люди: Андрей и дети, баба Вера, дай Бог ей долгих лет, брат Лёнька и его семья. Он был всегда далеко в своих морских походах, но все же ...
Мать недавно они похоронили. Так и не смогла она спастись от алкогольной зависимости, хоть однажды Маша и уговорила её пролечиться в клинике. Но помогло это лишь на время.
Андрей служил в полиции, и сейчас именно он боролся с криминалом, которого не стало меньше, наверное. Но теперь он не так явно сливался со структурами государственными.
Галина организовала детский оздоровительный лагерь для детей с ограниченными возможностями, вся ушла в эту работу. Участвовал там, конечно, и их совместный бизнес, и друзья Марии.
Очень помогала чеченская диаспора, под управлением знаменитого в краях местных – Давида, которому принадлежали заводы, рестораны и магазины.
Ефим Соломонович с женой все же уехал за детьми в Израиль, но писал оттуда проникновенные письма. Сотовую связь он принимал с трудом.
А Женька как-то лихо, через Лигу патриотической молодежи Ярославля сначала оказался в исполкоме, потом Депутатом Госдумы Ярославской области.
А позже его перевели в Москву, работал он там на новом совсем ином телевидении тех лет. Но все же политика и депутатские дела перетянули. Он возглавлял какие-то движения и создавал программы, он был вездесущим. А Наташка жаловалась, что совсем мало времени уделяет ей и детям...
И Андрей с Машей шутили, что в депутатах страны у них есть свой человек.
Маша смотрела в иллюминатор и думала о тех годах, о своей судьбе. Она и не заметила, как кучерявые облака вдруг приобрели какую-то неземную окраску. Луч солнца с одной лишь стороны делал каждое облако цветным: розовое, сиреневое, желтое.
Маше казалось, что это она сама сидит выше облаков в темно-синем небе и летит в свое будущее. Такое распахнутое, такое неизведанное, но обязательно счастливое будущее.
Она точно знала – будущее зависит от неё. А у нее есть закалка, есть характер.
А ещё есть тот свет любви, который за всеми невзгодами она ухитрилась не потерять..
КОНЕЦ
источник : канал автора на дзен
https://dzen.ru/persianochka1967
Тихая, она просыпалась вместе с тем, как в больничной палате просыпалась Маша, и начинала вгрызаться в глубины сознания, как будто подпитывалась явью. Она была всепоглощающая, вцеплялась в сердце и изматывала, швыряла упрёки и винила ... винила....
Маша задыхалась от осознания вины, от осознания безысходности.
Около нее дежурили всегда, но первые два дня приходилось все равно колоть. Маша засыпала, а когда просыпалась, повторялось все опять.
Баба Вера плакала, почернела от жалости к Маше. Тетя Клава боялась за неё. Наташка скакала на свои костылях, как конь и всех ругала за слёзы. Женя был рядом с ней, они очень подружились.
Приехала Галина с семьей и с Ленькой. Но даже это обстоятельство не вывело Машу из состояния страшной боли. Мольбы и уговоры она не слышала.
На третий день вдруг неожиданно слова Николая – помощника Гены, подняли Машу с постели.
– На похороны пойдешь?
– Да, – сказала Маша впервые за три дня, села на постели и попросила Наташку привезти ей серьги – подарок Гены. Женька привез. Их и надела.
Гену в последний путь провожали сотни людей. Маша и не думала, что у него столько друзей. Её почти носили на руках. Все его друзья знали, что Генка Машу любил, Генка жизнь свою отдал именно защищая её. И здесь ей были особые почести. Теперь святым делом братвы было – защищать ее.
Ещё также обхаживали мать Гены, маленькую пожилую женщину, горюющую о потери сына. И при виде её, опять к Маше вернулась волной боль, и опять она долго рыдала стоя над могилой.
– Прости меня, Гена...
Для Маши было все, как в тумане. Но именно похороны подняли её с постели, заставили двигаться. Там, на поминках, она выпила поднесенной кем-то, кто очень хотел ее успокоить, водки, и уснула в машине.
И казалось, что проснулась уже дома. На противоположной кровати спали Наташка и Женя. Как-то пропустила Маша этот момент их сближения. Маша лежала и впервые за эти дни просто думала о прошедшем, думала без удушья истерии.
Вскоре встали ребята. Они переживали за неё, пытались говорить на отвлеченные темы, но Маша спрашивала, и им пришлось отвечать.
Гена, загораживая собой Машу, убил Самойлова. Остальные участники встречи были задержаны. Но вскоре многие отпущены. Отпустили и Давида.
Давид был в больнице лично, приходил к Маше, предлагал любую помощь.
– Любую? – вдруг спросила Маша.
– Любую, но ... понимаешь, лекарства у тебя были. Мы все, все, понимаешь, если б надо чего ... Там и Генины друзья, они б тоже... Так что его помощь не потребовалась.
– Генины дежурят сейчас?
– Конечно, вон, – Женька махнул рукой за окно.
– Поехали! – Маша открыла шкаф, чтоб переодеться.
– Куда? – Женька с Наташей смотрели растерянно.
– К Давиду, дело есть.
– Пока не выпьешь чаю, не отпущу, – Наташка застучала костылем, – Маш, ну, Маш! Ты три дня ничего вообще не ела. Посмотри на себя! Ты же с ног валишься!
– Ладно, давай твоего чаю.
Они поехали с Женькой. Вез Генин помощник Коля.
– Ты чего? Решила продолжить боевые будни? Чего надумала, может скажешь, Маш? – спросил он.
– Ничего такого, не переживай.
– Я тебя одну не отпущу, вместе пойдем.
– И я с вами, – вставил Женька.
– Мне о личном с ним поговорить надо. Я пойду одна! Спасибо, мальчики.
И по твердому голосу Марии, по тону, каким она это сказала, они все поняли. Нет больше той девчонки, той робкой Маши. Теперь это каменная леди, и переубедить её не получится.
Они ехали к Давиду домой.
Николай остановил машину перед воротами особняка Давида и посигналил. Из золочёной калитки вышел охранник, затем ворота, тоже отделанные позолотой, открылись.
Николая и Женю обстучали на наличие оружия. Последние события заставили всех быть осторожнее. У Маши проверили сумку.
В дом Маша пошла одна.
Сейчас, она хотела одного – найти Андрея. Так тяжело терять...так тяжело. И это она поняла только сейчас, когда не стало Гены. Второй потери она не переживет.
– Здравствуй, Маша! Как ты сэбя чувствуешь? Я так виноват ..., – встретил ее Давид, раскрыв объятия, но, увидев серьезное выражение лица Маши, руки опустил.
А она пришла просить. Там, где-то в Чечне, пропал её друг – Андрей Киселев. Пропал не один, вместе со своим командиром – лейтенантом Олегом Сароевым. Такие сведения уже были у Маши. И если их не могут найти наши военные, то может Давид по своим каналам ...
Маша говорила уверенно и спокойно, а внутри все клокотало и рвалось. Напрочь расшатанные последними событиями нервы сдавали.
"Никогда не сомневайся, не плачь на людях, создавай видимость силы." – стучали в голове слова Маргариты. А так хотелось плакать, так хотелось броситься к Давиду в колени и умолять - умолять. Умолять найти Андрея.
Но Маша была холодна и сдержанна. Давид спросил подробности и обещал, что сделает все возможное.
Он проводил ее до порога, как дорогую гостью. А потом долго ещё размышлял о том, что силы человеческие совсем не зависят от внешности.
Он, конечно, заметил, как тяжело сейчас этой хрупкой юной совсем девчонке. Сдавленный её голос выдавал чудовищное напряжение. Он удивлялся её приходу. Понимал, как нелегко ей прийти к нему с просьбой после всего случившегося. Но она пришла.
Что ей движет? Сила ли духа? Любовь ли? Или какой-то живительный свет, который не потушить ничем. Этот свет ей и помогает, ведёт её по дебрям этих трудных лет и, конечно, оберегает.
Давид поднял на ноги всех, кто мог что-то узнать о бойцах в Грозном. Если живой этот Андрей, то – счастлив будет. Такая девушка любит. Точно будет.
Он позвал своих и велел оставить фабрику Маши в покое. Договор о процентах отменяется, пусть девчонка спокойно работает.
***
От Давида Маша отправилась к бабе Вере. Ничего ей не рассказала о визите к Давиду. Просто осталась у неё на пару дней. А вечером, забрав Найду, отправилась на их с Андреем место – под иву на Которосли.
Было холодно. Она с трудом пробралась по рыхлому снегу к их месту. Старая Найда осторожно шла по ее следам.
Маша смотрела, как над замёрзшей рекой и вечерним городом плыли серые тучи, над домами – дымы, розовато подсвеченные снизу огнями далёких улиц. Город обогревался от холода зимы, дышал, пульсировал, был полон движения фар и огней.
Нет больше той Маши, которая сидела здесь когда-то. Она смотрит на город не подобострастно, как прежде, она – его часть.
Но как же ... как же нужен тот, кто тогда ее поддержал. Так нужен!
И здесь, на берегу, она опять плакала, но это были совсем другие слёзы. Не было истерик, жалости к себе, не было жгучей и гнетущей боли. Просто было прощание с той прежней Машей, простой девчонкой, приехавшей из провинции.
Для Маши наступала новая полоса жизни. И она это чувствовала. Она налилась какой-то внутренней силой и теперь осознавала, что способна эту силу применить. Теперь появилась уверенность, что все в ее руках. И руки эти способны на многое. И все, что было, это всего лишь начало.
Маша опять посмотрела вдаль. Уставшее солнце спускалось за горизонт, оставляя лишь небольшой фиолетовый отблеск.
Ну, что, Ярославль! Будем жить!
Баба Вера , по-прежнему, вечером молилась у икон близнецов. И сегодня Маша уснула спокойная. Все будет хорошо.
Будет! Счастье придет обязательно.
***
Спустя три недели к ним на фабрику приехал посланец от Давида. Его провели прямо к Маше. Она была в цехе, сидела за швейной машинкой, обучая новенькую работницу.
– Есть новости у вас? Что передал Давид? – она перекрикивала машинки, она так ждала этих новостей.
– Нам надо позвоныть, – кричал сквозь гул машинок кавказец.
Они прошли в кабинет и гость набрал какой-то номер телефона. Что-то не получалось и он набирал несколько раз, наконец, заговорил не по-русски. А потом резко передал трубку Маше.
Она услышала посторонние звуки, а потом сквозь них ...
Она закрыла глаза, а слёзы лились сами по себе, в горле встал ком. Это был голос Андрея.
– Алло, Маша, это ты? Алло! Маша! – связь прерывалась, что-то скрипело.
– Да, – выдохнула, – Да, Андрей, это я.
– Мы выезжаем. Слышишь? Дома буду шестнадцатого в шесть вечера на поезде, слышишь?
– Слышу, Андрей! Я слышу. Я встречу. Я тебя встречу ...
Связь прерывалась, а Маша все держала и держала трубку, пока Лена, присутствующая здесь, не забрала её.
– Их дэржали в горном селе. Но с ними хорошо обращались. Сейчас их уже привезут и отпустят. Давид сказал, что всё сделает, всё, – рассказал посланец Давида.
Маша очухалась.
– Передайте Давиду...впрочем, я сама к нему приеду и поблагодарю. Спасибо и Вам за добрые вести.
Хотелось бежать бегом к бабе Вере, но Лена сдержала.
– Погодь ты, мало ли, – она с сомнением пожала плечами, – Пусть уж приедет сначала.
Ещё два дня. Два дня. А как их пережить?
Но у Маши был способ сделать так, чтоб время бежало быстрее – работа. Она вклинилась с головой в открытие новой своей точки, маленького магазинчика, помещение на который они арендовали недалеко от рынка. Того самого рынка, где Маша торговала когда-то. Они должны продавать свои товары сами напрямую покупателю. Рыночная экономика этого требовала.
Баба Вера в последнее время сильно сдала. Нет ничего хуже, чем быть в неведении – жив ли внук, иль нет.
Шестнадцатого у Маши все валилось из рук, и к обеду, когда она окончательно убедилась, что толку сегодня от неё мало. Велела отвезти ее в продовольственный, а потом направилась к бабе Вере. Та лежала.
Маша поставила мясо на борщ, покрошила картошки.
– Пойдем-ка во двор, баба Вер. Погуляем. Там весной уже пахнет. Пошли, подымайся.
Маша бросила сидушку на скамье для бабы Веры. Чтобы чем-то заняться, начала разгребать снег во дворе. Скоро весна. Вышла Вера Николаевна, присела.
– Ох, воздух хорош. А веришь, Маш. Сегодня ночью не спалось, а под утро до восьми провалялась. Глаза открыла, на иконы – глядь, а там луч солнечный, прям вот на лица Богоматерей так. Никогда ж не было, сторона-то северная там. А тут. Думаю – как так? А он от зеркала твоего на столике. Ты прошлый раз оставила, вот он в окно прихожей и отразился.
– Это хороший знак, баба Вера, очень хороший.
– Думаешь?
– Уверена, и ты верь.
– Хоть бы, – тяжело вздохнула баба Вера, опустила плечи и уставилась в одну точку.
Маша подошла к ней, стряхнула снег со скамьи и присела рядом. Ну, как не сказать? И Маша открылась.
– Баб Вера, я сегодня иду на вокзал.
– Это зачем?
– Андрея встречать иду. Живой он, приезжает.
Баба Вера смотрела в упор на Машу. Казалось, она не понимает сказанного. А потом обхватила её и упала на грудь головой.
– Ма-Машенька! Машенька моя..., – она плакала и обнимала Машу.
– Тихо, тихо! Тихо, бабуль. Реветь-то зачем? Зачем реветь-то, – тоже плакала Маша.
Что-то в последнее время много слёз льется из глаз. Если все хорошо будет, всем им нужен отдых. Особенно бабе Вере.
Они-то молоды и переживут это трудное время. Не забудут, но прикроются беды наплывом новых событий и дел.
А вот у них, у пожилых как? Скажется все это на здоровье, ох, скажется.
Главный вокзал Ярославля был совсем недалеко от дома бабы Веры. Но Маша вышла за час. Сначала она просто шагала крупно и быстро. Потом побежала вдоль улицы, рискуя поскользнуться.
Вокзал жил своей перестроечной жизнью. На фасаде красовался плакат "Демократия-перестройка-гласность", а на площадке перед зданием вокзала шла торговля.
Тут красовались русские матрёшки, куклы, сувениры. Ярославль ждал туристов. Ярославль выживал. Тут же стояли цыгане и просто одинокие граждане, торгующие чем попало.
На плакате у собирающего милостыню инвалида было написано: "Перестройка – продолжение великих свершений Октября".
Маша зашла в зал ожидания, посмотрела расписание. Она не знала, на каком поезде приедет Андрей. Несколько поездов приходили в районе шести.
Но Маша точно знала, где они встретятся, хоть и не договорились. И она отправилась туда, где сидела она на сумке под навесом, туда, где били Андрея и когда-то встретились они впервые.
Люди приезжали и уезжали, встречали своих и провожали, а стройная девушка в черной куртке, серой шапке все ходила и ходила по перрону, вглядываясь в лица, внимательно осматривая приезжающих.
Она смотрела на часы и кусала губы. Она так ждала, как будто от этого ожидания, от встречи зависит вся ее дальнейшая жизнь.
Вот уже и шесть минуло, а она все никак не могла разглядеть в толпе приезжающих знакомое лицо. Поезда приходили на разные пути и люди шли отовсюду.
Может он уже дома? Может не догадался заглянуть сюда? Но Маша не могла уйти. Не могла. Если он не приедет, как она посмотрит в глаза бабе Вере?
Если он не приедет, как она будет жить без него?
И она опять всматривались и всматривалась в лица.
Он подошёл откуда-то сзади, совсем не от путей.
– Маха!
Маша оглянулась.
Два молодых человека стояли напротив друг друга. Неприметная девушка в черной куртке и худощавый молодой человек в выцветшей военной форме.
Странное оцепенение охватило обоих, будто время остановилось, вморозив в себя эту встречу, чтобы запечатлеть, запомнить и передать для любования в будущее.
Эти двое узнавали и не узнавали друг друга.
Сейчас перед Андреем стояла не та веснушчатая сбитая девчонка с наивным взглядом, а стройная усталая девушка с пронзительным взглядом, казалось, проникающим в самое сердце.
А Маша видела воина, того, кто сквозь себя успел пропустить боль потери, в чью жизнь история людская вторглась в виде пуль, свистящих снарядов, сиплого дыхания и ударов штыка. Этот его взгляд Маша помнила и представляла всегда.
А потом застывшее мгновение растаяло и они, размороженные, влетели друг в друга, как будто сработали два огромных магнита и теперь они были единым целым.
Андрей целовал и целовал Машку, а та, податливая и счастливая опять лила слёзы.
Самолёт возвращал их на родину. Через пару часов посадка в Москве, а вскоре они и дома – в Ярике. Их ждёт баба Вера в красивом большом доме на зелёной улице, который построили они с Андреем уже давно, ещё когда были совсем маленькие дети. Тогда эти стены казались олицетворением счастья, а оказалось, счастье не в них.
Дети в самолете, наконец, уснули, притихли. Закрыл глаза и Андрей. Они были в гостях у Маргариты, в Калифорнии. Летали двумя семьями – они с Андреем и Женя с Наташей. С детворой, конечно.
Все забывается.
Но иногда так полезно вспомнить то, о чем мечтали когда-то, к чему стремились. Сравнить с днём сегодняшним и сопоставить.
И окажется вдруг, что мечты наши так мизерны были по сравнению с тем, что на самом деле принесло ощущение счастья.
Именно об этом думала Маша сейчас, сидя в самолёте и глядя на облака, похожие на купол темного ночного леса.
Там, у Маргариты, они, перебивая друг друга, рассказывали ей все подробности тех трудных лет. И вот опять все всколыхнулось в памяти.
– Ты счастлива, Маш? – спросила там Маргарита, когда остались они наедине.
– Да! – Маша ответила сразу, не сомневаясь.
В повседневных заботах, может ответила б и не так быстро, но там, в поездке, вдали от дома, можно было взглянуть на себя как будто со стороны.
Так что ж такое счастье? А ответ и витиеват, и прост. Он как треугольник: счастье, конечно, в любви к близким, а любовь – это труд, а труд – это тоже счастье. И все у Маши срослось. Была любимая работа, рядом были близкие и любимые люди: Андрей и дети, баба Вера, дай Бог ей долгих лет, брат Лёнька и его семья. Он был всегда далеко в своих морских походах, но все же ...
Мать недавно они похоронили. Так и не смогла она спастись от алкогольной зависимости, хоть однажды Маша и уговорила её пролечиться в клинике. Но помогло это лишь на время.
Андрей служил в полиции, и сейчас именно он боролся с криминалом, которого не стало меньше, наверное. Но теперь он не так явно сливался со структурами государственными.
Галина организовала детский оздоровительный лагерь для детей с ограниченными возможностями, вся ушла в эту работу. Участвовал там, конечно, и их совместный бизнес, и друзья Марии.
Очень помогала чеченская диаспора, под управлением знаменитого в краях местных – Давида, которому принадлежали заводы, рестораны и магазины.
Ефим Соломонович с женой все же уехал за детьми в Израиль, но писал оттуда проникновенные письма. Сотовую связь он принимал с трудом.
А Женька как-то лихо, через Лигу патриотической молодежи Ярославля сначала оказался в исполкоме, потом Депутатом Госдумы Ярославской области.
А позже его перевели в Москву, работал он там на новом совсем ином телевидении тех лет. Но все же политика и депутатские дела перетянули. Он возглавлял какие-то движения и создавал программы, он был вездесущим. А Наташка жаловалась, что совсем мало времени уделяет ей и детям...
И Андрей с Машей шутили, что в депутатах страны у них есть свой человек.
Маша смотрела в иллюминатор и думала о тех годах, о своей судьбе. Она и не заметила, как кучерявые облака вдруг приобрели какую-то неземную окраску. Луч солнца с одной лишь стороны делал каждое облако цветным: розовое, сиреневое, желтое.
Маше казалось, что это она сама сидит выше облаков в темно-синем небе и летит в свое будущее. Такое распахнутое, такое неизведанное, но обязательно счастливое будущее.
Она точно знала – будущее зависит от неё. А у нее есть закалка, есть характер.
А ещё есть тот свет любви, который за всеми невзгодами она ухитрилась не потерять..
КОНЕЦ
источник : канал автора на дзен
https://dzen.ru/persianochka1967
Следующая публикация
Комментарии 17