Предыдущая публикация
Анастасия Ерофеева.
Коленька, знаешь, мне как будто снова пятнадцать. Как будто и не было моей прошлой жизни. Мы сегодня с внуками приезжали в родную деревню. Я видела, что на месте моего старого дома какие-то люди отстроили настоящий дворец! Ну и правильно, пусть живут, места-то здесь вон какие красивые! Лес, речка, поле! Раздолье, что и говорить!
Я нынче в город перебралась. Дочь сказала, что ей будет спокойнее, если я буду рядом. Ну она молодая, ей виднее.
Вспоминаю нашу юность часто. Как встретились мы с тобой. Помню, зима была, мы в снегу кувыркались, потом ты меня уставшую на спине до дома нёс. Знаешь, когда тебя увидела, мне почудилось, что мы уже знакомы. Казалось, что мы когда-то уже встречались, твой образ был уже у меня в голове задолго до того, как ты переехал в нашу деревню. Внучка моя старшая сейчас Индией увлекается, говорит, что один человек может родиться несколько раз, то человеком, то кошкой, то камнем. И знаешь, если бы мы даже были камнями, то наверняка лежали где-то рядом.
И ты думаешь так же, глаза никогда не лгут. По ним всегда виден правильный ответ, хотя язык может вводить в заблуждение, не так ли?
Мне столько всего тебе хочется рассказать, как жизнь моя сложилась после того тёплого вечера в конце июня. Через что я прошла, сколько боли, слёз и поломанных судеб мне пришлось повидать.
Коля, я же за тобой тогда пошла на фронт. Не могла я просто так сидеть в деревне, пока ты за Родину сражаешься. Думала, что там тебя найду. Наивная, глупая девчонка. Утопила документы свои в реке и сказала на комиссии, что не пятнадцать мне, а восемнадцать. Не поверишь, даже теперь в паспорте я на три года старше, чем на самом деле. Просто сбежала из дома, не попрощалась ни с отцом, ни с матерью. Если бы только знала, что никогда больше их не увижу! Наверное, всё равно бы на фронт пошла. Только прощальных слов сказала бы больше.
Я была санитаркой. Дослужилась до старшего сержанта медицинской службы, между прочим! Ну ты всегда говорил, что в начальниках мне ходить. Вот частично это и сбылось.
Нелегко нам с девочками пришлось. Пигалицы, лет двадцати самая старшая, таскали на себе под обстрелом огромных раненых мужиков, лечили их раны. Иногда прямо под огнём. Это хорошо, если снег! Шинель с себя сняла, солдата на неё положила и пошла. Шинель хорошо скользит по снегу и льду.
А летом начинался просто ад. Земля, песок, трава, глина. Всё нас тормозило. Осы летают, комары, жуки-пауки. А шершни! Немцев мы с девочками не так боялись, как этих летающих гадов. Жара, слова лишнего не скажешь, в горле сухо. А воды питьевой мало было. И светло летом до самого позднего времени. Зимой-то можно в темноте скрыться, а вот летом не получалось. Частенько враги нас обстреливали. Молоденьких совсем девчонок. Хотя, казалось бы, могли и пожалеть. Но эти изверги не жалели никого. Такое было чувство, что они не люди, нет в них ничего человеческого. Машины для убийства.
Почти все девочки из моего отряда не дожили до сорок пятого.
Кого-то немцы подстрелили, двое, молоденькие совсем, на мине подорвались, когда раненых с поля боя тащили. Младше меня даже были, представляешь? Тоже документы подделали, чтобы на фронт взяли. У них обеих фашисты дома сожгли. Вот полностью. Вместе со всей семьёй. Дома заперли и подожгли. Они чудом живы остались. Одну мать в окно вытолкала в последний момент, а другая в это время в поле была, щавель собирала. Ох и любили они жизнь! Не смотря на всё, что пережили. Хотели после войны пойти на швей учиться, платья любили. Шинели свои всегда цветами полевыми украшали. А похожи-то были! Как сёстры родные, так и не скажешь, что только познакомились. И погибли с честью. Тоже рука об руку.
Были даже и те, кто просто сдался. Не выдержал ужасов войны, либо горестных вестей из дома. Топились, стрелялись, вешались. И в записках у всех, как у одной, последнее желание: «Не говорите, что сама, скажите, что несчастный случай.» Зачем что-то делать во вред себе, если тебе за это потом будет стыдно? Не понимаю.
Одну, самую красивую, в плен забрать хотели. Ну сам понимаешь, для чего. Так она двоих пристрелила и с собой покончила. Ну этой стыдно не было. Героически погибла.
Болезни тоже забрали многих. Вот уж хворям-то всё равно, правое твоё дело или нет. Они ни супостата, ни пули не боятся. Падали замертво от лихорадки прямо посреди поля!
А меня вот ни одна зараза не брала. И немец меня не тронул. Всю войну без единого ранения прошла. Двое прошли. Я и ещё одна девочка. Катька с Урала. Так она всем и представлялась. Самая старшая среди нас была. Единственная, кто на медсестру до войны отучился. Так что её раньше всех на фронт призвали. А дома у неё дочка-инвалид осталась, да мать-старуха. Любила она их безумно, всё письма от них у сердца хранила. Поэтому и в адском вареве этом и выжила. Что было, ради кого жить, было, к кому возвращаться.
Над нами как будто был какой-то божественный купол. Все беды фронта обходили нас двоих стороной. Как-то раз мы застряли на стратегическом объекте. Выносили раненых. Долго там ковырялись, все инструкции и приказы мимо, хотели всех живых вынести. А нам и твердят, что, мол, уносите ноги, сейчас что-то страшное будет. И точно: только мы всех вынесли, да сами отбежали от объекта – авиаудар последовал. Буквально ещё пара минут – и я бы сейчас тебе не писала эти строки. После этого нас с ней прозвали «бомбоубежищем». Обидно было до соплей, а сейчас уже забавно об этом вспоминать.
Я и после фронта с ней переписывалась, всё на Урал к себе звала в гости, да не сложилось как-то. Померла Катька лет пять назад, так с фронта и не повидались. Может, это и к лучшему. Запомним друг друга молодыми и красивыми, а не дряхлеющими старухами.
Хотя, как сказать. Я, например, как поседела на войне в шестнадцать лет, так и не помню уже свой натуральный цвет волос. Интересно было бы посмотреть, каким ты с фронта вернулся.
Я, вот, Коля, всю войну мечтала с тобой рука об руку в родное село вернуться. Так и представляла, как мы идём красивые такие, с орденами, а нас все с песнями, плясками, да караваем встречают. Жалко, что не суждено было этой мечте сбыться. Жалко, что ты не захотел верить, что я жива. Я знаю, что, даже когда отец мой в сорок шестом помер от горя, ты продолжал верить в то, что я вернусь. Знаю, что на первых красавиц не смотрел, всё ждал, когда меня отпустят.
Ты же знал, знал, что санитарок не отпускали из госпиталей аж до пятидесятых годов, и всё ждал. Обидно только, что не дождался.
Я вернулась в деревню в сорок восьмом. В одной юбке, да шинели. Это всё, что у меня тогда было. Никто меня не узнал с седой головой. Прошлась до нашего дома. Он был давно уже брошен. Соседка, тётя Маша, рассказала про семью, которая там жила. Девчонка на фронт убежала малолеткой, там и погибла. Родители же умерли от горя. Мать ещё в сорок третьем, а отец – спустя три года. Так забавно и горько было слушать про себя же. Как будто рассказывали какой-то прекрасный сон, где я молода, где все ещё живы, где мир не знает войны.
Затем пошла к тебе. Надеялась тебя увидеть, думала, что ты-то хоть меня узнаешь. Седую, уставшую, с выцветшими глазами и морщинами в двадцать-то лет.
Около твоего дома резвились детишки. И с женой на сносях в обнимку тебя увидела. Ты был счастлив, Коля, по-настоящему счастлив. Тоже седой, тоже глаза твои зелёные выцвели от того ужаса, что ты повидал, но в них читалось простое человеческое счастье. Я не посмела вмешаться. Я была вынуждена пройти мимо.
Я переехала в город, пошла учиться в медицинский. Очень уж понравилось жизни спасать. До семидесяти двух лет хирургом проработала. Замуж за хорошего человека вышла, двух сыновей и дочку родила. Теперь уж правнуки пошли.
Знаешь, я всё равно тебя вспоминаю. Прошло столько лет, столько боли, радости, побед и поражений! Столько бессонных ночей, что с детьми, что над учебниками, что на работе. Бывало даже, что сил нет дальше продолжать бороться, но представлю твою улыбку и сразу как-то легче становится. И это всю жизнь работало: что когда переходили Днепр, а вода в реке была красной из-за пролитой крови, что на работе, когда нужно во что бы то ни стало спасти пациента, что даже при болезни какой. Спасибо тебе за всё.
И прости меня, что так и не подошла, когда тебя хоронили. Несмотря ни на что, я тоже человек, которому может быть страшно. Больно было видеть тебя в гробу, да и семье твоей не объяснила бы, кто такая. И снова я была вынуждена пройти мимо.
Знай одно: сегодня, в день своего рождения, я счастлива снова встречать его с тобой. Пусть даже на могиле. Пусть даже спустя семьдесят два года. Тогда, много лет назад, ты ушёл в этот день на фронт. Сегодня же ни одна война не сможет нам помешать быть снова вместе
22.06.2013 Твоя Аннушка.
Я нынче в город перебралась. Дочь сказала, что ей будет спокойнее, если я буду рядом. Ну она молодая, ей виднее.
Вспоминаю нашу юность часто. Как встретились мы с тобой. Помню, зима была, мы в снегу кувыркались, потом ты меня уставшую на спине до дома нёс. Знаешь, когда тебя увидела, мне почудилось, что мы уже знакомы. Казалось, что мы когда-то уже встречались, твой образ был уже у меня в голове задолго до того, как ты переехал в нашу деревню. Внучка моя старшая сейчас Индией увлекается, говорит, что один человек может родиться несколько раз, то человеком, то кошкой, то камнем. И знаешь, если бы мы даже были камнями, то наверняка лежали где-то рядом.
И ты думаешь так же, глаза никогда не лгут. По ним всегда виден правильный ответ, хотя язык может вводить в заблуждение, не так ли?
Мне столько всего тебе хочется рассказать, как жизнь моя сложилась после того тёплого вечера в конце июня. Через что я прошла, сколько боли, слёз и поломанных судеб мне пришлось повидать.
Коля, я же за тобой тогда пошла на фронт. Не могла я просто так сидеть в деревне, пока ты за Родину сражаешься. Думала, что там тебя найду. Наивная, глупая девчонка. Утопила документы свои в реке и сказала на комиссии, что не пятнадцать мне, а восемнадцать. Не поверишь, даже теперь в паспорте я на три года старше, чем на самом деле. Просто сбежала из дома, не попрощалась ни с отцом, ни с матерью. Если бы только знала, что никогда больше их не увижу! Наверное, всё равно бы на фронт пошла. Только прощальных слов сказала бы больше.
Я была санитаркой. Дослужилась до старшего сержанта медицинской службы, между прочим! Ну ты всегда говорил, что в начальниках мне ходить. Вот частично это и сбылось.
Нелегко нам с девочками пришлось. Пигалицы, лет двадцати самая старшая, таскали на себе под обстрелом огромных раненых мужиков, лечили их раны. Иногда прямо под огнём. Это хорошо, если снег! Шинель с себя сняла, солдата на неё положила и пошла. Шинель хорошо скользит по снегу и льду.
А летом начинался просто ад. Земля, песок, трава, глина. Всё нас тормозило. Осы летают, комары, жуки-пауки. А шершни! Немцев мы с девочками не так боялись, как этих летающих гадов. Жара, слова лишнего не скажешь, в горле сухо. А воды питьевой мало было. И светло летом до самого позднего времени. Зимой-то можно в темноте скрыться, а вот летом не получалось. Частенько враги нас обстреливали. Молоденьких совсем девчонок. Хотя, казалось бы, могли и пожалеть. Но эти изверги не жалели никого. Такое было чувство, что они не люди, нет в них ничего человеческого. Машины для убийства.
Почти все девочки из моего отряда не дожили до сорок пятого.
Кого-то немцы подстрелили, двое, молоденькие совсем, на мине подорвались, когда раненых с поля боя тащили. Младше меня даже были, представляешь? Тоже документы подделали, чтобы на фронт взяли. У них обеих фашисты дома сожгли. Вот полностью. Вместе со всей семьёй. Дома заперли и подожгли. Они чудом живы остались. Одну мать в окно вытолкала в последний момент, а другая в это время в поле была, щавель собирала. Ох и любили они жизнь! Не смотря на всё, что пережили. Хотели после войны пойти на швей учиться, платья любили. Шинели свои всегда цветами полевыми украшали. А похожи-то были! Как сёстры родные, так и не скажешь, что только познакомились. И погибли с честью. Тоже рука об руку.
Были даже и те, кто просто сдался. Не выдержал ужасов войны, либо горестных вестей из дома. Топились, стрелялись, вешались. И в записках у всех, как у одной, последнее желание: «Не говорите, что сама, скажите, что несчастный случай.» Зачем что-то делать во вред себе, если тебе за это потом будет стыдно? Не понимаю.
Одну, самую красивую, в плен забрать хотели. Ну сам понимаешь, для чего. Так она двоих пристрелила и с собой покончила. Ну этой стыдно не было. Героически погибла.
Болезни тоже забрали многих. Вот уж хворям-то всё равно, правое твоё дело или нет. Они ни супостата, ни пули не боятся. Падали замертво от лихорадки прямо посреди поля!
А меня вот ни одна зараза не брала. И немец меня не тронул. Всю войну без единого ранения прошла. Двое прошли. Я и ещё одна девочка. Катька с Урала. Так она всем и представлялась. Самая старшая среди нас была. Единственная, кто на медсестру до войны отучился. Так что её раньше всех на фронт призвали. А дома у неё дочка-инвалид осталась, да мать-старуха. Любила она их безумно, всё письма от них у сердца хранила. Поэтому и в адском вареве этом и выжила. Что было, ради кого жить, было, к кому возвращаться.
Над нами как будто был какой-то божественный купол. Все беды фронта обходили нас двоих стороной. Как-то раз мы застряли на стратегическом объекте. Выносили раненых. Долго там ковырялись, все инструкции и приказы мимо, хотели всех живых вынести. А нам и твердят, что, мол, уносите ноги, сейчас что-то страшное будет. И точно: только мы всех вынесли, да сами отбежали от объекта – авиаудар последовал. Буквально ещё пара минут – и я бы сейчас тебе не писала эти строки. После этого нас с ней прозвали «бомбоубежищем». Обидно было до соплей, а сейчас уже забавно об этом вспоминать.
Я и после фронта с ней переписывалась, всё на Урал к себе звала в гости, да не сложилось как-то. Померла Катька лет пять назад, так с фронта и не повидались. Может, это и к лучшему. Запомним друг друга молодыми и красивыми, а не дряхлеющими старухами.
Хотя, как сказать. Я, например, как поседела на войне в шестнадцать лет, так и не помню уже свой натуральный цвет волос. Интересно было бы посмотреть, каким ты с фронта вернулся.
Я, вот, Коля, всю войну мечтала с тобой рука об руку в родное село вернуться. Так и представляла, как мы идём красивые такие, с орденами, а нас все с песнями, плясками, да караваем встречают. Жалко, что не суждено было этой мечте сбыться. Жалко, что ты не захотел верить, что я жива. Я знаю, что, даже когда отец мой в сорок шестом помер от горя, ты продолжал верить в то, что я вернусь. Знаю, что на первых красавиц не смотрел, всё ждал, когда меня отпустят.
Ты же знал, знал, что санитарок не отпускали из госпиталей аж до пятидесятых годов, и всё ждал. Обидно только, что не дождался.
Я вернулась в деревню в сорок восьмом. В одной юбке, да шинели. Это всё, что у меня тогда было. Никто меня не узнал с седой головой. Прошлась до нашего дома. Он был давно уже брошен. Соседка, тётя Маша, рассказала про семью, которая там жила. Девчонка на фронт убежала малолеткой, там и погибла. Родители же умерли от горя. Мать ещё в сорок третьем, а отец – спустя три года. Так забавно и горько было слушать про себя же. Как будто рассказывали какой-то прекрасный сон, где я молода, где все ещё живы, где мир не знает войны.
Затем пошла к тебе. Надеялась тебя увидеть, думала, что ты-то хоть меня узнаешь. Седую, уставшую, с выцветшими глазами и морщинами в двадцать-то лет.
Около твоего дома резвились детишки. И с женой на сносях в обнимку тебя увидела. Ты был счастлив, Коля, по-настоящему счастлив. Тоже седой, тоже глаза твои зелёные выцвели от того ужаса, что ты повидал, но в них читалось простое человеческое счастье. Я не посмела вмешаться. Я была вынуждена пройти мимо.
Я переехала в город, пошла учиться в медицинский. Очень уж понравилось жизни спасать. До семидесяти двух лет хирургом проработала. Замуж за хорошего человека вышла, двух сыновей и дочку родила. Теперь уж правнуки пошли.
Знаешь, я всё равно тебя вспоминаю. Прошло столько лет, столько боли, радости, побед и поражений! Столько бессонных ночей, что с детьми, что над учебниками, что на работе. Бывало даже, что сил нет дальше продолжать бороться, но представлю твою улыбку и сразу как-то легче становится. И это всю жизнь работало: что когда переходили Днепр, а вода в реке была красной из-за пролитой крови, что на работе, когда нужно во что бы то ни стало спасти пациента, что даже при болезни какой. Спасибо тебе за всё.
И прости меня, что так и не подошла, когда тебя хоронили. Несмотря ни на что, я тоже человек, которому может быть страшно. Больно было видеть тебя в гробу, да и семье твоей не объяснила бы, кто такая. И снова я была вынуждена пройти мимо.
Знай одно: сегодня, в день своего рождения, я счастлива снова встречать его с тобой. Пусть даже на могиле. Пусть даже спустя семьдесят два года. Тогда, много лет назад, ты ушёл в этот день на фронт. Сегодня же ни одна война не сможет нам помешать быть снова вместе
22.06.2013 Твоя Аннушка.
Следующая публикация
Комментарии 6