Предыдущая публикация
— Ко мне приезжает мать, поэтому тебе надо освободить квартиру —
Автор : Арт Гаспаров
— Не поняла? — Тамара с возмущением посмотрела на Антона. — Ты хочешь, чтобы я на месяц съехала со всеми вещами? Может, мне тогда от тебя вообще навсегда съехать? — Добавила девушка, обиженно поджав губы.
— Любимая, но ты же знаешь, что это моя мама. Я же не могу поселить её в гостиницу. Как ты себе это представляешь? А здесь у нас мало места. — Антон попытался обнять Тамару, но девушка его оттолкнула.
— Антон, мы уже полгода живём вместе. Я снимала такую уютную квартиру, но разорвала договор аренды и переехала к тебе. Ты знаешь, как я долго её искала. — Тамара подошла к окну и облокотилась на подоконник.
— Мне непросто далось это решение, — девушка не скрывала своего раздражения. — А теперь ты мне просто говоришь уехать? Это вообще нормально? Так в отношениях не делают. Тем более я твоя невеста!
— Лапуль, ну, не злись. Моя мама приезжает раз в год. Где ей остановиться, не в гостинице же, — Оправдываясь, с волнением ответил Антон
— А если я сниму ей что-то на месяц, знаешь, как она обидится. Не забывай, квартира хоть и моя, но миллион она добавила из своих сбережений, — добавил мужчина уже спокойным голосом.
— Так, познакомь нас, в чём проблема? Купим ей раскладушку. Сегодня уже нормальные, удобные делают. — Тамара обняла себя руками и вопросительно посмотрела на мужчину.
— Тут такое дело ещё, — робко начала Антон... — моя мама... Она как бы из старой школы. А у тебя много татуировок, язык проколот, нет высшего образования... Ты всегда откровенно одеваешься... Она может всё неправильно понять.
— Что? Моя внешность и моя жизнь, её вообще не касаются. Она в нашей истории, каким боком? — Выкрикнула Тамара. — Я же не с ней строю отношения, а с тобой! Тебе не стыдно такое говорить?!
— А я не хочу, чтобы она мне всю жизнь выносила мозг, что я женился непонятно на ком, — в сердцах выпалил Антон, не подумав, что такими словами он может глубоко обидеть свою невесту.
— Это я непонятно кто? На себя посмотри! Тампон динозавра! Пошёл ты! — Тамара со слезами убежала в ванную.
— Любимая, открой, я не со зла и это не мои слова. Это она так будет думать. Я очень сильно тебя люблю, — канючил Антон под дверью.
— Либо я остаюсь, либо уезжаю от тебя навсегда, — решительно крикнула Тамара.
Антон действительно дорожил отношениями с Тамарой. В отличие от других девушек, которые у него были, именно с Тамарой он был на седьмом небе от счастья.
Тамара осталась. Через несколько дней, когда девушка заканчивала последние приготовления, в дверь позвонили. Антон пошёл открывать.
— Мамуля, привет, рад тебя видеть. Как добралась? — Антон ласково обнял маму.
— Ох, сынок, этот поезд... у меня так голова гудит, всё настроение мне отбил. Мог бы и на вокзале меня встретить и помочь с вещами... — Женщина вошла в квартиру.
— Так, ты же сама сказала, что тебе не надо помогать... И ты сама приедешь, — Антон помог маме снять пальто.
— Сказала, не сказала, а чемодан тяжёлый, — проворчала Валентина Ивановна.
В этот момент из кухни вышла Тамара. Она специально надела длинное платье, чтобы спрятать как можно больше татуировок, которые красовались на каждой части её стройного и спортивного тела.
— Здравствуйте, Валентина Ивановна, я Тамара. — приветливым голосом сказала невестка.
— Ох, ты Господи, — с изумлением произнесла Валентина Ивановна.
— Мама, познакомься, это моя невеста Тамара, — сказал Антон и обнял свой выбор.
— Антоша, а что она такая размалёванная, — испуганно спросила Валентина Ивановна. — Она что, в тюрьме сидела?
— Мам, ну что ты. Татуировки... Это современное искусство. Сегодня это уже давно считается приличным. — Антон поспешил успокоить маму.
— Ох сынок, получше что ли никого не смог найти, — тяжело вздохнув, Валентина Ивановна отправилась мыть руки.
— Это она сейчас реально вслух сказала, — ошарашенная Тамара явно такого не ожидала, — а ничего, что я здесь стою и всё слышу...
— Так на это и рассчитано было. Я же тебя предупреждал, что вас до свадьбы знакомить... это не лучшая идея... не факт, что она тебя примет— Антон тяжело вздохнул.
— Главное, чтобы я её приняла, — злобно ответила Тамара и добавила. — Я к подруге, буду вечером.
— А как же еда... Ты целый час готовила? Может, лучше посидеть с моей мамой, чтобы она лучше тебя узнала... — Антон искренне хотел, чтобы Тамара и его мать поладили.
— Не может, Антон. До вечера. — Тамара очень хорошо почувствовала, что если останется, то будет страшная ссора.
Антон и мама сели обедать. Еда, приготовленная Тамарой, пришлась Валентине Ивановне по вкусу. Женщина уплетала за обе щёки. Антон решил, на всякий случай, не говорить, что готовила его невеста. Сказал, что приготовил сам.
— Сыночек, как же вкусно ты приготовил. Молодец. Настоящий мужчина всегда вкусно готовит. А ты прям повар от бога, — щебетала свекровь. — Вот, если тебя попрут из твоей компьютерной фирмы, без работы ты точно не останешься.
— Спасибо мамуль, я рад что, тебе понравилось, — смущённо пробормотал Антон. — Как твои дела?
— Дела, ну что дела... Да, нормально всё. В театр позавчера ходила на Капитанскую дочку. "Береги честь смолоду, помнишь?"
— Конечно, помню, мамуль, — с улыбкой ответил Антон, — любовь к литературе и искусству, это у меня от тебя.
— Сына, скажи мне вот что, — Валентина Ивановна обеспокоенно посмотрела на Антона, — ты эту разрисованную кикимору на какой помойке нашёл?
— Мама, в смысле? — Антон с возмущением посмотрел на мать.
— В прямом, Антоша. На ней клейма негде ставить... Ты видел, сколько у неё этих наколок. Даже на пальцах и на лице... — Тревожно ответила женщина. — А эти губы... в природе таких больших не бывает...
Антон собрался с духом, чтобы возразить матери, но Валентина Ивановна не дала ему перебить.
— Я про таких девок смотрела одну передачу. Там рассказывали, как они, на самом деле, себе на жизнь зарабатывают. Шкуры! Сынок, это же настоящая помойка! — Валентина Ивановна сурово посмотрела на сына.
— Мам, ну не надо так. Тамара прекрасная девушка. Она добрая, весёлая, прекрасно понимает меня с полуслова... — Осторожно начал Антон.
— Она прекрасно понимает, что у тебя водятся денежки. И что вы, компьютерщики, хорошо устроились. И что ты через лет пять, будешь неприлично много зарабатывать. — Мама Антона сняла очки, отодвинула тарелку и придвинулась к сыну.
— Мам, что ты такое говоришь, это же не правда... — Антон в очередной раз убедился, что знакомить Тамару с Валентиной Ивановной было плохим решением.
— Спорим, у неё нет высшего образования, и ты с ней познакомился явно не в библиотеке. В каком-нибудь ночном клубе. У тебя давно не было девушки, ты выпил... наверняка стал хвастаться...
— А потом, на следующий день, ты заехал за ней на своей красивой машине, и она сразу к тебе на шею прыгнула... — Мама Антона озвучила свою версию истории знакомства.
— Мама, да, она не училась в институте, но Тамара талантливая художница. Если у неё татуировки, это не значит, что она, как ты сказала "из этих" и только из-за денег. — Антон принялся защищать Тамару.
— Ещё хуже. Значит, точно у неё нездоровый образ жизни! Хорошее творчество на трезвую голову не создаётся. И ты, наверное, с ней туда же... скатился уже в болото... — Женщина испуганно посмотрела на сына.
— Мама, что ты такое говоришь, мы даже пива не пьём. Спорт, здоровая еда. Я с момента знакомства с Тамарой ни капли не выпил. Это было её условие. — Антон решительно посмотрел на мать.
— У неё даже татуировка есть "Оберег от зависимостей". У неё отец умер от пьянства. Для неё вредные привычки очень больной вопрос. — добавил мужчина.
— Так, хватит её защищать, — проворчала свекровь. — Пока что ничего хорошего я не увидела. Как будто в такой большой Москве нет нормальных женщин.
На следующее утро, когда Антон отправился на работу, Тамара села рисовать новую картину. Свекровь сначала демонстративно с ней не разговаривала и даже не пожелала доброго утра. Но потом, когда женщина посчитала, что достаточно хорошо показала свои границы, она зашла в спальню, где работала девушка.
— Ну что, Тамара. Нарисовалась, не сотрёшь, — высокомерно отчеканила свекровь.
— Доброе утро, Валентина Ивановна, — спокойно произнесла Тамара, не отрываясь от картины.
— А что это такое ты рисуешь? — женщина подошла ближе, чтобы разглядеть рисунок. На картине была изображена красивая пара. Держась за руки, мужчина и женщина стоят перед страшным зверем, за которым начинается красивый пейзаж.
— Страсти какие, — фыркнула свекровь, — зачем это страшилище сзади надо было рисовать?
— Это страшилище сзади, — не отрываясь от работы, ответила Тамара, — олицетворяет трудности и испытания, которые выпадают на жизнь двух людей, которые любят друг друга.
— И только вместе они могут дать решительный отпор и перешагнуть в лучшее будущее. Только если они любят, ценят и уважают друг друга. — добавила девушка.
— "Олицетворяет..." — Протянула Валентина Ивановна. — Слова-то ты какие знаешь... А где ты училась на художника, — свекровь вопросительно посмотрела на невестку.
— Я самоучка. Рисую с пяти лет. — Тамара макнула кисточку в краску и бросила взгляд на женщину, которая нависла над ней, словно страшилище из её картины.
— И что... эти рисунки кто-то покупает? — презрительно спросила свекровь.
— Не жалуюсь, — сухо ответила Тамара, продолжив работу.
— Ещё бы ты жаловалась. Живёшь на всём готовом в квартире моего сына. Он там батрачит, а ты тут картиночки рисуешь, — недовольно проворчала женщина, — напомни мне, из какого ты города?
— Из того же города, что и ваш сын, Валентина Ивановна, — Тамара отложила кисточку и встала напротив женщины.
— Зачем этот допрос с пристрастием? Я вижу, что вам что-то не нравится во мне, и вы всё думаете, до чего докопаться. Давайте на чистоту, в чём дело? — Невестка прямо посмотрела в глаза свекрови.
Валентина Ивановна не ожидала такого ответа и интуитивно отошла к окну.
— Да всё мне в тебе не нравится, — выпалила свекровь, заняв безопасную дистанцию. — Ты же уродина! Ты себя в зеркало видела? Испоганила свою внешность. На тебя смотреть противно.
Тамара молча смотрела на свекровь, которую начало трясти.
— Ни образования, ни нормальных родителей, непонятно чем занимаешься... Охмурила моего Антошу и сидишь у него на шее. Вениамин Карлович в гробу перевернулся бы, если узнал, кого его сын к себе в дом притащил.
— Вы закончили или ещё что-то есть, что вам не нравится? — Спокойным голосом спросила Тамара.
— Я решительно против того, чтобы ты встречалась с моим сыном. О свадьбе я вообще не говорю. Если вы распишитесь, я тебя прокляну и каждый день буду молиться в храме, чтобы ты подохла, — злобно прошипела свекровь.
— Рядом с моим сыном должна быть интеллигентная умница и красавица из приличной семьи. Не для того я его рожала и воспитывала, чтобы запачкать свой род такой грязью. — Свекровь, гордо задрав голову, направилась к выходу из спальни.
Проходя мимо Тамары, женщина злобно бросила — Чтобы к следующему моему приезду твоего духа здесь не было!
— Стоять! — Произнесла Тамара уверенным и решительным голосом.
Свекровь замерла. Чувствуя своё социальное торжество, она не ожидала, что Тамара посмеет ей возразить. Но Тамара посмела.
— Во-первых, я не живу за счёт вашего сына. Каждая моя картина стоит больше, чем он зарабатывает в месяц.
— Во-вторых, не вам судить о моей привлекательности. У меня больше миллиона подписчиков. И я каждый день получаю тысячи восторженных отзывов по повод своего тела и своей внешности.
— В-третьих, ваше мнение в моей системе координат находится где-то между гражданским кодексом Джибути и проблемой миграции галапагосских черепах.
Свекровь с изумлением смотрела на Тамару. А девушка даже и не думала останавливаться.
— Если вы мне будете желать гадости, они к вам вернутся втройне. Через мои руки действуют высшие силы, и они никогда не дадут меня в обиду таким злым и ничтожным людям, как вы. И ещё кое-что.
Тамара презрительно посмотрела на женщину. С которой спесь слетала быстрее, чем снег с ёлки, которую радостно трясёт зимой ребёнок.
— Что касается моих отношений с Антоном и вашего присутствия в его и моей жизни. Один из нас сегодня отсюда уедет. И это точно буду не я. Я поставлю Антону вопрос ребром. Такой мерзкой тётки, как вы, в нашей жизни не будет!
— Да как ты смеешь, — взвизгнула свекровь?
— Прекрасно смею, — ответила Тамара. — Вы считаете, что я дно, но, на самом деле... Дно - это вы. Вы навешиваете на людей ярлыки и считаете, что Антон ваша собственность. — Тамара с сожалением усмехнулась.
— Вам кажется, что вы будете за него решать, как ему жить, кого любить, с кем строить отношения. Это не так.
Свекровь растерянно смотрела на девушку. Тамара в том же спокойном и невозмутимом тоне продолжила.
— И дело не в том, что, благодаря моим нежным поцелуям, благодаря моей ласке и заботе, ваш сын полностью в моей женской власти. Дело в правде жизни, — уверенно произнесла Тамара.
— Вы не имеете право вмешиваться в жизнь двух взрослых людей и указывать им, что делать. Даже если речь идёт о вашем сыне. И сейчас я предлагаю вам сохранить лицо, пока он вечером не выставил вас за дверь. — Добавила девушка.
— Что ты такое говоришь, — прошипела свекровь.
Тамара открыла свою сумку и, достав кошелёк, вынула пачку денег. Затем она спокойно подошла к свекрови, которая опешила от изумления и никак не могла понять, что с ней кто-то так смеет так разговаривать. Тамара вложила ей в руку деньги и быстро сказала.
— Вот вам деньги на гостиницу. Здесь даже больше, чем нужно. Поживёте месяц там. Антону скажете, что вам не понравилась раскладушка.
Тамара почти вплотную приблизилась к женщине.
— И больше никогда, слышите, никогда, вы не будете вмешиваться в нашу жизнь. И не будете обсуждать с Антоном меня и наши отношения. Иначе я сделаю так, что вы вообще никогда не будете общаться!
Валентина Ивановна покраснела от злости. Она что-то хотела добавить, но Тамара решила закрыть разговор.
Ни слова больше! Или я уже не буду такой спокойной. Я чувствую, как в комнате заканчивается свежий воздух. Предлагаю вам украсить её своим отсутствием. Посидите на кухне и подумайте над своим решением. — Тамара открыла окно.
— Ну, ты и гадюка... — Свекровь сжала деньги в руке. Её глаза налились кровью.
— Вон из моей спальни, — заорала Тамара, схватив декоративную вазу и всем видом показав, что она её в любой момент готова использовать, защищая своё пространство от Валентины Ивановны.
Свекровь выбежала из спальни, громко хлопнув дверью. Через полчаса она уехала. Но не в гостиницу, а обратно в свой город. Антону она сообщила, что у неё появились срочные дела, и что она приедет в другой раз.
С того момента прошло три года, но другой раз так и не наступил. Валентина Ивановна так больше и не приехала. Ни в гости, ни на свадьбу. Деньги Тамаре свекровь тоже не вернула. С Антоном она почти не общается. Сосредоточила всё своё внимание на втором сыне Алексее.
— Антоша у меня пропащий, — отмахиваясь и смахивая слезу, обычно говорит Валентина Ивановна. — А вот Алёшенька, Алёшенька мой... Такой молодец... а жена его... умница, красавица... дай Бог им здоровья...
Недавно Антон и Тамара переехали в новую, уютную квартиру. Тамара с удовольствием добавила половину суммы. "Детям нужен простор".
В спальне, где уже уютно расположилась красивая, детская кроватка, над кроватью Тамары и Антона весела картина. Единственная картина, которую Тамара решила никогда не продавать.
Мужчина держит за руку женщину, а перед ними страшный зверь, который в страхе убегает. За зверем, который преграждал дорогу, открывается удивительный и живописный пейзаж. А сверху, на ярко синем небе, безмятежно светит красивое и гордое солнце. Солнце, которое всегда одинаково светит для всех хороших и плохих людей.
.
Автор: Арт Гаспаров.
Я потрясена...
.
Она родилась в Париже. Отец — француз, известный математик, профессор Сорбонны. Мать — испанка, филолог.
Ее воспитанием занимались мать и четыре гувернантки. Англичанка, которую она не любила за высокие требования по гимнастике. Немка учила немецкому языку, и потом Вера любила читать по-немецки. Француженка преподавала хорошие манеры, светские привычки. И еще была гувернантка, ответственная за ее наряды.
С четырех лет Веру обучали музыке. Педагогом был великий французский пианист Альфред Корто.
В четырнадцать она играет с самым знаменитым в мире оркестром под управлением Артуро Тосканини. От ее исполнения Бетховена приходит в восторг Ромен Роллан. В те же четырнадцать начала концертировать, объездила всю Европу и Америку. В пятнадцать закончила Парижскую консерваторию и поступила в Венскую академию музыки.
В ее распоряжении лучшие концертные залы Европы. После гастролей в Америке самая крутая фирма в мире — «Стейнвей» — предложила Вере Лотар играть на своих роялях и доставляет инструмент на любой концерт, даже в малодоступные горные районы Швейцарии. А в знак благодарности за согласие и рекламу «Стейнвей» дарит ей свои рояли. Это поистине царские подарки.
Кстати, у Ярослава Кирилловича Голованова я прочла: «…качество роялей «Стейнвей» зависит от травы, где паслись овцы, из шерсти которых сделан фетр на ударяющих по струнам молоточках».
Ну значит, европейское и американское турне… успех, успех, успех… она молода, красива, богата, счастлива… влюбленные молодые люди…
Она выбрала не совсем молодого, совсем не богатого. Выбрала нерасчетливо, безрассудно, просто потому что полюбила. Как скажет потом ее друг, режиссер Владимир Мотыль: пошла за чувствами.
Отец ее имел тягу ко всему русскому. Он и детям своим дал русские имена — дочь назвал Верой, сына — Дмитрием. И ввел ее в круг своих друзей. Там она и встретила будущего мужа — Владимира Яковлевича Шевченко, инженера-акустика, создателя смычковых инструментов, «русского Страдивари».
Его отец эмигрировал из России после революции 1905 года. Володя был тогда подростком. А в 1917-м отец вернулся на родину. Сына же оставил в Париже продолжать образование.
Владимир Яковлевич мечтал вернуться в свою страну. И вот наконец добился разрешения вернуться. И приехали они с Верой в Ленинград, о господи, в 1937 году. Он, она и двое его сыновей от первого брака.
Поселили их в крохотную комнату в общежитии, работы не было, жить не на что. Он подрабатывал где мог. Она продавала свои парижские платья.
По законам того страшного времени все отнеслись к ним очень подозрительно.
Впрочем, нет, не все. Заступничество великой пианистки Марии Вениаминовны Юдиной позволило Вере Лотар-Шевченко получить «соответствующую исполнительскую категорию» и начать работать в Ленинградской государственной филармонии.
В 1941 году, перед войной, Владимира Яковлевича Шевченко арестовали.
Со всей своей французской отвагой и темпераментом, в котором бурлила мамина испанская кровь, Вера кинулась в НКВД и стала кричать, путая русские слова и французские, что муж ее — замечательный честный человек, патриот, а если они этого не понимают, то они — дураки, идиоты, фашисты и берите тогда и меня…
Они и взяли. По статье «сто шешнадцать пополам».
И будет Вера Лотар-Шевченко тринадцать лет валить лес. В Тавде Свердловской области.
Узнает о смерти мужа в лагере и детей в блокадном Ленинграде. Не сразу узнает.
Многие годы пишет мужу в никуда. Строчка из одного ее письма мужу — из лагеря в лагерь: «Мы еще будем жить настоящей жизнью».
Сволочи! Знали же — был еще тот учет и контроль! — что нет ее мужа в живых.
Первые два года в лагере умирала. А потом сказала себе: раз не умерла, значит, надо жить. Следовала завету Бетховена всем страждущим: Stirb oder Auf! Умри или Будь!
* * *
Освободилась в Нижнем Тагиле. И прямо с вокзала в драной лагерной телогрейке из последних сил бежала поздним вечером в музыкальную школу, дико стучала в двери, умоляя о «разрешении подойти к роялю»… чтобы… чтобы «играть концерт»…
Ей разрешили. И тут она первый и последний раз в жизни испытала страх. Никак не могла решиться дотронуться до клавишей.
Пальцы пианиста деревенеют, если он не играет даже один день. А она тринадцать лет не прикасалась к роялю.
Ей казалось: вот Шопена сможет играть, а Баха не сможет… смогла и Шопена, и Баха… а вот Бетховена не сможет… смогла и Бетховена…
У закрытой двери, не смея зайти, рыдали навзрыд педагоги. Было же понятно, откуда она прибежала в драной телогрейке.
Играла почти всю ночь. И заснула за инструментом. Потом, смеясь, рассказывала: «А проснулась я уже преподавателем той школы».
Директор музшколы — Мария Николаевна Машкова — была первым человеком, кто пригрел и приютил ее в Нижнем Тагиле. Взяла на работу иллюстратором, поселила прямо в школе. Вера Августовна играла детям любую классику, о которой на уроке говорил педагог. Счастливые те дети! Кого слушали…
На первую свою зарплату возьмет напрокат кабинетный рояль. На вторую: сошьет себе черное концертное платье в пол. Явно для филармонических стен, хотя до них было ох как далеко.
А потом, скопив денег, купит шубу. После лагерной или с чужого плеча одежды — это ж такое женское счастье идти по снежному Тагилу в новой теплой элегантной шубке.
И вот как-то поздним вечером догоняют ее два бандита, нож к горлу и говорят: «Раздевайся! Гони шубу!» «Чего?! — вместо того чтобы испугаться, впала во гнев Вера Августовна. — Это моя первая одежда после лагеря!» Бандиты растерялись: «А ты где сидела? Кто был начальником?» Разговорились, нашли общих знакомых. Потом они галантно проводили ее домой и сказали: «Извини, не знали. Ходи в своей шубе спокойно. Больше тебя в этом городе никто не тронет!»
А когда через несколько лет перед первым ее концертом в Уральской консерватории ведущая заглянет в гримерку, чтобы проверить, прилично ли выглядит Лотар-Шевченко, и, удивленно-одобрительно оценив то самое черное в пол платье, удалится — Вера Августовна скажет, улыбаясь: «Она думает, я из Тагила. Она забыла, что я из Парижа».
Кстати, о Париже. Ее звали туда вернуться. Там оставались родственники. Но она неизменно отказывалась. Объясняла: «Это было бы предательством по отношению к тем русским женщинам, которые поддерживали меня в самые трудные годы в сталинских лагерях».
В 1957 году ее нашел старший сын Владимира Шевченко Денис. Он выжил в блокадном Ленинграде. Потом ушел на войну. После войны продолжил дело отца — стал мастером-акустиком, создателем смычковых инструментов. И тоже был очень талантлив — получил Большую золотую медаль Международного конкурса альтов в Италии.
В 1965 году о Вере Лотар-Шевченко рассказал в «Комсомольской правде» Симон Соловейчик. А позже много писал о Вере Августовне мой друг и коллега Юрий Данилин, который в те годы был собкором «Комсомолки» по Западной Сибири.
Последние шестнадцать лет своей жизни Вера Лотар-Шевченко жила в Академгородке под Новосибирском.
* * *
Она не просто восстановится после лагеря как музыкант, но и начнет активную гастрольную деятельность. Москва, Ленинград, Одесса, Омск, Свердловск, Чита, Хабаровск, Красноярск, Львов, Киров, Киев…
Иногда к ней возвращалось французское легкомыслие.
Как-то в предновогодний вечер Вера Августовна прикатила к Данилину в корпункт «Комсомольской правды» на такси (двадцать пять километров от Академгородка) и с порога объявила: «Будем кутить!» «Давайте здесь», — предложил Данилин, понимая, что такое предпраздничная ночь в городе. Но понимание реалий ее никогда не интересовало. «Здесь надо работать, а не кутить», — сказала она о корпункте.
И вот они поймали на улице какую-то случайную, но дорогую машину и долго, долго ездили по городу в поисках романтического места. Вдруг — кафе «Волна». «Что значит — «Волна»?» — спросила Лотар-Шевченко. Странно, но при абсолютном знании почти всех европейских языков русский ей не очень давался. Данилин хотел честно признаться, что ничего хуже этого гадюшника в Новосибирске нет, но измотанный водитель закричал радостно: «Это море такое, брызги, вода, фейерверк…» — и высадил их.
Грязная забегаловка, синюшные лица, дым коромыслом. Она оглядывается и говорит удивленно: «Здесь нет рояля». «Господи, — подумал Данилин, — хорошо, если посуду моют хотя бы раз в день».
Вера Августовна в старенькой каракулевой (той самой!) шубке, которая, впрочем, смотрится на ней, как горностаи. Она всегда умела быть заметной. Вот и пьянчужки в «Волне» вдруг притихли и с какой-то почтительной тревогой на нее посматривают. Женщин в зале вообще мало. А такой они не видели никогда.
Лотар-Шевченко царственно подходит к барной (якобы) стойке, ведет там короткие переговоры и говорит, обращаясь непосредственно к посетителям: «Месье! Есть водка (показывает, высоко поднимая вверх, две бутылки). Нужен рояль!»
От столиков поднимаются два «месье», ни слова не говоря берут бутылки «Посольской» и уходят в ночь. «Навсегда», — думает Данилин, зная местные нравы. И ошибается.
Уже минут через двадцать все прильнули к окнам и видят, как через трамвайные пути те два «месье» катят приличного вида кабинетный рояль. Выменяли на водку у сторожа соседнего Дворца культуры. Не «Стейнвей», конечно, но вполне пригодная «Эстония».
И вот в новогоднюю ночь в промышленном районе Новосибирска в кафе «Волна» играют Брамса! И — как!!!
Явилась вся кухня, вышли швейцары, гардеробщики. И все стоя благоговейно слушают музыку. Полтора часа никто не шевельнулся. С ума сойти! Не «Волна», а зал Дворянского собрания.
И провожая их, ручку все Вере Августовне целуют, и машину находят, и трогательно прощаются. «Нет, не знаю я своего города!» — думает Данилин.
Не знаем мы своей страны, своего народа — добавлю я от себя.
* * *
Разговариваю с Натальей Алексеевной Ляпуновой, биологом, генетиком, доктором наук. Ее отец — Алексей Андреевич Ляпунов — знаменитый математик, из тех, кто вопреки мракобесию отстаивал у нас кибернетику как науку. С Верой Лотар-Шевченко они познакомились в Академгородке.
«Вера Августовна не любила рассказывать о лагере. Но если все-таки вспоминала — только хорошее. Пять лагерей сменила. А все рассказы ее — какие там замечательные люди! Вот в одном лагере начальник был приличный человек. И там сидело много музыкантов, кстати, очень знаменитых. И начальник придумал создать в лагере оркестр. Какие-то струнные они нашли, духовые, даже на гребенке играли. Классику, между прочим. И Вера Августовна для каждого написала партитуру и сама дирижировала. Рояля, конечно, не было. Но на ней весь оркестр держался. Освоила баян, аккордеон. И ее там очень любили. К ней невозможно было плохо относиться — она была беззащитна и вся в музыке.
Потом кто-то донес на того начальника лагеря, его убрали. Но Веру Августовну и после него спасали как могли — перевели на какое-то время с лесоповала на кухню. На мытье посуды. «Это было счастьем, — вспоминала она, — руки в теплой воде!»
* * *
На ее концерты в Москве и Петербурге билеты в первый ряд не продавали. Места здесь — всегда! — предназначались для тех, с кем она сидела в сталинских лагерях. Пришел — значит, жив.
Пальцы у Веры Августовны до конца жизни были красные, корявые, узловатые, гнутые, изуродованные артритом.
И еще — неправильно сросшиеся после того, как их на допросах переломал («не спеша, смакуя каждый удар, рукоятью пистолета») старший следователь, капитан Алтухов.
Фамилию эту она помнила потом всю жизнь и никогда его не простила. Это при ее-то привычке держаться только за хорошее и доброе!
Нет, все правильно: надо уметь прощать и уметь не прощать.
* * *
Так вот: продолжим о людях. Живя в Академгородке, Вера Августовна все выходные проводила в семье Ляпуновых.
«Мама смазывала ей руки облепиховым маслом, — рассказывает Наталья Алексеевна, — папа говорил с ней, к ее счастью, по-французски, а я всегда сопровождала ее на концерты. У папы не было музыкального слуха, но он специально для Веры Августовны купил в наш дом рояль, не «Стейнвей», конечно, но приличный Bekker. И часто она на нем играла. Вообще в быту была человек неприспособленный. Рассказывала мне: «Натусь, я ставлю курицу сварить на кухне и ухожу играть к себе в комнату, играю, играю, пока дым вовсю из кухни не пойдет, ну тогда иду и выбрасываю почерневшую кастрюлю с курицей». Зато она научила меня делать сыр камамбер, без которого как француженка жить не могла: «Заворачиваете в полиэтилен плавленый сырок «Дружба», кладете на теплую батарею и забываете. Через три месяца от батареи начинает идти очень французский запах, сыр покрывается плесенью — вот вам и камамбер…» И смеялась при этом так счастливо, как будто не было пяти лагерей, тринадцати лет на лесоповале… Такая детскость души…»
А потом ей купили новенький «Стейнвей». Говорят, сын Владимира Шевченко — Денис — прислал из Москвы. Но ее не-музыкальные пальцы не успели к нему прикоснуться. 10 декабря 1982 года Вера Августовна Лотар-Шевченко умерла.
В декабре 2006 года в Новосибирске состоялся первый Международный конкурс пианистов памяти Веры Лотар-Шевченко. Так основатель конкурса Юрий Данилин перевел Веру Августовну с нелегального положения на легальное.И огромное спасибо Фонду Ельцина, который стал учредителем конкурса и очень помогал и помогает.
Многие годы на могиле Лотар-Шевченко стоял обелиск со звездой. Как будто она — родственница Марксу, Энгельсу и Ленину. Ну не было в местной погребальной конторе других надгробий.
Артем Соловейчик, сын Симона Соловейчика и главный редактор газеты «Первое сентября», установил на могиле новое надгробие. На белом мраморе выбиты слова Веры Августовны: «Жизнь, в которой есть Бах, благословенна…»
В сентябре 2007 года лауреаты Международного конкурса пианистов памяти Веры Лотар-Шевченко играли в Париже. В стенах ее родной школы — зале Корто. А Вера Августовна смотрела с афиш на родные улицы.
В этом году впервые французская Высшая школа музыки им. Альфреда Корто с радостью объявила о начале официального сотрудничества с Международным конкурсом пианистов памяти Веры Лотар-Шевченко.
Директор школы Франсуаза Ноэль-Марки сказала, что ценности, которые несет в себе конкурс и ее учебное заведение, совпадают. И главная средь этих ценностей — креативность. Качество — в высшей мере присущее Вере Лотар-Шевченко.
А всего несколько лет назад, когда первые победители конкурса играли в Рахманиновском зале нашей консерватории в память о Вере Лотар-Шевченко, французский посол, помню, плакал. И говорил сквозь слезы, что во Франции ее никто уже не помнит.
* * *
В лагере зэки кухонным ножом вырезали для нее на нарах фортепианную клавиатуру. И она по ночам играла на этом безмолвном инструменте Баха, Бетховена, Шопена. Женщины из барака уверяли потом, что слышали эту беззвучную музыку, просто следя за ее искореженными работой на лесоповале пальцами и лицом.
Я думаю, та клавиатура на лагерных нарах, тот самый необычный музыкальный инструмент ХХ века — это и был настоящий «Стейнвей».
.
Зоя Ерошок.
ТОЧКА ОПОPЫ
.
- Бабушка, мы в город, часа через два вернемся, не скучай. Детей я покормила, они и не проснутся, - Ирина заглянула в закуток за печкой, поправила Анисье сбившийся на лоб платок. – Пить хочешь?
- Не хочу, - с трудом проговорила старуха. – А если пеленать надо будет? Не ездила бы, пусть Николай один… Не дело детей оставлять на меня.
- Kакие пеленки, бабушка?! Они в памперсах. А ссуду ему одному не выдадут, моя подпись тоже нужна.
Анисья только головой качнула. Ох уж эти памперсы…
Bнучка пробежалась по дому, проверила, везде ли выключен свет, вывернула пробки, перекрыла газ – старый дом был ненадежен, от прогнившей проводки уже как-то загоралась стена, хорошо, Ирина хлопотала во дворе у открытого окна и услышала слабый голос бабки. Для того и ссуду брали – на новый дом. Анисье обещали отдельную комнату пристроить, но старуха только головой качала – какая комната? Так и доживать век в закутке за печкой, сколько его там осталось, века-то? Уже восемьдесят осенью стукнет…
Во дворе требовательно просигналила машина. Ирина поправила на детях одеяльце, подхватила пакет с документами и выскочила за дверь. Анисья вздохнула и закрыла глаза. На что ей было смотреть? Потолок и стены своего уголка за печью она и с закрытыми глазами могла представить во всех подробностях – за годы выучила наизусть каждую трещинку.
Старуха попыталась вспомнить, сколько она уже лежит здесь – и не смогла. Память шалила, как озорная девчонка, подкидывая яркие воспоминания юности – пронзительная синева омытого грозой неба, сверкающие капли, падающие с листьев старой березы, под которой они с Тимофеем укрылись от непогоды, шальные глаза парня и первый поцелуй…
И ливень, хлынувший на них, когда он потянул на себя Анисью и задел свисающую низко ветку…
Тимофей не пришел с войны. Пропал без вести где-то на Пулковских высотах. Так и осталась Анисья вдовой, не пошла снова замуж, ждала, да не дождалась. Растила сына, поднимала как могла, славного парня вырастила. Всей деревне на загляденье. Как же радовалась она, когда на свадьбе сына пила и пела! Гости кричали «Горько!» - а ей сладко было, только и пожалела, что не видит Тимофей, каким сын вырос…
А может, и видел, подумалось Анисье. Как там батюшка говорил, когда отпевал Никиту – нет у Бога мертвых, все живы? Оба там теперь, и отец, и сын… Недолго Никита пожил, мать порадовал. Внучке и года не было, подалась его молодая жена на учебу в город, да так там и осталась, другое счастье себе нашла. Бог ей судья… Вдвоем с Никитой кроху Иринку поднимали, не привыкать было Анисье дитя выхаживать. И первое слово Иринка ей сказала – «ба-ба», да внятно, по слогам, и первый шаг к ней сделала… И про парня своего, краснея и сверкая счастливыми глазами, тоже ей рассказала… А потом прибежали с поля мужики, черную весть принесли – налетела гроза, молнией Никиту убило.
Как стояла Анисья – так и упала, ноги у нее отнялись. Больше и не встала на них. И стало всей ее жизни – закут за печкой, куда втиснули кровать, да руки внучки. Не бросила Иринка старую, хотя досужие соседки советовали сдать Анисью в дом инвалидов – куда, мол, тебе в семнадцать такую обузу на плечи брать? Иринка глазами на советчиц сверкнула и на дверь указала. Больше не советовали…
Сколько же лет прошло? Семнадцать Ирине тогда было, принялась считать Анисья. Да в двадцать замуж она пошла. А в двадцать два родила вот – да сразу двойню, Оксанку и Надюшку… Пять лет получается?
- Господи, да когда ж Ты меня приберешь-то? – пожаловалась старуха горьким шепотом. – Устала я…
Из детской кроватки донеслось кряхтение – дети просыпались. Значит, два часа прошло – где ж их носит-то, этих родителей непутевых? До города на машине – двадцать минут, и то не особо торопясь. Разве только очередь там за этой ссудой? Откуда бы – молодых семей на селе по пальцам пересчитать, так одной руки хватит…
На душе стало неспокойно. Анисья с трудом, цепляясь костлявыми пальцами за печурки, села на кровати, посмотрела на кроватку. Сквозь резные столбики видно было мелькающие ручонки – это егоза Оксана проснулась первой и теперь с любопытством разглядывает кулачки.
Скоро эта забава ей надоест, начнет голосить…
Стукнула в сенцах дверь, Анисья выдохнула было – но с порога раздался голос соседки – той, что пять лет назад так азартно спроваживала ее в приют.
- Анисья, спишь? Просыпайся, беда!
Из кроватки раздался басовитый рев.
Редко молилась Анисья и сама себя за то ругала, а поделать не могла ничего – не шла молитва из сердца, а попусту трепать языком – Бога не уважать, так она считала. Плакала еще реже. «Каменная ты, Анисья, - говорили соседки. – Оттого и ноги тебя не носят. Сына хоронила – и хоть слезинку бы пролила…» Одна Иринка знала, как плакали они тогда вдвоем, обнявшись – обезножевшая мать и осиротевшая дочь…
Анисья и теперь не заплакала – не хотела, чтобы видели соседки ее слезы. Набежавшие старухи пересказали, что случилось на дороге. Не доехали Иринка с Николаем до города. Только завернули с проселка на большак – снесла их старенькую «копейку» в кювет фура. Уснул водитель за рулем. И как не жили три человека на земле…
- Из милиции в совет позвонили, а председатель велел тебе сказать, - тараторила соседка. - А что ж с детьми-то будет?!
- В детдом придется сдать, - подхватила вторая. – И Анисье в дом инвалидов надо, да. Кто ж теперь за ней ухаживать-то будет? Иринка-то заботилась, да, хорошая баба была, душевная… - уже с порога. – Пошли, бабоньки, до совета, надо там заявление написать, чтоб забрали – ишь, голосят, да…
Это вот «была» и резануло по сердцу острее ножа – да так, что слезы сами брызнули из глаз.
- Ох, Иринка, не уберегла я тебя… как сердцем чуяла – не надо было вам ехать…
Голодные девочки заходились в плаче. Анисья толкнула непослушное тело с кровати – хоть ползком, да добраться до детей, успокоить… Больно ударилась локтем о половицы, заплакала снова. И впервые за долгое время взмолилась, уронив голову на ослабевшие руки.
- Господи, ради сирот – дай мне силы! Мне бы их только на ноги поставить, Господи! Ты меня всю жизнь не оставлял, сына дал на радость, внучку дал – опору на старость, а им теперь опереться не на кого будет… Много не прошу – дай мне пятнадцать лет! Только бы в чужие руки не отдавать… Ради детей – помоги!..
И оттолкнулась руками от натоптанного пола.
Когда через час вернулись соседи, дети молчали. На плите грелась вода, а сама Анисья выметала за порог нанесенную с улицы грязь. Бабки остолбенели.
- Чего встали? – напустилась на них Анисья. – Веника не видали? Это что там у вас – заявление?
- З-заявление, - запинаясь, подтвердила соседка. – Тебе, подписать…
- В уборную отнеси свое заявление, - отрезала старуха. – Не дам свою кровь на мучения – в этих ваших детдомах вон чего над детьми творят. Сама подниму. Не впервой.
- Так ты же того… безногая… была, то есть, - соседка на всякий случай спрятала бумагу за спину. Ишь, как глазами зыркает, еще драться полезет… Но Анисье было уже не до нее.
- Настена, у тебя коза дойная? Тащи молоко, дети голодные. Тащи, говорю. Заплачу, деньги есть – пенсию мне на книжку Иринка клала. Хотела им на новую мебель подарить, как отстроятся, да не судьба…
- Каменная ты, Анисья… - вздохнула Настена. – Наверное, потому и поднимаешь всех. Нужда пришла – и себя подняла… Принесу, только подоила. Прокипяти, от греха, нынче дети не те.
- Прокипячу, - согласно кивнула Анисья, вытаскивая на середину комнаты таз. – Ишь, нанесли грязи… К себе домой небось так не заходите.
Анисья прожила еще ровно пятнадцать лет, день в день, совсем немного не дотянув до девяноста пяти. Хоронили ее правнучки...
.
Автор: ДараЛивень.
"ПЯТАЯ ЖЕНА"
.
Дина, едва переступив порог квартиры, внимательно посмотрела на маму и сказала:
- Мама, очень скоро ко мне придёт один человек... Ты приведи себя, пожалуйста, в порядок.
- Что? - у мамы брови полезли на лоб. - Что это значит?
- То и значит. – Дина опять оценивающе посмотрела на мать. - С головой своей что-нибудь сделай. И халатик другой надень. Поновее.
- Дина, я тебя очень не понимаю... – сказала мама, но руками, всё-таки, стала автоматически поправлять на голове причёску. - Кто к тебе сейчас придёт?
- Мужчина, - спокойно ответила дочь.
- С какой целью? – Мать удивилась ещё больше.
- С обычной... - Дина не спеша подошла к зеркалу и стала внимательно рассматривать своё отражение. - Наверное, предложение будет мне делать…
- Что? - У мамы от слов дочери дрогнули коленки, но она устояла. - Как, предложение? Что значит - предложение?
- Мама, прекрати снова задавать глупые вопросы? Ты что, не знаешь, что значит делать девушке предложение? Мне же уже недавно делали предложение.
- Дина прекрати! - воскликнула в ужасе мать. - Я тебе ещё раз говорю - тебе рано об этом думать!
- Мама, мне уже двадцать один.
- Именно! Поэтому я и говорю - рано! Нужно сначала тебе повзрослеть, а потом уже выходить замуж. И выходить за взрослого, состоявшегося мужчину. Не за этих твоих Вадиков, подростков, которые ничего не могут. Они же без образования и без денег!
- Мама, я всё знаю, - твёрдо сказала Дина. - В это раз будет всё так, как ты хочешь.
- Что значит, как я хочу? - опешила мама. - Сколько ему лет? Двадцать? Или двадцать пять? Сколько?
- Пятьдесят, - спокойно ответила дочь.
- Сколько-сколько?! - У мамы опять дрогнули коленки.
- Пятьдесят, - повторила Дина. - Я же говорю, я твой вкус знаю. И все твои слова выучила наизусть. Поэтому я выбрала такого мужчину, который тебе точно понравится.
- Что ты говоришь, дочка? - голос у мамы изменился и стал испуганным. - Разве ты для меня мужа выбираешь?
- Выходит, что для тебя, - согласилась дочь. - А что здесь такого, мама? Ты же, на самом деле, права. Главное в муже, чтобы он был уже вполне зрелым мужчиной. И чтобы человеком был хорошим. А он у меня хороший.
- Какой же он хороший? - простонала мама. - Он же старый.
- Мама, он не старый, он опытный. - Дина довольно улыбнулась. – Он очень опытный.
- А ты откуда знаешь?
- А ты знаешь, сколько у него было жён?
- Сколько?
- Четыре.
- Четыре?! – У мамы закружилась голова.
- Ага. Четыре. Я буду пятая жена. Вот.
- Господи. - Мама, всё-таки, не выдержала, и обессиленно опустилась на стул. - Пятая жена... Ты с ума сошла… И главное, ты так спокойно об этом говоришь…
- А что мне, скрывать что ли? Всё равно ты узнаешь. Зато у него и деньги есть, и положение, и всё, что ты хочешь.
- Да при чем здесь я? - умоляющим голосом спросила мама. - Тебе же с ним жить, а не мне.
- А чего ты переживаешь? - Дина пожала плечами. - Он вполне нормальный. Маленького роста, лысый, упитанный. И главное, умеет в жизни добиваться всего, чего захочет. Он мне сказал, что если ты будешь противиться нашему союзу, то это его ещё больше раззадорит.
- Представляю женишка… - Мама обхватила голову руками. – Свалился на мою голову.
- А ещё он сказал, что он на Фантомаса характером похож. Но я не знаю, кто это такой.
- Боже... – простонала опять мама. - Фантомаса нам не хватало. Других женихов, что ли, на свете мало?
- Ну, мам, ты же сама виновата, – тяжело вздохнула вдруг Дина. – Ты же сама прогнала моего Вадика, когда он пришёл просить у тебя моей руки. А мне замуж хочется.
- Зачем?! - в бессилии воскликнула мама. – Ну, зачем тебе сейчас замуж?
- Не знаю, - пожала плечами дочка. - Хочется и всё. Может я раньше времени повзрослела, и ничего поделать с собой не могу? Мне хочется иметь свою семью, детишек.
- И Фантомаса под боком, да?! Фантомас - это же бандит!
- Ну и ладно. Стерпится – слюбится.
- А Вадика своего, ты что, уже разлюбила? - спросила вдруг осторожно мама.
- Нет, не разлюбила, - опять печально вздохнула Дина. - Но, наверное, Вадик меня сам разлюбил. На тебя обиделся и разлюбил. А Фантомас - ему никакие помехи не страшны.
Вдруг раздался звонок в дверь.
Мама вздрогнула и испуганно посмотрела на дочь.
- Он?
- Он, - кивнула Дина. – Пойду, открою.
Дочь пошла к двери, в прихожей зашаркали чужие ноги, и потом в комнату с букетом цветов появился... молоденький Вадик.
Мама радостно вскочила и, вдруг, распростёрла свои объятия.
- Вадик! – Закричала она. - Дина, это же Вадик пришёл! А я тебе говорила! Я знала, что он вернётся!
Дина в это время беззвучно смеялась в прихожей...
.
Автор: Рассказы Анисимова.
ПРИТЧА
.
Папе было сорок лет, Славику — десять, ёжику — и того меньше. Славик притащил ёжика в шапке, побежал к дивану, на котором лежал папа с раскрытой газетой, и, задыхаясь от счастья, закричал:
— Пап, смотри!
Папа отложил газету и осмотрел ёжика. Ежик был курносый и симпатичный. Кроме того, папа поощрял любовь сына к животным. Кроме того, папа сам любил животных.
— Хороший ёж! — сказал папа. — Симпатяга! Где достал?
— Мне мальчик во дворе дал, — сказал Славик.
— Подарил, значит? — уточнил папа.
— Нет, мы обменялись, — сказал Славик. — Он мне дал ёжика, а я ему билетик.
— Какой ещё билетик?
— Лотерейный, — сказал Славик и выпустил ёжика на пол. — Папа, ему надо молока дать..
— Погоди с молоком! — строго сказал папа. — Откуда у тебя лотерейный билет?
— Я его купил, — сказал Славик.
— У кого?
— У дяденьки на улице… Он много таких билетов продавал. По тридцать копеек… Ой, папа, ёжик под диван полез…
— Погоди ты со своим ёжиком! — нервно сказал папа и посадил Славика рядом с собой. — Как же ты отдал мальчику свой лотерейный билет?.. А вдруг этот билет что-нибудь выиграл?
— Он выиграл, — сказал Славик, не переставая наблюдать за ёжиком.
— То есть как это — выиграл? — тихо спросил папа, и его нос покрылся капельками пота. — Что выиграл?
— Холодильник! — сказал Славик и улыбнулся.
— Что такое?! — Папа как-то странно задрожал. — Холодильник?!.. Что ты мелешь?.. Откуда ты это знаешь?!
— Как — откуда? — обиделся Славик. — Я его проверил по газете… Там первые три циферки совпали… и остальные… И серия та же!.. Я уже умею проверять, папа! Я же взрослый!
— Взрослый?! — Папа так зашипел, что ёжик, который вылез из-под дивана, от страха свернулся в клубок. — Взрослый?!.. Меняешь холодильник на ёжика?
— Но я подумал, — испуганно сказал Славик, — я подумал, что холодильник у нас уже есть, а ёжика нет…
— Замолчи! — закричал папа и вскочил с дивана. — Кто?! Кто этот мальчик?! Где он?!
— Он в соседнем доме живёт, — сказал Славик и заплакал. — Его Сеня зовут…
— Идём! — снова закричал папа и схватил ёжика голыми руками. — Идём быстро!!
— Не пойду, — всхлипывая, сказал Славик. — Не хочу холодильник, хочу ёжика!
— Да пойдём же, оболтус, — захрипел папа. — Только бы вернуть билет, я тебе сотню ёжиков куплю…
— Нет… — ревел Славик. — Не купишь… Сенька и так не хотел меняться, я его еле уговорил…
— Тоже, видно, мыслитель! — ехидно сказал папа. — Ну, быстро!..
Сене было лет восемь. Он стоял посреди двора и со страхом глядел на грозного папу, который в одной руке нёс Славика, а в другой — ежа.
— Где? — спросил папа, надвигаясь на Сеню. — Где билет? Уголовник, возьми свою колючку и отдай билет!
— У меня нет билета! — сказал Сеня и задрожал.
— А где он?! — закричал папа. — Что ты с ним сделал, ростовщик? Продал?
— Я из него голубя сделал, — прошептал Сеня и захныкал.
— Не плачь! — сказал папа, стараясь быть спокойным. — Не плачь, мальчик… Значит, ты сделал из него голубя. А где этот голубок?.. Где он?..
— Он на карнизе засел… — сказал Сеня.
— На каком карнизе?
— Вон на том! — и Сеня показал на карниз второго этажа.
Папа снял пальто и полез по водосточной трубе. Дети снизу с восторгом наблюдали за ним. Два раза папа срывался, но потом все-таки дополз до карниза и снял маленького жёлтенького бумажного голубя, который уже слегка размок от воды. Спустившись на землю и тяжело дыша, папа развернул билетик и увидел, что он выпущен два года тому назад.
— Ты его когда купил? — спросил папа у Славика.
— Ещё во втором классе, — сказал Славик.
— А когда проверял?
— Вчера.
— Это не тот тираж… — устало сказал папа.
— Ну и что же? — сказал Славик. — Зато все циферки сходятся…
Папа молча отошёл в сторонку и сел на лавочку. Сердце бешено стучало у него в груди, перед глазами плыли оранжевые круги… Он тяжело опустил голову.
— Папа, — тихо сказал Славик, подходя к отцу. — Ты не расстраивайся! Сенька говорит, что он всё равно отдает нам ёжика…
— Спасибо! — сказал папа. — Спасибо, Сеня…
Он встал и пошёл к дому. Ему вдруг стало очень грустно. Он понял, что никогда уж не вернуть того счастливого времени, когда с лёгким сердцем меняют холодильник на ежа.
.
Автор: Григорий Горин..
ОНА НЕ ЕДЕТ НА МОРЕ"
.
Ей говорят: а где ты проводишь отпуск? Почему не едешь на море? Там песок, ракушки, солнце!
А она пожимает плечами, извинительно улыбается и уезжает в деревню. Обнимает свою уютную, родную мамочку, ест с дерева черешню, пьёт вкусный чай из самовара. Едва проснувшись, свернув в узел длинные рыжие волосы, в просторном, безрукавом платье, босиком убегает на речку, с разбегу падает в прохладную воду, улыбается потревоженным уткам, слушает, как мелкая рыбешка мягко тычется холодными носами в ноги. На берегу цветут ромашки; пасутся кудрявые овцы, с аппетитом жующие сочную траву и меланхолично взирая на окружающее великолепие.
После завтрака, в больших сапогах, ходит в лес за грибами и земляникой. Грибы они жарят с картошкой, из земляники варят варенье. Чай готовят такой, что пьют потом по две-три чашки: с листом смородины, черешни, мелиссы.
Приходит соседка, старенькая тётя Лиза, приносит козий сыр и творог в благодарность за книги, которые она берёт читать из маминой библиотеки. Старушке уже за 80, всем на удивление читает запоем, особенно полюбила Агату Кристи. Снимает свои крошечные тапочки у порога, благостно застывает у книжного шкафа, надевает очки, выбирает сразу 2-3 книги, складывает в чистую тряпичную сумочку. Пьёт чай с сахарком, поправляет простой, белый платочек на голове, рассказывает про приблудного щенка, забредшего на пчелиную пасеку, где хозяйничают её дед (муж) с внуком Мишенькой.
- Привык, видать, на своей МЧС всех спасать, вот и пригрел бездомыша. И как он с ним будет? Ведь сутками на работе, - переживает тётя Лиза за внука, работающего спасателем.
А вечером, когда жара спадает, они с мамой поливают толстопопые кабачки, пупырчатые огурцы, сладкую молодую морковку, друг друга и смеются. Ну как дети...
Ночью в открытое окно слышно пение соловья, стрекотание цикад, топот ёжиков, шуршание травы. Лёгкий ветерок шевелит тюлевую занавеску...
В один из дней, гружёный трёхлитровой банкой мёда, заходит внук Мишенька. В Мишеньке два метра роста, плечи - косая сажень, а в кармане рубахи, пригревшись, сладко спит спасённый, толстопятый щенок.
Мама выбирает для гостя самую большую кружку, наливает душистый летний чай, предлагает тёплые пирожки с черешней. Из открытой медовой банки пахнет солнцем, летом и васильками. За любовь к книгам Агаты Кристи Михаил зовёт свою бабушку мисс Марпл, хвалит пирожки и чай, обещает обновить их старенькое, прохудившееся крылечко.
Он строгает доски, выпиливает нужный размер с такой сноровкой, что смотреть на него - одно удовольствие.
А потом они долго, до самых звёзд, сидят на новом крыльце и тихонько разговаривают обо всём на свете. На её коленях спит щенок. Ночь пахнет травой, яблоками и мятой, а собака - молоком и детством. У них впереди ещё две недели отпуска, ежедневных счастливых встреч, долгих вечерних посиделок, нежных слов, тёплых объятий и первых сладких поцелуев. А через две недели мама с бабушкой Лизой будут долго махать вслед удаляющейся машине своими маленькими ладошками и вытирать тихие, светлые слёзинки фартуком...
Она выйдет на работу, будет угощать коллег мёдом и вареньем из черешни, выслушивать их жалобы на то, как дорого нынче стало отдыхать на море, незаметно для всех разглядывать ремешок босоножки, чуть-чуть погрызенный щенком, вспоминать лето в деревне и улыбаться.
.
Автор: Gansefedern.
загрузка
Показать ещёЛевая колонка
О группе
Всё - обо всём! Всё - что интересно! Всё - что приносит нам радость
и делает нас счастливыми!
В ЭТОЙ ГРУППЕ ВЫ СМОЖЕТЕ ПРОЧИТАТЬ, УВИДЕТЬ И УСЛЫШАТЬ ВСЁ САМОЕ НОВОЕ, ИНТЕРЕСНОЕ, АКТУАЛЬНОЕ И ПОЗИТИВНОЕ. ВЫ СМОЖЕТЕ ВЫСКАЗАТЬ СВОЁ МНЕНИЕ И НАПИСАТЬ ЗАМЕТКУ. ПРИШЛИТЕ НАМ ПРИГЛАШЕНИЕ НА ВСТУПЛЕНИЕ В ГРУППУ И МЫ С УДОВОЛЬСТВИЕМ ВАС ПРИМЕМ..
Скрыть информацию
- Администратор:
Фото из альбомов
Музыка3
6:34