Зеленая лампа

С Днем рыбака! КЛЁВ НА НАВОЗИХЕ - Ну что? - Не берет, сволочь! – в бессильной злобе скрипнул зубами Мамыков. - Надо же! – восхитился Грецкин. – Как вас напугали-то. Не берет… Но и бумагу не подписывает? - Не подписывает, - вздохнул Мамыков. - Нельзя говорит, и хоть ты тресни. - Ну что ты за зам у него такой? - Да хороший я у него зам, и поэтому тоже не берет. Боится, что подсижу. - А как быть? Дело-то стоит. - Надо еще подумать, как его уломать, чтобы взял. - Слабые-то места у него есть? Может, бабу ему красивше какую подложить? – предложил Грецкин. - Да ну! – безнадежно махнул рукой Мамыков. – Рядом с ним такое чудо писаное лежит, что на других он и смотреть не хочет. - А если его подпоить и бабло в карман засунуть? - Не пьет уже лет пять. Как на этой чуде-юде женился, так и не пьет. Боится, что уведут. - Вот черт! – задумался Грецкин. – Ну, а увлечения у него какие есть? - Ну, вроде рыбак он заядлый. Хотя на нашей Навозихе и клева-то, сам это знаешь, не бывает, но исправно торчит там каждую субботу. Релаксирует! - Так увяжись с ним. Скажи, что прикормку клевую достал. А уж что он с крючка снимать будет, моя забота. Директор магазина «Живая рыба» в области – мой кореш! В следующую субботу начальник одного из департаментов районной администрации Голянский со своим заместителем Мамыковым сидели на бережку Навозихи с закинутыми удочками. На той стороне речки обосновалась еще одна компания рыбаков. Как обычно, не клевало. Ни у тех, ни у этих. - Ну и где же твоя волшебная прикормка? – с иронией спросил Голянский. - А вот мы щас ею речку-то посыплем! – громко сказал Мамыков. И посыпал Навозиху обыкновенным просом. На той стороне что-то громко плесканулось, и через пару минут поплавок у Голянского резко ушел в глубину. Тот потащил удочку и ахнул: на крючке сидел килограммовый сазан. Которых в Навозихе отродясь не водилось. - Не может быть! – не поверил своим глазам Голянский, дрожащими руками снимая трепыхающегося сазана с крючка. – Ты, Мамыков, просто кудесник. А ну, еще попробую! Он поплевал на червяка и закинул удочку. Поплавок тут же уехал вбок. Голянский выдернул еще одного сазана. Причем точно такого же, как первого. Потом еще, еще, еще. И неожиданно клев так же резко оборвался, как и начался. - А ну, сыпни еще своей чудесной прикормки! – азартно крикнул Голянский Мамыкову. Мамыков посыпал Навозиху просом. Но Навозиха молчала. - Тьфу ты, блин! – разочарованно сплюнул в воду Голянский.- Только разошелся, и на тебе! - Навозиха, а Навозиха, дай нам еще рыбки! – возопил Мамыков, дурашливо воздев руки кверху и косясь на темную шевелящуюся тень в глубине реки. И тут Навозиха забурлила, из ее вод восстал аквалангист с пустым садком в руках. - Сазаны кончились, господин Голянский, - сказал аквалангист, выплюнув загубник. – Если немного подождете, подвезут свежего карпа… Марат ВАЛЕЕВ.

Варлей о Кустинской: "Однажды я включила автоответчик и узнала, как отчаянно она меня ненавидит. А ведь я спасала её сына... Кустинская в лисьей шубе до пят под руку с космонавтом Егоровым, медленно плыла по перрону. Дива небрежно удерживала бутылку "игристого" в одной руке и охапку цветов в другой. Прохожие восхищённо ахали… Зимой 1980 года “Красная стрела” увозила её в Ленинград на съёмки фильма "Мой папа-идеалист", где красотка играла опереточную приму Сильву. В этом же поезде ехала исполнительница главной роли Наталья Варлей. Очень быстро две Наташи подружились. С тех пор как Кустинская вышла замуж за Егорова она снималась редко. И вела роскошную жизнь светской львицы. Борис, Наталья её сын Дмитрий жили в шикарной квартире с домашним бассейном в центре Москвы. Егоров обожал светские вечеринки и приёмы. И сразу определил Наталии “работу” хозяйки и украшение дома. Была у космонавта особенность. Он обожал роскошных женщин и не желал видеть супругу в домашних тапочках и халате даже изредка. Чтобы не “травмировать“ мужа, Кустинская каждый божий день вставала ни свет ни заря. Броско красилась, надевала блондинистый паричок, узенькие брючки с яркой блузкой и на высоченных каблуках шла на кухню готовить мужу завтрак. Проводив Егорова на работу, она наводила в квартире идеальный порядок и отправлялась на рынок за продуктами, предназначенными для вечернего приёма гостей. Вместе со своей старенькой няней, которая помогала ей по хозяйству, Кустинская готовила разносолы. А вечером блистала в вечернем наряде с бокалом, очаровывая гостей Егорова: знаменитых артистов, учёных, лётчиков-космонавтов... И так почти каждый день… Когда совместные съёмки завершились, Кустинская и Варлей стали видеться реже, но часто перезванивались. Иногда собираясь на кинофестивали Варлей, обращалась к приятельнице с просьбой помочь собрать достойный гардероб. Какие-то вещи покупала, иногда Кустинская давала ей в поездку что-то из своих модных туалетов. Борис Егоров В 1989 Варлей узнала невесёлые новости. Выгуливая собаку Кустинская неудачно упала и надолго угодила в больницу. А Егоров как раз в это время встретил врача-стоматолога Татьяну Вураки и вскоре развёлся с женой. Квартиру разменяли. Космонавт уехал в новенький коттедж в Останкино, а Наталии пришлось переехать в крохотную двушку. Больше всего Варлей поразило то, что после развода 19-летний сын Кустинской студент МГИМО Митя, в котором она души не чаяла, ушёл жить к Егорову в его новую семью. Сына Кустинской от прошлого брака Егоров растил с трёх лет, как своего. Учил его кататься на машине, мотоцикле, горных лыжах… И всё же: То, что Митя бросил любящую его мать, было для меня совсем непонятно. Наташа осталась совсем одна. Но одиночество она не выносила. И через год вышла замуж за профессора МГИМО Геннадия. Митя тоже женился, у него родился ребёнок, который увы, прожил совсем недолго. Жена пристрастилась к выпивке. И пара рассталась. В 1993 Борис Егоров инфаркт не пережил. И Мите пришлось вернуться к матери и её новому мужу Геннадию. Тогда он уже потерял работу и сильно пил. Вдобавок с ними жил ещё гигантский старый дог, которого нужно было чем-то кормить. Роковая красавица Кустинская привыкшая к шику и поклонению мужчин, а теперь уже “стареющий ребёнок” оказалась в бедственном положении. А вот Наталья Варлей в 90-е не потерялась. Озвучивала фильмы, выпускала сборники своих стихов, вела концерты и телепрограмму на канале РТР "Домашние хлопоты…". Зарабатывала не слишком много, но достаточно, чтобы оказать близким посильную помощь. Однажды раздался звонок от рыдающей Кустинской. В отчаянии она рассказала, что сын пристрастился к запрещённым веществам. А у неё самой денег нет даже на хлеб. После Наташиного звонка я моментально собрала в доме, что можно было из еды, взяла деньги и побежала на встречу с ней. Я увидела её в нелепой мохнатой шубе, с опухшим лицом и заплаканными глазами. От неё пахло спиртным. У меня сжалось сердце. Такой я её никогда не видела. Варлей глубоко верующий человек, заверила Кустинскую, что будет помогать. А вот за Митю нужно молиться... и хорошо бы его покрестить. Чтобы уговорить парня совершить христианский обряд, Наталья поехала к ней домой. Я приехала и вижу страшную, запущенную квартиру… Огромного неухоженного дога. И Митю, в котором ничего не осталось от того здорового,спортивного, красивого мальчика, сыгравшего "короля класса" в “Чучеле” Ролана Быкова. Передо мной сидел худенький, почти прозрачный страдалец с большими растерянными глазами… Перед крещением Варлей отвела Дмитрия на исповедь, после которой батюшка вышел мрачнее тучи. Никакой он “не начинающий”, Наташа. Он давно и плотно сидит на тяжёлых веществах. Спасти его скорей всего не получится. Я знаю, что говорю. Я видел уже такое. От этой дряни погиб мой брат… Но Варлей не хотела сдаваться. Когда-то она не смогла помочь с той же бедой бывшему мужу Володе Тихонову. Вдруг у неё получится отмолить Митю. А Кустинская… Она не признавала болезнь сына и твердила, что тот здоров. Ему нужно всего лишь "чуть-чуть подлечиться". Ну а раз Наташа крёстная, то должна найти деньги на его лечение. И Варлей стала ходить по кабинетам. Добралась даже до Госдумы. И, наконец, устроила Митю в хорошую наркологическую клинику. Осенним солнечным утром я везу Митю и Наташу в эту клинику. Наташа, от которой, увы, несёт перегаром, ругает меня, на чём свет стоит. Мол, Митя здоров, он профессионал и очень талантливый дипломат… При этом смотрит с ненавистью и злостью на меня. Как будто это я виновата во всех бедах... В больнице у Мити обнаружили спид и перевели в Боткинскую больницу. Крестная-Наташа регулярно навещала его. Привозила домашние котлеты, бульон, морс. Однажды она пришла, как обычно. Митя обрадовался и приступил к трапезе. Дверь открылась, в палату вошла сестра и сообщила, что к нему пришёл молодой человек, он стоит под окном. Безучастный ко всему Митя вдруг необычайно оживился… Наталья подошла к окну. Это был "гонец", которому Митя сообщил о своём местонахождении. Митя ждал "дозу". И я поняла - ему уже ничем не поможешь. Вскоре его выписали из больницы. И он умер. После похорон Кустинская всем рассказывала, что Дмитрия убили. И пила. Многие думали, что так она переживает утрату любимого сына. На самом деле у актрисы за плечами был уже приличный алкогольный стаж. Вот почему после развода матери Митя ушел жить в новую семью Егорова. Варлей организовала поминки. Помогла установить памятник. И продолжала материально поддерживать Кустинскую. Они встречались в назначенном месте, и Наталья передавала ей деньги и продукты. А потом началось… Кустинская упрекала Варлей, что та “не продаёт” её режиссёрам. А ведь она, между прочим, прекрасная актриса, достойная хороших ролей. Со временем Кустинская совсем потеряла берега, перестала приходить на встречи, посылая вместо себя каких-то "жутких, деклассированных субъектов". Варлей не выдержала. Позвонила и объяснила, что деньги ей достаются тяжёлым трудом. У неё у самой есть дети, старенькие родители и внук, которые нуждаются в помощи. И кормить её случайную компанию она не собирается. Когда я пришла домой, мой сын Саша посоветовал мне не слушать автоответчик. Не буду пересказывать всё то, что Наташа наговорила. Зачем повторять мысли и слова, порождённый пьяной злобой… Оказывается, пока я бегала, с искренним желанием помочь Мите, по кабинетам власти и клиникам, Наташа тихо меня ненавидела. За то, что я работаю, за то, что я в хорошей форме, за то, что сшитые для телевизионной программы костюмы "Том Клайм" мне подарили. И ещё за многое, оказывается, она меня ненавидела. А потом Кустинская стала ходить по телевизионным ток-шоу. Где она вспоминала о своих романах и том, кто и как её любил. И зрители с трудом узнали в этой полной, одутловатой женщине, в парике набекрень, прежнюю нежную красавицу. В одном из последних интервью для телевидения Наталия Кустинская, окончательно утратив здоровье, лежала на кровати. В ее руке была иконка, которую ей было уже трудно держать. Она просила прощения у всех, кого обидела. Я заплакала. Мне было бесконечно жаль этой загубленной жизни. Неожиданно в памяти всплыл эпизод из фильма “Сильнее урагана”. Перед глазами стояла прекрасная Наташа, вдохновенно играющая на рояле… Если понравилась статья, ставьте лайк и подписывайтесь на канал! Источник: книга Н. Варлей "Канатоходка" Яндекс Дзен, канал: Галериус

Он, его жена, которую он не любит, и я, от которой он без ума Я неоднократно влипала в этот треугольник. Расстановка сил бывала разной, развитие сюжета тоже. Ко мне уходили навеки поселиться, чтобы жить долго и счастливо, ко мне не уходили и я сбегала сама. Но это всегда хреново кончалось. Да ладно бы просто кончалось. Это всегда и было хреново, как бы я себя ни обманывала. А обманывала я себя различно. Вот об этом мы с тобой и поговорим. О мифах и легендах взрослой девочки, которая влезла острым каблучком в брюхо чужой семьи, но старается сохранить выражение лица самое невинное. Потому что случай то исключительный. Новейший в истории. Уникальный. Тут любовь, ребята. Я ж не какая-то хищница. Я честная. Да и не виноватая я, он сам пришел! Короче, поехали! Миф 1. Связь с женатым мужчиной — это аморально, но в нашем случае — это любовь. Неа. Это все равно аморально. Воровство остается воровством, даже если воруется во имя чьего-то блага. Может, срок и скостят — но посадить всё равно посадят. А если я ворую во благо себе — еще и накинут. Не обманывай себя, ты поступаешь аморально. Против человеческих законов. И никакая любовь тут не оправдание. Про любовь отдельная история. Я даже говорить тут об этом не буду. Но если тебе всё время больно и иногда хорошо — это еще не признак любви. Миф 2. Если я жену не вижу — значит её не существует. Она существует. В каждом его утре, дне и прости — ночи тоже. Она живет в его телефоне, и не всегда пишет ему гадости. Иногда, она пишет что соскучилась и просит конфеток. А он улыбается и пишет что-то такое, от чего у нас с тобой покраснели бы уши. У них есть свои вечерние ритуалы, полунамеки, шутки понятные только им. У них целая жизнь, в которой нет и не было тебя. И она для него, черт возьми, имеет ценность. Именно поэтому он врет тебе на прощанье своими грустными глазами и опрометью бежит туда. Домой. К жене. Поверь, она существует. Очень существует. И она делает это каждый день. Я имела счастье дружить с женой моего мужчины — сантабарбара моей психики делала странные кульбиты. Меня неприятно поразило то, как они похожи. Это очень близкие люди, с громадным общим рюкзаком за плечами. Правда, она была честнее и добрее его. И сильно любила, даже меня, потому что я была на тот момент в ареале его обитания. Миф 3. Он ее не любит, ему с ней не о чем говорить. Вот тут стоп. Давай по порядку. Именно ей он сделал предложение провести вместе жизнь. Или просто согласился на это. Он вставал на колено или выбирал особое место, он придумывал слова или инертно слушал её. Но он сделал этот шаг, ты не поверишь. Он сделал с ней то, на что пока что кажется не решился с тобой. Жить вместе, каждый грёбанный день. Видеть её в бигудях, кушать её фирменную яичницу, выбирать духи на восьмое марта, ездить в глупые магазины за теплой курткой для себя и новой шапкой для неё. И так всю жизнь, прикинь? Жена — это не бранное слово. Это мера решимости мужчины. И, видимо, мера его реального чувства. И походу там был стратегический запас этого чувства и этой решимости. Куда же они его дели? Это их вопрос, детка. Только их. Не наш с тобой. Миф 4. Он меня любит. Опять останавливаемся. Перечитываем предыдущий пункт. И пробуем снова повторить эту мантру. Если не покатило — ощупываем уши. Снимаем с них налипшую лапшу, и перестаем любить ими. Уши — не для любви, нет. Они чтоб слушать музыку, пение птиц, дыхание твоего ребенка. А о любви мужчины учимся судить по его делам. Итак, что он сделал из любви к тебе? Только давай по-чесноку. Он радостно ликуя предъявил тебя миру? Он отвез тебя к своей чертовой маме на их беспредельно далекий дачный участок? (только не ври, что для тебя это не важно) Он озаботился вопросом твоих ценностей, и внес их в планы своих действий? Он честен в своих намерениях, и открыт для реальных не подковерных отношений? Ему есть что предложить тебе, кроме куцых слов и запароленых явок? Он купил чертово кольцо, выбрал чертово романтичное место и подобрал чертовы правильные слова? Для него важно о чем ты потеешь ночами, когда вдруг задаешься вопросом — а есть ли у него секс с его женой??? А вдруг! (Не хочу тебя расстраивать, но скорее всего есть, они же женаты. И самое паршивое — это не будет изменой тебе, нет. Ты не жена. Это ей он изменяет с тобой). Короче, он хоть что-то сделал в подтверждение своих бесконечных смс и слезоточивых откровений? Или он повис на твоих ушах и благородно нудит туда о своей пропащей жизни и ответственности за тех кого приручил? Словом, присмотрись к ушам. И используй их по назначению. А лучше хотя бы на время залей их воском, как старый волшебник из Золушки — чтобы злые люди не использовали их для своей «любви». Миф 5. Меня всё полностью устраивает, я человек широких современных взглядов. … широк русский человек, слишком даже широк, я бы сузил! (c) Мы с тобой сейчас не затрагиваем тему профессиональных сделок, это не интересно. Мы не о бизнесе, где мужчина получает свой бычий кайф, а женщина причитающийся бонус. Мы — о любви, ушах, современности и геометрии. Мы — о душе. Давай отмотаем назад, и попробуем найти тот момент твоей жизни, в который ты себя кастрировала в угоду чему-то. В который ты стала бойко рассуждать о свободе, равенстве и братстве. В который ты решила, что полноценный рацион — лишнее, достаточно бутера на бегу. Когда ты захлопнула детские сказки с картинками про рыцаря и принцессу в башне, про победы над драконами и кащеями, про «единственную женщину и единственного мужчину», и выбрала своим идеалом Саманту Джонс. Слушай, оно тебе надо? Ты и правда такая? Есть еще один орган в человеческом теле. Сердце называется. Попробуй прислушаться к нему, оно там ни о чем не ноет? Тебе действительно нормально с быстрым перепихом в гостинице? Или ты хочешь лучезарной, открытой, сказочной, чертовой рыцарской преданности? Будь честнее с этим органом. Потому что именно он создан для любви. И поверь, в нашей обморочной современности — любовь всё равно существует. И она всё такая же — честная, открытая, готовая на всё. Она — ваще не меняется. Она во все времена одна. Миф 6. Он «дозреет», придет ко мне, и у нас всё будет иначе. У нас — будет счастье. Знаем, плавали, рассказываем. «Дозревал», приходил, и у нас была всё та же херня, 4 года, с осложнениями. Только я оказалась уже на месте жены в этом геометрическом уравнении. Потому что тут дело не в ней, его постылой жене. А в нём, который нихера не умеет трудится в отношениях, и привык бегать за быстрым допингом на сторону. Он просто не способен нести ответственность за свой выбор. Быть честным и преданным. Быть в горе и в радости. Ему нужен кто-то третий, четвертый, десятый чтоб отвести «душу» и чресла. Возможно, когда-то он изменится, этого нельзя исключать. Но изменит его не «ваша любовь», малыш. Твоя любовь — не в состоянии сформировать чужой моральный остов. Это личный труд каждого, наедине с собой. Поэтому приготовься к головокружительному перелету под куполом цирка — на место его прежней жены. Когда он и его чемодан постучатся в твою дверь. Миф 7. Их отношения давно не клеились, и я тут ни причем. Наша любовь просто стала катализатором в этой реакции полураспада бла бла бла. Ага, а в кустах случайно оказался рояль. Давай начнем с главного. То, чему следует развалиться — развалится без нашего участия. А если не развалилось — значит держится. И не надо подкладывать заряд динамита под то, что криво-косо, но стоит. У нас нет правообладания на это здание. Оно — чужое. И так ли плохо оно держится, что все наши с тобой слезы, упреки, душевные муки, вкусные ужины и ажурные чулки не в состоянии его разрушить? Один товарищ, украшая лапшой мои слуховые органы, называл свой брак «бизнес-проектом» во имя ребенка. Мне потребовалось время, чтобы понять что не всякий бизнес способен продержаться 10 лет. Походу, их проект не так уж плох, увы мне окаянной. Миф 8. Это — мои чувства, и я люблю его — с кем бы он ни был. Вот тут самое западло. Вот тут миф о бескорыстной любви. И через него — реально сложно продираться.. Тут придется иметь дело с «Любовью» с большой буквы Л, а тема это скользкая, много народу на ней ноги поломали.. но — давай про Любовь, давай. Попробуем понять — кого ты любишь? Его? Или «светлый образ», который не факт, что имеет отношение к оригиналу. Скорее всего — не имеет, потому что производитель этого образа — ты. А этого реального парня — произвел кто-то другой. И шанс, что ваши чертежи совпали — минимальный. Ты знаешь его, реального? Как он спорит что такие дорогие кремы его жене ни к чему, как канючит когда его посылают за овощами, как не хочет играть с сыном, а хочет смотреть футбол? Любовь — это ежедневное совместное действие, ткачество, творчество. И поле его обитания — реальность. И только она. Всё остальное — может и не плохо, но это фантазии. Тут критически важно не перепутать эти два полюса. Миф 9. Они не женаты. Официально. По барабану. Он не свободен. Беги, Форест, пока не влипла. И самый парадокс вот в чем — скорее всего она хорошая. Его жена. И возможно, вы во многом похожи, и встреться вы в столовке, бассейне или на тренинге — вы бы понравились друг другу. И стали подружками. Она не плохая, только потому что между вами стоит он. Попробуйте принять взрослое решение не делать ей говна. Из принципа. Из женской солидарности. Из простой убежденности что из него не слепить конфетки. Компоненты не те. Все эти мифы — я творила сама, и разрушала сама же, в бреду асимметричных отношений пытаясь обрести свое стабильное счастье. Ценой разбитых лбов, разбитых лбов и лбов разбитых. У меня были большие проблемы с любовью и геометрией. И напоследок я позволю себе маленький, но практичный совет (хотя ты о нём и не просила). Если женатый чувак, который подвалил к тебе — тебе не понравился, подними руки к небу и возблагодари Иисуса, Аллаха, вселенную или кого-нибудь, в кого ты веришь. И тихонько отползай, не вступая в диалоги. Если он оказался симпатичным — беги, не оборачиваясь, помолишься по дороге. Но если вдруг Он показался тебе загадочным, по-своему несчастным и каким-то там близким по духу — тут вопрос скорости становится решающим. Максимальной скорости и расстояния, на которое ты успеешь убежать. Только потом, отдышавшись, и чувствуя близость канадской границы, шепни какому-нибудь хранителю, который отвечает за твою безопасность: срочно-срочно, помоги мне! Сохрани меня от этого! Ну, а когда встретишь того, кто будет готов на 100% быть вместе с тобой, быть старомодно, преданно, всегда — помяни добрым словом старого мудрого Каа. Ему будет приятно. Что он тоже так сказать отметился. В том, что очередной мотылек не горит на этой свече. Ира Пэ

А. Муравлёв - Виновата ли я -1960

Из цикла "От всей души"... КУКРЫНИКСЫ... - Эх, Сашка!..Подожди, доживешь до моих лет и жизнь тебе откроется такими красками, о которых ты сейчас даже и не подозреваешь!.. Так мне когда-то говорил мой отец... И вот я дожил... И, действительно: на многие привычные вещи стал я смотреть совершенно по другому: и на летящие мгновениями дни, и на тянущиеся бессонные ночи, и на то, что в жизни насовершал я массу совершенно ненужных поступков, и так далее, и тому подобное... А тут ещё вдруг - новое открытие!.. Оказывается!.. Простой и элементарный месяц сентябрь неожиданно вдруг превратился в Месяц Школьных Воспоминаний... Да и как может быть иначе, если каждое утро мимо моих окон идут в школу сегодняшние ученики, а идут они в ту самую школу, в которой когда-то учился я... ... 1966 год... Начало учебного года... Первый после каникул "классный час"... На улице царствует своими позолоченными цветами сибирское "Бабье лето", картошка в огородах уже выкопана, дожди ещё не зарядили, трава на школьном стадионе ещё не вся пожелтела, гоняй мяч, сколько угодно, в садах и полисадниках созрело самое вкусное лакомство сибирской детворы - крупные ранетки, в магазинах уже продают пузато-полосатые арбузы, уборщицы бесцеремонно выгребают из наших карманов принесенные в школу семечки, а мы... А мы, третьеклассники, сидим, такие, в залитом солнцем классе после каникул: свеженькие, чистенькие, ещё без чернильных пятен на всем - от коленей до макушки, девчонки в белых бантах, мы, пацаны, постриженые все, как один, под "бокс" - идиллия!.. Наша "вторая мама" - Мария Александровна привычно говорит нам о том, что вот вы, ребята, повзрослели на целый год и теперь вы, мол, должны учиться еще лучше, вести себя соответственно, как настоящие октябрята, весной вас будут принимать в пионеры, а туда берут только лучших, так, что, не обижайтесь, мол, потом, если что... Мы сидим... Сидим тихо, так как, волей-не волей, за лето соскучились мы: и по Марии Александровне, и друг по другу, и, чего уж скрывать, по некоторым девчонкам, так что в классе стоит тишина... И вот... "На сладкое"... Мария Александровна объявляет торжественным голосом: - А теперь, ребята, нам с вами предстоит избрать Совет класса!.. Мы оживились, закрутили головами, загалдели... Первым пунктом избирательной кампании стояли выборы Старосты, была тогда такая должность в классе, если кто помнит... Тут кандидатура была без вариантов - третий год подряд на эту должность баллотироваться, кроме Лильки Градовой, было некому... Лилька училась на одни "пятерки", на уроках сидела, как мышь, на переменах скромно читала учебник, а не дралась и не носилась по классу, всегда такая чистенькая, аккуратненькая, вкусно пахнущая "земляничным" мылом - идеальней кандидатуры и быть не могло!.. - Ребята, кто за то, чтобы Старостой класса была Лиля?.. Торжественная длинная пауза и: - Единогласно!.. Первый шаг к демократии был сделан!.. - А теперь, ребята, нам нужно выбрать санитаров класса... Какие будут предложения?.. Мы начинали выкрикивать разные фамилии тех, кому были готовы доверить заглядывать прокурорским взором в наши уши и браковать наши не по "госстандарту" постриженные ногти, но итог "избирательной кампании" санитаров подводила все равно Мария Александровна: - Я предлагаю санитарами избрать Тамару Головину и Тамару Мосину!.. Тем более, что про них даже Агния Барто написала стихотворение, вы его, ребята, должны помнить... - Помним! - восторженно кричал класс, - Мы с Тамарой ходим парой!..Ха-ха-ха-ха!.. - Кто за?.. Надо сказать, что эти две Томки были у нас санитарами, практически, до окончания школы, спасибо Агнии Барто, ну а потом - не поверите! - закончили они, обе-двох, только что открывшееся местное медучилище и стали популярными в нашем небольшом городке медсестрами, сколько жизней спасли Тамара Андреевна и Тамара Ивановна - не сосчитать!.. - А теперь, ребята, настала очередь избрать завхо... - Славка-а-а-а!!! - орал весь класс хором!.. - Амба-а-а-ал!!!... До сих пор, через более чем полвека, я не могу понять, почему именно Славка Цаплин, по прозвищу Амбал, безальтернативно и безоговорочно полным единодушием избирался у нас завхозом?!. Это был фантастический лентяй!.. "Подобрали" мы его в первом классе, заядлого, (даже не второгодника!), третьегодника(!!!), до сих пор портфель в школу ему носила мама, переобувала его утром на пороге школы в принесенную ею же "сменку"; он был старше нас и выделялся из общей массы своим ростом, как дядя Стёпа, сидел на своей "камчатке" в гордом одиночестве без звука и без единой мысли в голове, не писал, не читал, не рисовал, тупо смотрел в пространство перед собой, изредка позволяя себе хмыкать на замечания Марии Александровны, типа, напиши, Слава, хоть пару слов, чтобы дождь пошел; на него все давно махнули рукой, лишь бы не безобразничал, а он и не безобразничал по той простой причине, что и безобразничать ему было тупо лень, или, как говорят сегодня - "в лом"... И почему его каждый год избирали на должность завхоза - где лентяю не было места по определению, так как, нужно было ремонтировать парты, шкафы, полки, следить за цветочными горшками, гонять желающих покататься на двери - есть тайна сия, покрытая мраком... Хотя... Надо отдать должное педагогическим качествам Марии Александровны: "заступив на должность" завхоза класса, Славка преображался, брал в руки отвёртку или молоток и молча, без единого комментария, что-то подбивал-подкручивал, не реагирую даже на похвалу, мол, ладно, чего уж теперь, надо, так надо, чтоб вы без меня делали... - А теперь, ребята, редколлегия нашей стенгазеты... Какие будут предложения?.. Ну, тут выбор был ещё более простым, чем даже вопрос с завхозом Славкой Амбалом... - Колька Куприн! - выкрикивали с задних парт... - Витька Крылов! - летело от окна. - Света Николаева! - вежливо шептали из "партера"... Колька Куприн считался у нас в классе самым настоящим художником: мало того, что он "один-в-один" мог срисовать картинку с обложки учебника по "Родной речи", но он ещё и ловко мог изобразить что-то вроде дружеского жаржа на каждого из нас, за что был неоднократно подвергнут экзекуции, но мужественно продолжал эти шаржи рисовать, его опять били, он опять рисовал, его снова били, он опять за свое, бить его, в конце концов, надоело, все свыклись и успокоились... Витька же Крылов был уже от рождения самым настоящим балагуром и совершенно оправданно гордо носил свое второе имя - Василий Теркин!.. Теркиным его прозвали сразу после какого-то городского Смотра самодеятельности, когда он, единственный ученик из младших классов, как заправский артист, читал с огромной сцены Дома культуры отрывок из поэмы "Василий Теркин", одетый в самую настоящую военную форму с пилоткой и звёздочкой, прыгал и скакал по сцене, выкрикивая: - Едет дальше Вася Теркин, Это был, конечно, он!.. Именно Витьке отводилась роль основного и единственного автора стенгазеты, кому, как не ему, суждено было придумывать всякие смешные рассказы из жизни нашего класса?!. Ну, а единственной девочке в этом трио отводилась, пожалуй, самая главная миссия в новом органе стенной печати - именно Светкин изумительно красивый почерк мог донести до читателя весь смысл задуманного и осуществленного начинающими "акулами пера"!.. Но, всё-таки... Демократия демократией, а здравый смысл никто не отменял и мудрая Мария Александровна, не упуская из своих рук нитей управления, волевым решением определяла руководить стенгазетой своего назначенца - главного редактора, роль которого почётно отводилась Вашему покорному слуге... Не знаю, чем было замотивировано это решение, но моя роль главного редактора стенного печатного органа тиражом в один экземпляр(!!!) сводилась, главным образом, - ни много, ни мало, - к роли этакого "козла отпущения"... Именно с меня строго спрашивала наша учительница за: - Срывы сроков изготовления стенгазеты... Никакие мои отговорки, что, мол, уроков много задали, не принимались и в последний момент объявлялся "аврал", нас чуть ли не на клюшку запирали в классе до момента последнего штриха стенгазеты... Так же я получал нагоняй за: - Несусветную порой белиберду, придуманную автором стенгазеты Крыловым-Теркиным... То, что казалось смешным самому автору, порой не лезло ни в какие ворота и Мария Александровна браковала "материал" на корню, пришлось уже мне самому подключаться и уже вдвоем с Витькой - как Ильф и Петров - мы могли придумать хоть что-то подходящее... А ещё мне попадало: - За многочисленные, хоть и выполненные красивым Светкиным почерком, орфографические ошибки... Красивая, как сам ее почерк, Светка так же красиво делала красивые ошибки и мне стоило больших трудов своей "куриной лапой" исправлять-подчищать за ней огрехи, стараясь не нанести ее шедевральному написанию большого урона... Лишь по линии художника Куприна не было проблем: Колька тупо срисовывал и облагораживал выданные ему мною иллюстрации, открытки или наброски... И все было бы обычно и обыденно, как и всегда в школе, если бы не одно "но", друзья... И это "но" превратило элементарное рутинное школьное мероприятие, каких сотни, в нечто оригинальное, что и запомнилось потом на всю жизнь!.. ...Однажды, в очередной "аврал", так случилось, что срочно-пресрочно нужно было закончить стенгазету до вечера, чтобы завтра с утра она уже висела в классе - то ли смотр был какой, то ли конкурс школьных стенгазет- и нам ничего не оставалось, как собраться у меня дома, чтобы никто не мешал нашим судорожным стараниям... Мама напекла нам пирожков, мы дружно прямо на полу ели эти пирожки, что-то писали-рисовали и в этот момент пришел с работы мой папка... - Ну что, Кукрыниксы, как дела? - спросил он с порога... - Кто, папа?.. - Кукрыниксы! Слыхали про таких?.. Мы засмущались, а отец взял со шкафа модный тогда журнал "Крокодил", полистал и сунул нам под нос картинку: - Вот, смотрите!.. На картинке смешно нарисованный худющий какой-то дядя Сэм куда-то в сторону грозил кулаком... - Есть такая троица художников в Москве, - пояснил нам папка непонятное слово - названная так по слогам их фамилий... Вот и вы тоже, как те Кукрыниксы: Куприн, Крылов и Николаева Света... КУ-КРЫ-НИКС-ы... А вы что, хуже их?.. И отец рассмеялся свои коронным смехом - как горошину в горле перекатывал... И с тех пор... Уж я не знаю, кто первым проболтался - Колька или Витька, но... Так и стали с тех пор нас дразнить во всей школе - от "первачей" до долговязых старшеклассников - Кукрыниксы!.. А нам и нисколько не было обидно!.. Действительно, чем мы были хуже?.. А ещё чуть позже наше детище - стенгазету "Голос детства" - Мария Александровна предложила переименовать и... КУКРЫНИКСЫ... Так и стала называться ставшая самой популярной в школе стенгазета скромного третьего "в" класса... ... Колька Куприн дорос до...нет, не до художника!.. А дорос он до большого-большого начальника: совершенно случайно в Перестройку пересеклись мы на юбилее Первого секретаря обкома КПСС одной из сибирских областей, я был приглашенным артистом, а Кольк...Николай Николаевич Куприн, был в должности завотделом и все это торжество организовывал... Но... На прощание Колька не удержался и подарил мне ...дружеский шарж на меня, сделанный им, как говорится, "на коленке" во время концерта!.. ... Витька Крылов стал настоящим артистом!.. Правда, в кино он не снимается, но, уйдя со сцены, достиг больших успехов в воспитании молодых дарований: его ученики и сегодня служат в крупных театрах Москвы, вплоть до самого МХАТа!.. Виделись мы с ним пару лет назад, повспоминали наше "кукрыниксовское" детство и - вот как совпало! - обменялись мы с ним своими книгами с авторской надписью в подарок друг другу, мелочь, но приятно, черт возьми!.. ... А Света Николаева... Света Николаева в пятом классе осталась круглой сиротой, забрали ее от нас куда-то в детский дом и... И посвятила Светлана Петровна Николаева всю свою оставшуюся жизнь - на пару с мужем - детям, причем, не своим: воспитали они более десятка совершенно чужих им ребятишек-сирот, усыновили их как-то там и вывели в люди: от простых работяг, врачей и учителей до - не поверите! - до академиков и чемпионов мира!.. А Ваш покорный слуга - главный редактор тех самых "Кукрыниксов" - просто взял и написал об этом, как сумел, вложив в текст всю свою душу, честное слово!.. ... ... ... Александр Волков...

У Лёки большие щеки Когда Лёка только-только родился и разбудил мир своим громким возмущенным криком (как, дескать, смели меня потревожить?), врач высоко поднял его и поздравил Лёкину маму: – Ну и богатырь у вас! Щекан! Действительно, Лёкины щеки – персиковые, пухлые, ярко-красные – были просто изумительными! Лёка рос, а щечки не теряли своей очаровательной пухлости. Никто, ну никто не мог спокойно пройти мимо Лёкиных щек! Так хотелось поцеловать, потрогать, ухватить, легко ущипнуть, потрепать ласково. Больше всего к щекам приставала мамочка. – Ах вы, щечки мои расписные! И что это малыш у меня такой щекастый? И что это он щеки свои развесил, не пройти, не проехать? – смеясь говорила мама. А папа даже сочинил стихотворение: У Лёки большие щеки. И ямки на них – глубоки. Наш Лёка – розовощекий. Спелые щеки у Лёки. Вообще-то папа никогда стихов не писал, другого склада человек был. А тут – вот, нате, пожалуйста! Щеки вдохновили. Из-за щек Лёка не умел обижаться. Только он надуется, разозленный, выпятит нижнюю губу, а щеки от обиды еще больше станут! Стоит такой Лёка нахмуренный, губы – алым бантиком, и щеки, щеки! Поневоле все хохотать начинают! А Лёка сердиться перестает – ну стоит ли дуться, раз кругом все хохочут? Да и зачем такому хорошенькому мальчику сердиться? Кудри светлые, как у девочки, глаза – тоже светлые, как мамино вкусное какао. – Эх, Лёка, Лёка, будешь ты у нас актером! – говорила частенько тетя Маша, забегавшая в гости к Лёкиным родителям. – Актеры всегда такие: красивые, белокурые, розовощекие! Лёка тогда еще значения слова «актер» не понимал, но приношения тети Машины – петушков на палочках – принимал благосклонно, авансом. Засунув золотистого петуха или белку за щеку, Лёка становился похожим на хомяка с запасом зерна в известном месте. – Хомяк, а с мамой поделишься? – спрашивала мама, присаживаясь на корточки перед сыном. – На! – великодушно отзывался Лёка, протягивая леденец. – А с папой? А с тетей Машей? Лёка делился со всеми. Лёка – это вообще-то Артем. Хотя, конечно, имя Лёка больше похоже на Алексея, или Александра, или даже Леонида. Но тут дело в самом Лёке: пока сын не умел говорить, «Темочка, Тема», – повторяла мама часто. – Ёка, – повторил за ней сын. – Лёка. Вот так все узнали, что он именно Лёка. …Иногда к Лёке приходила невеста. Это была дочка тети Шуры из соседней квартиры – Иришка. Она важно и неторопливо ступала крепкими, толстыми ножками в черных ботинках и всегда молча усаживалась на Лёкин резной стульчик с нарисованными вишнями. Жених от избытка чувств высыпал перед ней все свои игрушки, а Иришка смотрела на них синими колокольчиковыми глазами довольно равнодушно – мол, меня так просто не задобрить. Она была младше Лёки на два года. Иришкины короткие тугие косички, такие маленькие, светленькие косички, всегда смешно торчали в разные стороны внизу пушистого затылка. Их, как и Лёкины щеки, любили потрогать. Это были их детские сокровища, которые как магнит притягивали взрослые руки. Когда началась война, Лёке исполнилось пять лет. Он скакал по квартире, размахивая саблей, целился из окна из воображаемого пулемета и не понимал, отчего мама так плачет, провожая папу на войну. Это же так интересно – воевать! – думал он. …Бу-бу-ух! – кричала первое время Иришка довольно восторженно, когда немцы бомбили Ленинград, и не понимала, отчего мамы – ее и Лёкина – мечутся по квартире (ночевали женщины теперь вдвоем, чтобы было не так страшно), спешно закутывают детей и бегут по темным лестницам в бомбоубежище, сырое и холодное. Вскоре Иришка перестала так весело кричать. Все дети вообще быстро повзрослели, особенно когда такой родной, такой мирный город оказался в кольце. Лёкина и Иришкина мамы не покинули города. Их общая подруга с детьми, пытаясь выбраться в жизнь по Дороге жизни – искристому льду Ладожского озера – настойчиво звала их с собой. Сомневались. Побоялись. В грузовик с Клавой и тремя ее детьми попала бомба – и все ушли под лед потревоженного озера. И Лёкина мама решила не рисковать. – Ничего, Шурочка, проживем как-нибудь. Много людей осталось, будем помогать друг другу, – твердо сквозь слезы шептала Лёкина мама. Много осталось людей в Ленинграде. Слишком много. А чем больше людей – тем больше нужно для них еды… Оттого и хоронили на Пискаревском кладбище целыми школами и детскими садами. Лёка быстро понял, что к чему, то есть что хлеба просить не надо, если не хочешь огорчить маму, а вот Иришка долго, нудно и жалобно плакала, выпрашивая что-нибудь покушать. Много раз они вместе с Лёкой обшаривали буфет, где, казалось, еще остался хлебный дух, зачем-то рылись в пустой кладовке, гремели пустыми кастрюлями. Жила волшебная надежда – а вдруг? Вдруг что-нибудь? Нашла же Аня Мартынова с первого этажа под диваном целый и невредимый грецкий орех, когда диван разобрали на растопку. Она скорлупу от этого ореха показывала Лёке и Иришке – мол, надо верить, надо искать. Они верили и искали. Но ничего не находили. – Скоро это закончится, маленький, потерпи, – уговаривала мама Лёку, деля на крохотные кусочки хлеб, полученный по карточкам и уже не пахнувший хлебом. Но это продлилось долгих-долгих 900 дней и 900 ночей. Иногда приходила тетя Маша, приносила в узелке мяту или зверобой – заваривать чай; у нее дома хранились запасы сушеных лекарственных трав. Добрая соседка как-то поделилась с Лёкой и Иришкой осколками жженого сахара – она его наковыряла в земле у сгоревших Бадаевских складов. Тетя Шура и Лёкина мама по очереди ходили за водой на Неву и варили жидкий темный суп из столярного клея и кусочков кожаной сумки. А как-то раз тетя Маша принесла детям скрюченную, кривую (но настоящую!) – морковку. У Иришки к тому времени выпали почти все молочные зубы – от голода, у Лёки зубы сильно шатались, но пока держались в распухших деснах. Морковку разрезали на кусочки и давали сосать детям каждый день, на ночь. Ночи были особенно тяжелы. И больше никто не говорил: «У Лёки большие щеки». Лёкины щеки впали, а лицо заострилось и побледнело. А потом Иришка с Лёкой располнели на глазах – лица стали круглыми и отечными. Лёка, как-то проснувшись утром, увидел перед собой странную завесу темноты с еле пробивавшейся полосой света. – Мама, мама, что это? Ночь, что ли? Почему темно? Мама прикоснулась к его глазам своими пальцами – и брызнул свет. – Мама, что это? – Лёка очень испугался. – Ручки подними, вот так подержи глазки… Чтобы не закрывались, – у мамы дрожал голос, дрожали распухшие обветренные руки. Это от голода припухали веки и закрывали глаза всей своей массой. Смутно Лёка помнил, как мама, укутав детей с ног до головы, тащила их в звенящую колкую метель, как Иришка плакала, отказываясь идти на негнущихся, отечных ногах, просилась на ручки или в саночки. Лёкина мама уговаривала ее, упрашивала, умоляла идти, тащила за рукав шубы, но в санки не сажала – во-первых, оттого, что нагружены они были узлами и баулами, а во-вторых, оттого, что суеверно боялась посадить туда живого ребенка – всего два дня назад она отвезла на этих санках на кладбище тетю Шуру. Вообще саночки были легкие, длинные, удобные, и у мамы их часто одалживали соседи, чтобы отвозить умерших родственников. Теперь же Лёкина мама с детьми перебиралась в квартиру к тете Маше – вдвоем ведь не так страшно в городе, который стал ловушкой. Печку давно топили книгами. Иришка уже не просила есть и все время мерзла, даже когда на ощупь была горячей. Лёка, чтобы развеселить девочку, стал распухшими в суставах пальцами выводить угольком на страницах книг каракули. Стал пробовать рисовать. Нарисовал домик, потом кошку, потом яблоко. Увидев яблоко, Иришка словно очнулась – затрясла большой головой на тонкой шее и потребовала: «Дай!» Ох, и досталось же тогда Лёке за нарисованное яблоко! Да и не только за яблоко. Мама запретила рисовать в книгах. – Книги – это книги, а не тетрадки. Надо относиться к ним с уважением, – отчитывала сына мама. – Мы же их в печке жжем, – возразил Лёка. – Это – другое, – отрезала мама. С ней не поспоришь. Даже в такие страшные дни мама пыталась с ним заниматься – учить буквы, например. Еще мама читала Лёке и Иришке стихи, но только те, в которых не было ничего про еду. Однажды утром Иришка не проснулась. Дома никого из взрослых не было, и Лёка долго будил ее, но Ира никак не открывала опухшие глазки. Пришла мама с водой, хотела сварить суп – еще оставалось немножко клейстера и крахмала для супа. – Мама, мамочка! Надо Иришке супа дать – она не хочет вставать, она совсем заболела, мам! – бросился к ней Лёка. Лёкина мама стояла усталая, в больших валенках, вся обмотанная тряпьем поверх полушубка, и, сняв заледенелые варежки, дышала на красные отечные руки. Она немного согрелась и, подойдя к Иришке, стала зачем-то надевать на нее шубу, повязывать голову пуховым платком. Иришка так и не проснулась – головка ее свесилась на грудь, и на лицо упали светлые пряди – раньше из них плели смешные косички. Мама вынесла Иришку на улицу. На санки. Лёка сразу все понял. – Мам, Иришка спит, потому что умерла? – спросил он, когда мама вернулась за забытыми рукавицами. – Да, сыночек. – И ты ее увезешь? – Да, Лёка. – Я с тобой пойду! – Не надо, Лёка, милый, – мама погладила его по голове. – Ты лучше иди, попрощайся с ней. Иришка лежала в санках укутанная, и цвет лица у нее был какой-то ненастоящий – голубой. Внизу они столкнулись с тетей Машей. Она тоже посмотрела на санки. С минуту женщины молчали. Тетя Маша смотрела в сторону. – Ох, ну зачем ты все на нее напялила! Ей же все равно, а Лёке бы шубенка осталась! – неожиданно отругала маму тетя Маша и забрала из ее рук веревку от санок. – Идите домой! Сама отвезу! Мама с Лёкой ее послушались – попробуй не послушаться такую строгую тетю Машу. Лёка помнил, что мама только просила тетю Машу, чтобы Иришку похоронили не в общей могиле, а рядом с мамой, и предлагала для этого отдать могильщикам хлебные карточки Иришки. – …Ничего, Лёка, выдержим. Победит наш папа фашистов, весна наступит, ручейки побегут, птички запоют. И будет все как раньше. Папа вернется с войны, – шептала мама, лежа рядом с Лёкой, обняв его одной рукой. А Лёке не верилось, что все будет как прежде, и казалось, что вся еда осталась в другом, мирном Ленинграде, где нет сигналов воздушной тревоги и надписей на щитах: «Граждане! Во время артобстрела эта сторона улицы наиболее опасна!», где не отвозят людей на саночках на кладбище. В этот мирный город ушли, взявшись за руки, веселая Иришка и пухлощекий Лёка. И другой, новый, голодный Лёка никак не мог отыскать эту заветную тропинку к прежнему сытому Ленинграду. Лёкина мама верила в счастливый исход войны и жила этой верой. Иногда Лёка сквозь тяжелую дремоту (голодный сон – самый тяжелый, отупляющий, словно отнимающий последние силы) слышал, как мама, наклонившись над ним, тихо шептала-причитала: – Только живи, Лёка, милый. Дыши, живи! Потерпи, мальчик мой сладкий… Папа вернется с войны… Тепло будет… Хлеб будет. Много хлеба. – Очень много? – всегда уточнял Лёка, облизывая сухие губы. – Очень. На всех хватит. И в полудреме, под монотонный стук метронома (радио никогда не выключали) Лёка представлял, как война закончилась, все фашисты убиты и все-все папы возвращаются к себе домой веселые, красивые, с хлебом под мышкой. И Лёка еще подумал: вот вернется Иришкин папа с войны, а Иришки-то нет, и тети Шуры нет. Что он будет делать тогда? Лёкина мама слегла в начале марта – все пыталась скинуть непослушные закутанные ноги с кровати и никак не могла. Нет, один раз у нее это получилось. Стала вставать на ноги и упала на пол. Лёка пытался маму поднять, но так и не смог – пришлось ждать возвращения тети Маши. Тетя Маша почти всегда что-нибудь приносила из еды. Хоть капельку, хоть чуть-чуть, но приносила. На этот раз она принесла немного хлеба из опилок. Тетя Маша разделила сухие, крошащиеся корочки, дала Лёке; а Лёкина мама стала отказываться. – Не буду, Марья. Все равно меня это уже не спасет. Вам с Лёкой больше достанется. Сбереги его, ради Бога, – слабо шептала мама, а тетя Маша ругалась: – А тебя не спрашивают! Рот открой! И вот тебе хлеб! – Господи, только Лёка пусть живет… Только не оставь Лёку, – шелестели мамины губы, а когда тетя Маша вновь отлучилась из дома, подозвала к себе сына и вытащила из своего рта длинный кусок корки. – Ешь, Лёка, ешь, милый. Силы тебе нужны, – и, несмотря на его слабые протесты, запихивала Лёке корку. Прошло уже много лет, а Лёка, вернее, отец Артемий, ясно помнит те продуваемые, просветлевшие от мартовского холодного солнца улочки, по которым они с тетей Машей везли маму на санках. Лёка все время оглядывался на санки и поправлял мужскую шапку-ушанку на маминой голове. Ему казалось, что маме холодно. В опустевшей мерзлой квартире Лёка заплакал. Впервые за всю блокаду. А потом тетя Маша навалила на него кучу одежды и тряпья – так, что тяжело стало дышать, но Лёка все равно никак не мог согреться. – Тетя Маша, а я тоже когда умру – то усну, да? – Да, Лёка. Спи. – И вы меня тоже на саночках отвезете? – Спи, Лёка, не думай ни о чем… – А мертвые всегда в земле спят, никогда не просыпаются? – Не знаю, Лёка… Спи! …И это действительно было пробуждение из мертвых – настоящим первым, главным чудом, ознаменовавшим начало всех других чудес, – когда Лёку на руках вынесли из мертвого дома чужие люди, и Лёкино сердце непонятно каким образом еще выстукивало мгновения жизни. Лёку отнесли в какой-то детский дом или больницу, он не знал. Запомнилась одна большая комната, в которой Лёка долго, целую вечность лежал, – сдвинутые кровати с такими же, как он, детьми-дистрофиками, окна с опущенными светомаскировочными шторами и время от времени – грохот снарядов где-то совсем рядом, при прицельном обстреле. Он теперь уже не вставал, все время тихо лежал, просыпаясь, только когда его губ касалась ложечка с мучным жидким супом. Однажды Лёка разлепил тяжелые веки и увидел, как тетя в белом халате держит маленькое зеркальце у рта мальчика или девочки, лежащей на соседней кровати. Лёке это так и врезалось в память – зачем в такое время в зеркало смотреться? Потом этого ребенка унесли и на его место положили другого. Лёка запомнил унесенного – волосы у него были рыжие, солнечные. А руки – тонюсенькие; они болтались в широких рукавах, как у куклы. Вскоре Лёка понял, что уносят умерших. А потом неожиданно кормить стали все чаще и чаще, и однажды выдали всем детям по ломтику настоящего, пахнущего хлебом ХЛЕБА! Лёку выходили, спасли, и блокада была прорвана, а потом была настоящая еда, которую можно было есть, и Победа в разноцветных огнях салюта, и приход с войны закопченного, постаревшего Лёкиного отца – без ноги. Это отец отыскал сына в детдоме, запрыгнул на костылях в столовую, где Лёка золотушными прозрачными руками ел картошку в мундире, и, улыбнувшись, сказал: «Ну, здравствуй, Лёка – большие щеки!» Правда, у Лёки щек теперь и в помине не было, одни острые скулы. …Отец Артемий всегда называет хлеб – хлебушком. – Купили хлебушка? – Тебе белый хлебушек или нет? – Ну, доедай хлебушек, Танечка. Отец Артемий довольно часто, ну раз в неделю точно, выбирается на Пискаревское кладбище, чтобы отслужить панихиду. Где-то здесь (он точно места не помнит) лежит его мама – 25-летняя молодая мама, здесь лежат тетя Шура с Иришкой, тетя Маша и тот рыжеволосый ребенок, из блокадной больницы, здесь много, много народа лежит. Много детей – нераскрывшихся маленьких жизней. А в храм на поминальный стол отец Артемий всегда приносит свежие ароматные белые булочки с изюмом. Для мамы. Лёкина мама их очень любила. У отца Артемия четверо детей, четверо внуков и три внучки. И когда отец Артемий со всей своей семьей, со всеми внуками и внучками приезжает в храм, то кажется странным, что ничего этого могло и не быть: не было бы этих людей, если б тогда, много лет назад, в остывшем блокадном городе мамина молитва не сохранила маленького мальчика по имени Лёка. Отец Артемий будет помнить об этом спасении до конца своей земной жизни. И благодарить Бога. И благодарить маму. Мама! Милая, любимая, родная мама, спасибо тебе! Автор: Елена Коровина

МАМА, КАК ТЕБЯ МНЕ НЕ ХВАТАЕТ. А мне как в детстве, снова снилась мама, Меня за что-то глУпого карит, Что каши с молоком поел я мало, Всё доедать с тарелки мне велит. Дала мне к чаю, пироги с вареньем, На сковородке жаренный омлет, Вот только мамы нету, к сожалению, Как плохо, когда рядом мамы нет. Мне хочется опять к тебе прижаться, Просить прощения, за боль былых обид, И рядышком о чём-нибудь шептаться, Но вот который год она молчит. Прости за всё, прости меня родная, Что на могилку редко захожу, И плача, тебя водкой поминаю, За многое теперь себя сужу. Ах, как мне не хватает тебя, мама, С годами только это осознал, На сердце вечно будет болеть рана, Сколь я тебя напрасно обижал. Прости, прости за всё меня, родная, Душа твоя витает в небесах, Ты за меня там молишься, я знаю, И слышу шёпот, на твоих губах. #ВалерийШторм

ГВАДАЛКВИВИР - Тону! – пожаловался кто-то сидящему с удочкой Федору Дуняшину. Недалеко от берега медленно плыла лысая голова. Федор спросил: - Чего это ты здесь плаваешь в такую рань? Голова прохрипела: - Утопиться хотел. Дуняшину стало любопытно. Он пошел параллельно дрейфующей голове. - А зачем же ты хотел утопиться? Лысый горестно вздохнул: - Жена заначку нашла... - И только-то? – недоверчиво спросил Дуняшин. - А знаете, сколько там было? – обиделся утопленник. – Пять тыщ баксов. – Ого! И на что же ты копил? Кстати, как тебя зовут? Я – Федор. - А я Ипа. Ипполит то есть… Хотел в Гондурас съездить, - признался Ипа. - К-куда? – Дуняшин от неожиданности чуть сам не оказался в воде. – Почему в Гондурас? – У меня с детства интерес к этой стране. «Почему это именно Гондурасом у нас ругаются? - думал я. – Неужели там так все плохо?» И вообще, есть что-то притягательное в названии этой страны. Вы только послушайте: Гон-ду-рас! - Сам ты Гондурас! – брюзгливо сказал Федор. – Ну, нашла жена твою заначку… И что, из-за этого топиться? А не проще было дать ей по лбу? - Что вы, что вы! – зашлепал руками по воде Ипа. – У нас не такие отношения… - Да? А чего ты тогда бабки от нее заначиваешь? – Хотел поставить перед фактом: вот мол, Лизонька, у меня такая мечта, поехали давай в Гондурас. И показал бы ей деньги… - Да ты вылезай из воды, простынешь, - озабоченно сказал Дуняшин, протягивая руку Ипе. – Слушай, а чего ж ты не утонул-то, чего на помощь звал? - Вы знаете, передумал, - сказал Ипа, выкарабкиваясь на берег. – Уже когда с моста летел, меня как ошпарило: «Ну и на кой мне этот Гондурас? Если бы это и в самом деле была хорошая страна, разве бы ею ругались?». И знаете, что я надумал? Начну заново копить деньги. Для поездки на Гвадалквивир. - Ну ты и урод! – в сердцах сплюнул Дуняшин. – Это еще что за страна такая? - Не страна. Это река такая есть. В Испании, - мечтательно сказал Ипполит. – Вы только послушайте, как она звучит: Гва-дал-кви-вир! - Уф, устал я от тебя! – рассердился Дуняшин. – Вот где ты свои штаны и все прочее оставил? - На мосту. - Ну так беги за своими шмотками, пока им ноги не приделали! - Бегу, бегу! – Ипполит бодро припустил к виднеющемуся в утренней дымке мосту, мелькая грязными босыми подошвами. - Ишь ты, Гвадалквивир ему подавай, - бормотал, возвращаясь к своему заветному рыбному местечку, Федор Дуняшин. Но бормотал не зло, а по-доброму. Потому как понравился ему этот дурында Ипа с его мечтой. И теперь Федор думал вот о чем: у него самого была притырена заначка. Немного – на моторную лодку копил. Но на съездить с женой и детьми поездом хотя бы на Байкал, чистыми и глубокими водами которого Федор грезил с детства, а потом как-то забыл, вполне хватит… А лодка может и подождать! Марат ВАЛЕЕВ.

Что натворил!": как советский спортсмен оказался единственным человеком, отказавшимся склонить флаг своей страны перед императором Японии. Дело было на церемонии открытия Зимней Олимпиады 1972 года в японском городе Саппоро. Знаменосцем советской команды был лыжник Вячеслав Веденин. Страна возлагала на него большие надежды: он был двукратным чемпионом мира, а на прошлой Олимпиаде из всей мужской сборной стал единственным призером Игр. Согласно протоколу церемонии открытия Игр, каждый знаменосец должен был склонить флаг перед ложей императора Хирохито — того самого, что правил Японией еще во время Великой Отечественной войны. Перед выходом на стадион инструктор из ЦК напомнил Веденину о его обязанностях, но наши хоккеисты отговорили знаменосца преклонять флаг страны: "Слава, ты перед кем наше знамя будешь преклонять?! Поднял на вытянутых руках – и строевым шагом! Понял?!" (Из интервью В.П. Веденина газете "Спорт-Экспресс"). Веденин так и поступил. Из всех знаменосцев только советский лыжник отказался склонять флаг своей страны перед японским монархом. Зарубежная пресса раскритиковала жест нашего спортсмена, разразился скандал. "Что натворил?! Дома ответишь!" — грозили чиновники из Спорткомитета Вячеславу Петровичу, но он не жалел о своем поступке. А своим выступлением на Олимпиаде заткнул всех критиков и недоброжелателей. Советский лыжник считался фаворитом индивидуальной гонки на 30 километров с раздельным стартом. Веденин должен был выйти на дистанцию одним из последних. Уже стартовала добрая половина лыжников, как вдруг погода резко испортилась: повалил густой и липкий снег, трассу замело, а значит и подготовка лыж пошла насмарку. В те времена на Олимпиадах еще не существовало микст-зон и журналисты сновали среди спортсменов прямо в стартовом городке. Веденин старательно перемазывал лыжи, когда к нему подошел японский корреспондент и на ломаном русском спросил: "Неужели вы думаете, что это поможет? Такой снег же валит". Вячеслав Петрович бранным словцом отмахнулся от журналиста и через несколько минут вышел на старт. Японец запомнил удивительное выражение, и на следующий день одна из местных газет вышла примерно с таким заголовком: "Советский лыжник Веденин перед стартом сказал волшебное слово "дахусим" и выиграл олимпийское золото". Веденин стал первым советским лыжником, завоевавшим олимпийское золото в личных гонках. Но но этом его исторические достижения не закончились. С 1956 года сборная СССР оставалась без золота в мужской эстафете. В Саппоро казалось, что победа вновь уплывает: перед заключительным этапом идущие первыми норвежцы опережали нашу команду на минуту с лишним. Отставание советской сборной казалось бесконечным. Разочарованные журналисты и болельщики покидали стадион. Разозлившийся Веденин был финишером эстафеты и решил спасти безнадежную гонку хитростью: он досрочно поздравлял своего норвежского оппонента Харвикена с победой и сделал вид, что "перемазывает" лыжи. Норвежец купился на этот трюк и принялся спешно менять смазку, чем только навредил себе. За первые три километра "Удав", как называли Веденина за неуступчивый характер, отыграл у Харвикена 20 секунд. Норвежец нервничал, постоянно оглядывался и в итоге упустил огромное преимущество. Нечеловеческих усилий стоило Вячеславу Петровичу отыграть 1 минуту у лидирующих норвежцев. Финишную черту он пересек уже олимпийским чемпионом, едва не потеряв сознание. Так вошел в историю великий лыжник Вячеслав Веденин. Он не только отказался склонять флаг нашей страны, но и дважды "поднимал" его ввысь своими победами. Чтобы об этой истории узнало как можно больше людей, поделитесь этой публикацией со своими друзьями.

Из цикла "Праздник каждый день!.."... ЭХО ПЕРВОЙ ЛЮБВИ... Эхо Первой Любви!.. Только и всего, казалось бы, но... Первая Любовь... Всего два слова... Но эти два слова вмещают в себя целую человеческую жизнь... Закаты и рассветы у деревенского пруда... Отражение в ночной воде Большой Медведицы... Волнение.... И, конечно, первый поцелуй... ... Было небо ниже... Были звезды ярче... И прозрачный месяц плыл в туманной мгле... ... Все это было... Когда-то... В 1978-м году... И звали ее Марина... Из славного города Тольятти приехала она на каникулы к бабушке в Сибирь... А тут я... Вот оно как бывает, оказывается.. .... Звёздное лето... Мешки писем... Трое суток в общем вагоне поезда на третьей полке у туалета с пьяными дембелями... Необдуманные слова... Дурацкая гордость... Костер из привезенных писем... ... "Вот и все, Я себя от тебя отлучаю. Вот и все, Я себя от тебя отучаю"... Ещё даже не была написана песня "Горький мед", были только стихи Павлинова... "Унижаться, любя, Не хочу и не буду!. " ... Эх, молодость-молодость!.. ... Я пронес Первую Любовь в своем сердце через всю свою жизнь, через три своих брака, как ни странно... Это было, как в песне "Проводы любви": "И осталась в небе светлая полоска, Чистая, как память о тебе..." А это и была память, чистая и светлая, как в песне... Я помнил Марину всегда, писал ей неотпрпвленные письма, сочинял неисполненные песни, мысленно с ней разговаривал... И первая моя супруга о ней знала, и вторая, а вот третья... Через 35 лет моя нынешняя жена Лариса нашла мне ту самую Марину... Протянула мне телефон: - На, Марина твоя... И вышла... Деревянными руками я поднял трубку к уху... - Алло, Саша, это ты?.. И ушла земля у меня из-под ног... ... Зачем Лариса это сделала?.. - Если б ты слышал свой голос, когда рассказывал мне о Марине! - был ее ответ... - Я не могла её тебе не найти!.. ... И что же?.. А просто: поговорили мы несколько раз с Мариной по телефону, обменялись письмами.. И отпустила меня моя Первая Любовь навсегда... Осталось только вот это стихотворение... .. ПАМЯТЬ... Нам уже не вернуть: то июльское небо, С миллиардами звезд, отраженных в пруду. И осталась в душе: то ли быль, то ли небыль, То ли сон, то ли явь В тридевятом году... Нам уже не вернуть: ни людских пересудов, Ни молвы, ни наветов, ни хвалы, ни хулы. От того, что тебя до сих пор не забуду, Я смотрю вечерами в пустые углы... В недочитанных книгах - желтеют страницы. В недописанным письмах - пустые листы. Мы не в силах понять, как могло так случиться, Что собрать не сумели осколки мечты?!. Нам уже не вернуть: ни слезы, ни улыбки, Ни прощального вслед на перроне гудка. Ничего не вернуть... Но с надеждой зыбкой До сих пор я в ночи ожидаю звонка... ... Почему мне так грустно?.. ... ... ... Александр Волков...