Предыдущая публикация
ⒶⓅⓍⓤⒷ
"ТАК НАЧИНАЛСЯ АКВАРИУМ..."
АНАТОЛИЙ "ДЖОРДЖ" ГУНИЦКИЙ
Часть Первая
БОРЯ И ТОЛЯ
----------------------------
Мне рассказал Джордж, что с Борисом Гребенщиковым они познакомились то ли в 1961-ом, то ли в 1962-ом. году. Давно это было. Очень давно.
Жили тогда Борис и Джордж в Московском районе, на Алтайской улице, в доме номер двадцать два...
Джордж рассказал, что его семья поселилась на Алтайской раньше, чем семейство Бориса. Джордж не помнит, как он звал Бориса тогда, когда они познакомились, ведь с тех пор прошло больше сорока с крючком лет. За эти годы и не такое можно позабыть. В анналах истории Гуры сказано, что за сорок лет принц Джон Горностай забыл, как зовут его мать. Или он этого и не знал никогда. .
Некоторые люди думают и даже предполагают, что прежде Джордж называл Бориса Борей, а Борис называл Джорджа Толей. Да, когда-то бывало и такое. Джордж рассказал мне, что тогда он еще не был Джорджем. Что Джорджем он стал значительно позднее. Потому что так его стал называть Борис в начале семидесятых. Давно это было. Очень давно.
Тогда, в ту сладкую и свежую пору Борис и Джордж много и часто слушали БИТЛЗ, и еще им очень нравились сольные альбомы Джорджа Харрисона.
Борис решил, что Джордж (тот, который Толя) похож на Харрисона. Джордж не возражал. Он даже и не думал возражать...
Итак, Борис стал называть его Джорджем. Джордж не был особенно похож на Харрисона. Но все-таки благодаря черным волосам, и усам, и бороде ( тоже черным) некоторое небольшое сходство с Харрисоном наблюдалось.
Джордж рассказал мне, что вроде бы вскоре после того как Борис стал называть его Джорджем, он стал называть Бориса Бобом. Быть может, они даже одновременно перестали называть друг друга Борей и Толей, и стали именовать друг друга Боб и Джордж.В ближайшем дальнейшем их уже мало кто знал как Толю и Борю – кроме родителей, конечно, и скучных официальных персонажей, с которыми каждому из нас, так или иначе, вне зависимости от наших желаний, рано ли, поздно ли, но приходится иногда общаться.
Забежим немного вперед. Не стоит даже комментировать, что теперь – сегодня – нынче – да и давно уже, всяческая публика — и широкая, и узкая, и столичная, и провинциальная, — знает Гребенщикова именно как Бориса. Другие его имена – даже такое имя как Пурушотамма – для публики менее очевидны. Только это уже ее проблемы. Но никак не Джорджа. Который с давних, с туманных и с дымчатых пор, просто самым естественным образом привык - и не отвыкнуть ему от этого никак, правда, и не желает он отвыкать – к имени Боб. По-другому обращаться к своему другу он не желает. Ну не растреливать же его теперь за это.
Боб и Джордж – это была очень боевая пара. Сильнейший в своем роде психоделический дуэт. Да, Джордж сам говорил мне об этом В тот самый день, когда он пришел к выводу, что теперь Борис не назвал бы его Джорджем. Из-за полуотсутствия волос. То есть, волосы у Джорджа по-прежнему остались черными, только.самих волос, уже подернутых легким хворостом седины, не слишком много. Боб тоже не может похвастаться особенно пышной шевелюрой.
Специфическую манеру общения дуэта Боб — Джордж совсем недавно, летом 2007-го, подметила Катя Рубекина, прелестная барышня-администратор группы АКВАРИУМ, которая присутствовала при одном их диалоге.
Трудно сказать, о чем они тогда разговаривали.
Никто этого не знает, а они cами — едва ли помнят.
Тогда Катя сказала: «вы говорите на каком-то своем, на особенном языке».
Едва ли кто-нибудь стал бы с ней спорить. Они – то есть Боб и Джордж – и не стали с ней спорить.
Джордж рассказал мне, что когда его семья поселились на Алтайской улице, то из окон был виден Московский проспект. Странная информация. Ежели она соответствует действительности, то получается, что в 1959-ом году еше не было построено солидное – большое - реальное множество домов, которые теперь находятся между домом номер 22 по Алтайской улице и Московским проспектом. Однако не верить - не доверять Джорджу – подозревать его в неискренности – в фальши – в лукавстве –нет совершенно никаких оснований. В конце концов, ему в 1959 году было всего-то навсего шесть лет. К тому же тогда Джордж и не был еще Джорджем. И еще Джордж говорит, что Боб и его семья поселились в этом доме на несколько лет позже, году в 1961-ом. Или немного раньше?
Итак, в те магические древние годы Джордж (который тогда еще вовсю был Толей) и Боб (который в те же досторические времена был для Толи только Борей) жили в соседних парадных, Толя – на третьем этаже, в квартире номе 53, а Боря – на пятом, в квартире номер 44... Школа четыреста двадцать девятая, в которой оба они – то есть и Боря, и Толя - учились, находилась рядом, в соседнем здании. Боря учился на класс ниже, потому что родился он в ноябре тысяча девятьсот пятьдесят третьего, в конце месяца, 27-го, а Толя немного пораньше, 30 сентября.Толя закончил 429-ую школу, а Боря сразу по окончании восьмого класса перешел в 239-ую физико-математическую. Но они все равно продолжали дружить. Общаться — беседовать- встречаться — слушать музыку – немного собирать марки — гулять во дворе. Или не гулять. Или не во дворе. Или не собирать.
Судя по рассказам Бориса тех дальних, давно ушедших лет, в 239-ой было повеселее. Чем же именно? Джордж сказал, что как раз этого он и не помнит, потому что в этой школе не учился... Но предположил наличие в 239-ой некоего более сильного и учебного, и общественно-тусовочного драйва. Наверное, так оно и было.
Зато в бесхитростно-традиционной 429 –ой имелось немало своих плюсов и самое главное, что русский язык и литературу там преподавала замечательная Ася Львовна Майзель. Еще она вела после уроков литературный кружок. Джордж говорит, что на занятиях кружка собиралось не слишком много любителей литературы, однако и он, и Борис посещали этот кружок обязательно. В этот же кружок ходил Валерий Обогрелов, их хороший приятель — правда, в большей степени Джорджа, чем Бориса. Валера, добившийся потом немалых успехов в качестве режиссера ленинградско-петербургского-петроградского телевидения, некоторое время даже считался одним из аппаратчиков раннего АКВАРИУМА. Какой-либо конкретной аппаратурной деятельностью он в аквариумном сообществе никогда не занимался. Даже не планировал особенно ею заниматься. Возможно, что-то еще по «обогрелово-аквариумной» теме подзабылось…Так ведь недаром почтенный Олег Гаркуша, являющийся помимо своего знаменитого аукцыонного шоуменства еще и поэтом, и автором мемуарного типа книги «Мальчик как мальчик», говорит, что лучше писать мемуаристику в раннем, в не старом возрасте, пока еще из головы не улетучились блоки воспоминаний. С одной стороны, мистер Гаркундель прав : «береги честь смолоду», «жизнь надо прожить так…», «мы всех лучше, мы всех краше» и все такое прочее. Но когда воспоминательный аудио-видео блок просматривается с высот — холмов — горок — возвышений собственного экспириенса, то тогда некоторые зоны видны гораздо более отчетливо. Более детально и остро.Более еще как-то.
А некоторые – да, они забываются. Что ж делать, нет в этом мире совершенства.
----------------------------
Мне рассказал Джордж, что с Борисом Гребенщиковым они познакомились то ли в 1961-ом, то ли в 1962-ом. году. Давно это было. Очень давно.
Жили тогда Борис и Джордж в Московском районе, на Алтайской улице, в доме номер двадцать два...
Джордж рассказал, что его семья поселилась на Алтайской раньше, чем семейство Бориса. Джордж не помнит, как он звал Бориса тогда, когда они познакомились, ведь с тех пор прошло больше сорока с крючком лет. За эти годы и не такое можно позабыть. В анналах истории Гуры сказано, что за сорок лет принц Джон Горностай забыл, как зовут его мать. Или он этого и не знал никогда. .
Некоторые люди думают и даже предполагают, что прежде Джордж называл Бориса Борей, а Борис называл Джорджа Толей. Да, когда-то бывало и такое. Джордж рассказал мне, что тогда он еще не был Джорджем. Что Джорджем он стал значительно позднее. Потому что так его стал называть Борис в начале семидесятых. Давно это было. Очень давно.
Тогда, в ту сладкую и свежую пору Борис и Джордж много и часто слушали БИТЛЗ, и еще им очень нравились сольные альбомы Джорджа Харрисона.
Борис решил, что Джордж (тот, который Толя) похож на Харрисона. Джордж не возражал. Он даже и не думал возражать...
Итак, Борис стал называть его Джорджем. Джордж не был особенно похож на Харрисона. Но все-таки благодаря черным волосам, и усам, и бороде ( тоже черным) некоторое небольшое сходство с Харрисоном наблюдалось.
Джордж рассказал мне, что вроде бы вскоре после того как Борис стал называть его Джорджем, он стал называть Бориса Бобом. Быть может, они даже одновременно перестали называть друг друга Борей и Толей, и стали именовать друг друга Боб и Джордж.В ближайшем дальнейшем их уже мало кто знал как Толю и Борю – кроме родителей, конечно, и скучных официальных персонажей, с которыми каждому из нас, так или иначе, вне зависимости от наших желаний, рано ли, поздно ли, но приходится иногда общаться.
Забежим немного вперед. Не стоит даже комментировать, что теперь – сегодня – нынче – да и давно уже, всяческая публика — и широкая, и узкая, и столичная, и провинциальная, — знает Гребенщикова именно как Бориса. Другие его имена – даже такое имя как Пурушотамма – для публики менее очевидны. Только это уже ее проблемы. Но никак не Джорджа. Который с давних, с туманных и с дымчатых пор, просто самым естественным образом привык - и не отвыкнуть ему от этого никак, правда, и не желает он отвыкать – к имени Боб. По-другому обращаться к своему другу он не желает. Ну не растреливать же его теперь за это.
Боб и Джордж – это была очень боевая пара. Сильнейший в своем роде психоделический дуэт. Да, Джордж сам говорил мне об этом В тот самый день, когда он пришел к выводу, что теперь Борис не назвал бы его Джорджем. Из-за полуотсутствия волос. То есть, волосы у Джорджа по-прежнему остались черными, только.самих волос, уже подернутых легким хворостом седины, не слишком много. Боб тоже не может похвастаться особенно пышной шевелюрой.
Специфическую манеру общения дуэта Боб — Джордж совсем недавно, летом 2007-го, подметила Катя Рубекина, прелестная барышня-администратор группы АКВАРИУМ, которая присутствовала при одном их диалоге.
Трудно сказать, о чем они тогда разговаривали.
Никто этого не знает, а они cами — едва ли помнят.
Тогда Катя сказала: «вы говорите на каком-то своем, на особенном языке».
Едва ли кто-нибудь стал бы с ней спорить. Они – то есть Боб и Джордж – и не стали с ней спорить.
Джордж рассказал мне, что когда его семья поселились на Алтайской улице, то из окон был виден Московский проспект. Странная информация. Ежели она соответствует действительности, то получается, что в 1959-ом году еше не было построено солидное – большое - реальное множество домов, которые теперь находятся между домом номер 22 по Алтайской улице и Московским проспектом. Однако не верить - не доверять Джорджу – подозревать его в неискренности – в фальши – в лукавстве –нет совершенно никаких оснований. В конце концов, ему в 1959 году было всего-то навсего шесть лет. К тому же тогда Джордж и не был еще Джорджем. И еще Джордж говорит, что Боб и его семья поселились в этом доме на несколько лет позже, году в 1961-ом. Или немного раньше?
Итак, в те магические древние годы Джордж (который тогда еще вовсю был Толей) и Боб (который в те же досторические времена был для Толи только Борей) жили в соседних парадных, Толя – на третьем этаже, в квартире номе 53, а Боря – на пятом, в квартире номер 44... Школа четыреста двадцать девятая, в которой оба они – то есть и Боря, и Толя - учились, находилась рядом, в соседнем здании. Боря учился на класс ниже, потому что родился он в ноябре тысяча девятьсот пятьдесят третьего, в конце месяца, 27-го, а Толя немного пораньше, 30 сентября.Толя закончил 429-ую школу, а Боря сразу по окончании восьмого класса перешел в 239-ую физико-математическую. Но они все равно продолжали дружить. Общаться — беседовать- встречаться — слушать музыку – немного собирать марки — гулять во дворе. Или не гулять. Или не во дворе. Или не собирать.
Судя по рассказам Бориса тех дальних, давно ушедших лет, в 239-ой было повеселее. Чем же именно? Джордж сказал, что как раз этого он и не помнит, потому что в этой школе не учился... Но предположил наличие в 239-ой некоего более сильного и учебного, и общественно-тусовочного драйва. Наверное, так оно и было.
Зато в бесхитростно-традиционной 429 –ой имелось немало своих плюсов и самое главное, что русский язык и литературу там преподавала замечательная Ася Львовна Майзель. Еще она вела после уроков литературный кружок. Джордж говорит, что на занятиях кружка собиралось не слишком много любителей литературы, однако и он, и Борис посещали этот кружок обязательно. В этот же кружок ходил Валерий Обогрелов, их хороший приятель — правда, в большей степени Джорджа, чем Бориса. Валера, добившийся потом немалых успехов в качестве режиссера ленинградско-петербургского-петроградского телевидения, некоторое время даже считался одним из аппаратчиков раннего АКВАРИУМА. Какой-либо конкретной аппаратурной деятельностью он в аквариумном сообществе никогда не занимался. Даже не планировал особенно ею заниматься. Возможно, что-то еще по «обогрелово-аквариумной» теме подзабылось…Так ведь недаром почтенный Олег Гаркуша, являющийся помимо своего знаменитого аукцыонного шоуменства еще и поэтом, и автором мемуарного типа книги «Мальчик как мальчик», говорит, что лучше писать мемуаристику в раннем, в не старом возрасте, пока еще из головы не улетучились блоки воспоминаний. С одной стороны, мистер Гаркундель прав : «береги честь смолоду», «жизнь надо прожить так…», «мы всех лучше, мы всех краше» и все такое прочее. Но когда воспоминательный аудио-видео блок просматривается с высот — холмов — горок — возвышений собственного экспириенса, то тогда некоторые зоны видны гораздо более отчетливо. Более детально и остро.Более еще как-то.
А некоторые – да, они забываются. Что ж делать, нет в этом мире совершенства.
НОТА И ЧАЙКА
-------------------------------
Да и не было его никогда. Едва ли оно здесь появится.
Зато Джордж рассказал мне, что во-первых, планировка квартиры у Бориса было точно такой же, как и у него, у Джорджа. И что во-вторых, он (Джордж) нередко — частенько – не раз и не два – много раз — из года в год – неоднократно — бывал у Бориса дома; и тогда, когда Борис еще был Борисом, и, конечно же несколько попозже, когда Борис уже стал для него Бобом. Боб (или еще Борис, сейчас уже сложно – нереально — невозможно в этом разобраться) рассказывал ему, что у них дома раз или даже два раза пел Евгений Клячкин. Случилось это в ту эпоху, когда в стране начали звучать живые песни Высоцкого, Окуджавы, Кукина, Галича, Кима, Дулова, Матвеевой и, конечно, Клячкин тоже шел в этом ряду. Ну а потом, вскоре, в России забурлила мощная – сильнейшая — всепроникающая – будто бы все преодолевающая – якобы всеобъемлющая — могучая рок-н-ролльная волна.
У Боба дома была магнитофонная приставка «Нота» , а у Джорджа появилась «Чайка».
Потом Боб стал пользоваться более фундаментальным и надежным «Днипро-4», а у Джорджа появилась «Астра». Мало чем — немногим очень — почти и ничем – и не уступавшая четвертому «Днепру».
Но может быть, «Астра» тоже была четвертая?
А может быть, «Днипро» вообще был без номера?
Да, совсем не исключено. Может быть. Вероятно. Спорно. Но реально. А может быть, мистер Гаркундель прав, и в самом деле лучше писать мемуары в достаточно раннем возрасте.?
Лет эдак с пяти?
С девяти?
С двух с половиной?
Или с одиннадцати?
Или с семнадцати?
Нет, Джордж все равно считает, что это не обязательно и не слишком нужно. Кстати, он сообщил мне, что бывали времена, когда ему приходилось ощущать некоторые небольшие проблемы, связанные с его собственной двухименностью. Да, прочно прицепилось к нему второе имя. То самое, которое ему дал Боб. Настолько крепко и круто прицепилось, что сам Джордж давным-давно вопринимает его как свое основное.
Конечно, это немного делириумозная ситуация.
Даже психопатическая.
Малость дурдомовская.
Чуть-чуть шизоидная. Да.
Но с тех пор, как Боб стал называть не Толей, не Анатолием, а Джорджем, многое все-таки изменилось для самого Джорджа в окружающем пространстве. Ведь большинство близких и своих людей называют его именно Джорджем. Ну разве что один старинный приятель –неважно кто именно – мог или даже любил в состоянии легкого, ничем не отягощенного подпития, назвать его Джорджелло, впрочем, в этом никогда не было никакой ощутимой, сознательно апробированной и четко прослеживаемой системы.
Да и может ли быть в этом какая-либо система? Нужна ли она тут?
Нет, едва ли.
Нет, ничуть — ни в коем случае — она не нужна.
Некоторые люди еще отчего-то называют Джорджа Георгием.
Это они, конечно, из-за собственного невежества так поступают. Из- за незнания, из-за тотальной необразованности своей; вот Боб так никогда его не называл, он и не думал никогда Джорджа Георгием называть, и даже в дурном, в тройном сне, ему подобное никогда бы, и ни за что в голову не пришло. Наверное, если бы он, Боб, услышал когда-либо, что Джорджа зовут каким-то Джорджелло, то уж точно не был бы доволен и рад. Да и с чего бы Боб стал радоваться тому нелепому обстоятельству, что его друга Джорджа, кто-то — да пусть он и тысячу раз под шофе! –называет Джорджелло?
Нет, не стал бы Боб этому радоваться. Удивился бы? Да, наверное. Справедливости ради следует отметить и уточнить, что и Джордж, в свою очередь, никогда, даже и в гомогенном, в тертом, в сверхпроникновенном, в суперпронизывающем состоянии не стал бы ни за что называть своего старого друга Борькой, Бориской и тем более БГ.
Все же есть некоторый резон остановиться на буквосочетании БГ. Джордж, конечно же, никогда так не обращался к Бобу, однако иногда, во время некоторых своих журналистко — публицистических — окололитературных – бумагомарательных игр, он порой использовал это не слишком им любимое буквосочетание. То бишь БГ. Да, был такой мелкий грех. Но при этом никогда — никак – ни за что – и ни в какую — не мог Джордж врубиться и понять, отчего некоторые его коллеги –журналисты – очеркологи- интервьюеры и статьепроизводители ставят после буквы Б точку. Джорджа это всегда дико и чудовищно, и страшно, и беспредельно бесило.
Ну, хорошо, черт с вами, пусть БГ . Ладно. Жрите. Хавайте. Лопайте.
ДОРОГА НА ОСТРОВ
--------------------------------------
Подавитесь. Но почему же сначала Б, потом точка, и потом Г.? Почему Б.Г.? Почему?
Так до сих пор никто и не ответил Джорджу на этот вопрос.
Боб летнее время прежде обычно проводил в Сестрорецке. Однажды, осенью, вернувшись из Сестрорецка в Ленинград, он долго и упорно, и страстно, и много рассказывал Джорджу про пионерлагерь ВТО в Сестрорецке. Загадочно и заманчиво звучали незнакомые, неведомые еще Джорджу имена и фамилии – Андрей Ургант, Ольга Казико, Елена Попова, Балашова, Агранова, Менакер, Клыков. Джордж еще не знал этих людей и никогда их не видел, но, по рассказам Боба, именно они и составляли едва ли не самую сердцевину Бытия. Позже Джордж узнал их и убедился, что Боб прав. И еще был Лолик Ромалио, который жил неподалеку от метро «Фрунзенская». Бывал ли когда-нибудь Джордж у Ромалио? Если и бывал, то один раз, вместе с Бобом. Ромалио был мулатом и играл на гитаре, и они с Бобом пели в Сестрорецке «Битлз», что-то типа «Ticket to Ride». Вроде бы как раз Ромалио и научил Боба играть на гитаре эту песню... .
Однажды летом Джордж поехал к Бобу в Сестрорецк, поехал он туда из Ушково. Где сам отдыхал много лет подряд. Сестрорецк в ту пору был тихим, сонным, пыльным, но большим дачно-деревенским поселком с длинными уютными улочками и деревянным вокзальчиком бледно-синего цвета.
Давно все это было, очень давно. Ежели еще учесть, что мобильных телефонов тогда, на изломе шестидесятых годов, не было даже ни в сытой Европе, ни в отвязной Америке, ни в социалистически-патриархальной, бодрствующей и вместе с тем злобно-дремлющей и постоянно что-то отрыгивающей России, то остается неясным и непонятным, каким же образом Боб и Джордж (то бишь, тогда еще Боря и Толя), смогли договориться о дне прибытия Джорджа в Сестрорецк. Да, совершенно непонятно. Может быть, они каким-то образом списывались? Но не с помощью же электронной почты, про которую тогда вообще никто не имел ни малейшего представления. Потому что ее и де факто, и де юре еще не существовало. Теоретически они могли списываться посредством традиционной почты. Конвертной и марочной. Почтальонной. Бандерольной.Что ж, это не исключено. Хотя нет никаких реальных доказательств того, что Боб и Джордж когда-нибудь писали другу другу письма. Или посылали бандероли.
Однако как бы там ни было, Джордж к Бобу в Сестрорецк в самом деле приезжал. Правда, дорога занимала гораздо больше времени, чем пребывание на сестрорецкой территории. Да, недолго он там был, однако успел заметить: Бобу там было очень даже нескучно.У него горели, сияли глаза! А такое с Бобом приключалось, ну и теперь, конечно, бывает тогда, когда Боб занимается каким-то очень важным для него делом. АКВАРИУМОМ, например. Само собой, во времена пребывания Боба в Сестрорецке, никакого АКВАРИУМА еще не было.
Ехал Джордж туда, в Сестрорецк, следующим образом: из Ушково на автобусе до Зеленогорска, потом на электричке до Белоострова, а от Белоострова до Сестрорецка. Этот фрагмент (кусок)дороги ему страшно нравился. Особенно на перегоне от Белоострова до станции Курорт. И от станции Курорт до Сестрорецка – тоже. Но от Белоострова до Курорта –больше. Так сложились жизнь и история, что возле Курорта, и в самом Курорте Джордж всегда ощущал себя особенно уютно и комфортно. Как – то на своем законном месте. Кстати, отметить, что в былые времена у Джорджа был большой и кайфовый значок с надписью «Ceorgia For A Good Time Or A Life Time». Он его часто носил. Этот значок и теперь живет, только тихо – бесшумно – незаметно – скрытно — таинственно - дремлет – отдыхает в недрах джорджевского жилища.
Боб тоже никогда не имел ничего против Курорта. Однажды, в самом начале семидесятых или даже в конце шестидесятых, мама Бориса, Людмила Харитоновна, отправилась в марте в Курорт. И взяла с собою Боба и Джорджа. То есть Борю и Толю. Было уже не холодно, снег подтаивал, солнышко посвечивало, они пошли вверх по берегу Сестры, неподалеку от того магического места, где она раздваивается и образует Остров. Еще и столовая тогда там, в Курорте была – такая обычная, стандартная, никакая, типа советского traditional кафе, неподалеку от железнодорожной станции. Работала она. Но вот только тогда, в самом начале семидесятых или в конце шестидесятых, они – то есть ни Боря, ни Толя, и вообще еще никто — толком ничего и не знали про Остров. В духовном смысле Острова еще не было. Знание про Остров пришло несколько позже, а именно — летом 1974 года. После того как Джордж, который в то время сольно отдыхал в Курорте на даче вместе со своей бабушкой, отправился странствовать по уютным холмам, тропинкам, перелескам и кустам. Сначала он забрел на шоссе. Пошел вперед, в сторону Дюн. Машин и автобусов проезжало не очень много. Потом идти по шоссейной дороге надоело — осточертело — скучно стало, захотелось забрести в какие-нибудь более уютные и камерные места. Джордж в целом представлял себе где находится, однако без полутонов и нюансов.
Пошел вниз, в сторону воды.
Вот и дорога, явно ведущая к заливу.
Не широкая дорога, не шоссейная, а скорее проселочная.
Или похожая на проселочную.
Вот и пансионат «Дюны»...
Вот и сам залив.
Джордж пошел вдоль берега залива, вдоль берега мелкого и такого Финского залива. Вокруг купались, загорали, по-летнему резвились совершенно разной масти люди. И такие, и сякие. Джордж никого из них не знал. Никто из них тоже не знал Джорджа, но ни для кого– ни для Джорджа, ни для купающихся, загорающих, резвящихся и разномастных людей это не стало проблемой. Было, кстати, тепло, не очень жарко, не дико и страшно жарко, не охуительно жарко, но тепло, в самом деле тепло, эдак вот ласково и по-летнему тепло. Это было лето, именно лето, о котором Майк Науменко в свое время пел, что оно сведет его со света...
Джордж продолжал идти вдоль берега.
Все было как-то естественно.
Как нередко бывает в молодости.
Наверное, так бывает только в молодости.
Некоторые нюансы и детали окружающего воспринимались Джорджем просто и естественно. Сами собой. Поэтому он в эти нюансы, и уж тем более, и в детали, не пытался вдумываться. Что-то, впрочем, запомнилось само собой. Что-то совсем не запомнилось... Например, много лет спустя, Джордж честно пытался понять, видел ли он в то время, когда шел вдоль берега Финского залива, дальние полоски фортов и блестящую точечку Кронштатдского храма... Нет, вроде бы нет. Не запомнились ему и люди, находившиеся неподалеку. Правда, они ему совершенно были незнакомы, поэтому – отчего бы – зачем – почему - чего ради, — спрашивается, он должен был их запоминать?
Они разве родственники ему ?
Друзья?
Коллеги по какой-нибудь работе?
Собутыльники из рок-клуба?
Тусовщики из Сайгона?
Он разве учился вместе с ними?
Лежал в больнице в одной палате?
Стоял в очереди в продуктовый магазин в начале девяностых?
Ехал с ними в поезде из Питера в Хельсинки или из Хельсинки в Питер? (Джордж нечасто уезжал за границу, но в Финляндии почему-то был три раза).
Летел вместе с ними на самолете в Варшаву ?
Нет, разумееется, нет. Но следует признать - для более точного и емкого понимания того, о чем рассказывал Джордж, — что по берегу Финского залива он шел примерно в 1974 году, тогда как и рок-клуб, и поездки в страну Суоми, и в Варшаву, и обратно, и отстаивание в разных очередях, и преотвратное вылеживание в больницах, и тусовка в Сайгоне – все эти восхитительные, чудесные, загадочные, не очень понятные, а иногда и не очень желательные, но такие разные жизненные вибрации начались гораздо позже. Потому –то Джордж и не запомнил детишек, купающихся в заливе Финском в тот сюрреально-далекий день вместе со своими бабушками. Бабушек он также не запомнил. Только одну их них, высокую и стройную, с ласковым, но металлическим лицом, в кривых солнцезащитных очках, в темно-желтой футболке с надписью «The Cristie N», которая с элегантно-назависимым видом курила неподалеку – а может, она и не была бабушкой? -от дремлющей и темной воды залива гадкие болгарские сигареты «Оpal».
Все же остальное….
Да и нечего больше было тогда запоминать. Зато он никогда не забудет, и рассказывал об этом уже неоднократно, раз триста сорок, что после того, как он перешел через русло одного из рукавов Сестры на другой берег, то почти сразу же увидел пару иностранцев-немцев ( он слышал, как они смеялись и разговаривали именно по-немецки!), которые обнявшись, пошли в сторону ближайших кустов.
Дальше, дальше, вперед. Потом немного свернул в сторону. Вновь увидел метрах в пятнадцати перед собой немецкую пару. Они целовались. Медленно, жадно. О, чмок me baby. Джордж снова развернулся. Вперед, вперед. Вбок, наверх. …
Продолжение следует....
_________________________________________________
-------------------------------
Да и не было его никогда. Едва ли оно здесь появится.
Зато Джордж рассказал мне, что во-первых, планировка квартиры у Бориса было точно такой же, как и у него, у Джорджа. И что во-вторых, он (Джордж) нередко — частенько – не раз и не два – много раз — из года в год – неоднократно — бывал у Бориса дома; и тогда, когда Борис еще был Борисом, и, конечно же несколько попозже, когда Борис уже стал для него Бобом. Боб (или еще Борис, сейчас уже сложно – нереально — невозможно в этом разобраться) рассказывал ему, что у них дома раз или даже два раза пел Евгений Клячкин. Случилось это в ту эпоху, когда в стране начали звучать живые песни Высоцкого, Окуджавы, Кукина, Галича, Кима, Дулова, Матвеевой и, конечно, Клячкин тоже шел в этом ряду. Ну а потом, вскоре, в России забурлила мощная – сильнейшая — всепроникающая – будто бы все преодолевающая – якобы всеобъемлющая — могучая рок-н-ролльная волна.
У Боба дома была магнитофонная приставка «Нота» , а у Джорджа появилась «Чайка».
Потом Боб стал пользоваться более фундаментальным и надежным «Днипро-4», а у Джорджа появилась «Астра». Мало чем — немногим очень — почти и ничем – и не уступавшая четвертому «Днепру».
Но может быть, «Астра» тоже была четвертая?
А может быть, «Днипро» вообще был без номера?
Да, совсем не исключено. Может быть. Вероятно. Спорно. Но реально. А может быть, мистер Гаркундель прав, и в самом деле лучше писать мемуары в достаточно раннем возрасте.?
Лет эдак с пяти?
С девяти?
С двух с половиной?
Или с одиннадцати?
Или с семнадцати?
Нет, Джордж все равно считает, что это не обязательно и не слишком нужно. Кстати, он сообщил мне, что бывали времена, когда ему приходилось ощущать некоторые небольшие проблемы, связанные с его собственной двухименностью. Да, прочно прицепилось к нему второе имя. То самое, которое ему дал Боб. Настолько крепко и круто прицепилось, что сам Джордж давным-давно вопринимает его как свое основное.
Конечно, это немного делириумозная ситуация.
Даже психопатическая.
Малость дурдомовская.
Чуть-чуть шизоидная. Да.
Но с тех пор, как Боб стал называть не Толей, не Анатолием, а Джорджем, многое все-таки изменилось для самого Джорджа в окружающем пространстве. Ведь большинство близких и своих людей называют его именно Джорджем. Ну разве что один старинный приятель –неважно кто именно – мог или даже любил в состоянии легкого, ничем не отягощенного подпития, назвать его Джорджелло, впрочем, в этом никогда не было никакой ощутимой, сознательно апробированной и четко прослеживаемой системы.
Да и может ли быть в этом какая-либо система? Нужна ли она тут?
Нет, едва ли.
Нет, ничуть — ни в коем случае — она не нужна.
Некоторые люди еще отчего-то называют Джорджа Георгием.
Это они, конечно, из-за собственного невежества так поступают. Из- за незнания, из-за тотальной необразованности своей; вот Боб так никогда его не называл, он и не думал никогда Джорджа Георгием называть, и даже в дурном, в тройном сне, ему подобное никогда бы, и ни за что в голову не пришло. Наверное, если бы он, Боб, услышал когда-либо, что Джорджа зовут каким-то Джорджелло, то уж точно не был бы доволен и рад. Да и с чего бы Боб стал радоваться тому нелепому обстоятельству, что его друга Джорджа, кто-то — да пусть он и тысячу раз под шофе! –называет Джорджелло?
Нет, не стал бы Боб этому радоваться. Удивился бы? Да, наверное. Справедливости ради следует отметить и уточнить, что и Джордж, в свою очередь, никогда, даже и в гомогенном, в тертом, в сверхпроникновенном, в суперпронизывающем состоянии не стал бы ни за что называть своего старого друга Борькой, Бориской и тем более БГ.
Все же есть некоторый резон остановиться на буквосочетании БГ. Джордж, конечно же, никогда так не обращался к Бобу, однако иногда, во время некоторых своих журналистко — публицистических — окололитературных – бумагомарательных игр, он порой использовал это не слишком им любимое буквосочетание. То бишь БГ. Да, был такой мелкий грех. Но при этом никогда — никак – ни за что – и ни в какую — не мог Джордж врубиться и понять, отчего некоторые его коллеги –журналисты – очеркологи- интервьюеры и статьепроизводители ставят после буквы Б точку. Джорджа это всегда дико и чудовищно, и страшно, и беспредельно бесило.
Ну, хорошо, черт с вами, пусть БГ . Ладно. Жрите. Хавайте. Лопайте.
ДОРОГА НА ОСТРОВ
--------------------------------------
Подавитесь. Но почему же сначала Б, потом точка, и потом Г.? Почему Б.Г.? Почему?
Так до сих пор никто и не ответил Джорджу на этот вопрос.
Боб летнее время прежде обычно проводил в Сестрорецке. Однажды, осенью, вернувшись из Сестрорецка в Ленинград, он долго и упорно, и страстно, и много рассказывал Джорджу про пионерлагерь ВТО в Сестрорецке. Загадочно и заманчиво звучали незнакомые, неведомые еще Джорджу имена и фамилии – Андрей Ургант, Ольга Казико, Елена Попова, Балашова, Агранова, Менакер, Клыков. Джордж еще не знал этих людей и никогда их не видел, но, по рассказам Боба, именно они и составляли едва ли не самую сердцевину Бытия. Позже Джордж узнал их и убедился, что Боб прав. И еще был Лолик Ромалио, который жил неподалеку от метро «Фрунзенская». Бывал ли когда-нибудь Джордж у Ромалио? Если и бывал, то один раз, вместе с Бобом. Ромалио был мулатом и играл на гитаре, и они с Бобом пели в Сестрорецке «Битлз», что-то типа «Ticket to Ride». Вроде бы как раз Ромалио и научил Боба играть на гитаре эту песню... .
Однажды летом Джордж поехал к Бобу в Сестрорецк, поехал он туда из Ушково. Где сам отдыхал много лет подряд. Сестрорецк в ту пору был тихим, сонным, пыльным, но большим дачно-деревенским поселком с длинными уютными улочками и деревянным вокзальчиком бледно-синего цвета.
Давно все это было, очень давно. Ежели еще учесть, что мобильных телефонов тогда, на изломе шестидесятых годов, не было даже ни в сытой Европе, ни в отвязной Америке, ни в социалистически-патриархальной, бодрствующей и вместе с тем злобно-дремлющей и постоянно что-то отрыгивающей России, то остается неясным и непонятным, каким же образом Боб и Джордж (то бишь, тогда еще Боря и Толя), смогли договориться о дне прибытия Джорджа в Сестрорецк. Да, совершенно непонятно. Может быть, они каким-то образом списывались? Но не с помощью же электронной почты, про которую тогда вообще никто не имел ни малейшего представления. Потому что ее и де факто, и де юре еще не существовало. Теоретически они могли списываться посредством традиционной почты. Конвертной и марочной. Почтальонной. Бандерольной.Что ж, это не исключено. Хотя нет никаких реальных доказательств того, что Боб и Джордж когда-нибудь писали другу другу письма. Или посылали бандероли.
Однако как бы там ни было, Джордж к Бобу в Сестрорецк в самом деле приезжал. Правда, дорога занимала гораздо больше времени, чем пребывание на сестрорецкой территории. Да, недолго он там был, однако успел заметить: Бобу там было очень даже нескучно.У него горели, сияли глаза! А такое с Бобом приключалось, ну и теперь, конечно, бывает тогда, когда Боб занимается каким-то очень важным для него делом. АКВАРИУМОМ, например. Само собой, во времена пребывания Боба в Сестрорецке, никакого АКВАРИУМА еще не было.
Ехал Джордж туда, в Сестрорецк, следующим образом: из Ушково на автобусе до Зеленогорска, потом на электричке до Белоострова, а от Белоострова до Сестрорецка. Этот фрагмент (кусок)дороги ему страшно нравился. Особенно на перегоне от Белоострова до станции Курорт. И от станции Курорт до Сестрорецка – тоже. Но от Белоострова до Курорта –больше. Так сложились жизнь и история, что возле Курорта, и в самом Курорте Джордж всегда ощущал себя особенно уютно и комфортно. Как – то на своем законном месте. Кстати, отметить, что в былые времена у Джорджа был большой и кайфовый значок с надписью «Ceorgia For A Good Time Or A Life Time». Он его часто носил. Этот значок и теперь живет, только тихо – бесшумно – незаметно – скрытно — таинственно - дремлет – отдыхает в недрах джорджевского жилища.
Боб тоже никогда не имел ничего против Курорта. Однажды, в самом начале семидесятых или даже в конце шестидесятых, мама Бориса, Людмила Харитоновна, отправилась в марте в Курорт. И взяла с собою Боба и Джорджа. То есть Борю и Толю. Было уже не холодно, снег подтаивал, солнышко посвечивало, они пошли вверх по берегу Сестры, неподалеку от того магического места, где она раздваивается и образует Остров. Еще и столовая тогда там, в Курорте была – такая обычная, стандартная, никакая, типа советского traditional кафе, неподалеку от железнодорожной станции. Работала она. Но вот только тогда, в самом начале семидесятых или в конце шестидесятых, они – то есть ни Боря, ни Толя, и вообще еще никто — толком ничего и не знали про Остров. В духовном смысле Острова еще не было. Знание про Остров пришло несколько позже, а именно — летом 1974 года. После того как Джордж, который в то время сольно отдыхал в Курорте на даче вместе со своей бабушкой, отправился странствовать по уютным холмам, тропинкам, перелескам и кустам. Сначала он забрел на шоссе. Пошел вперед, в сторону Дюн. Машин и автобусов проезжало не очень много. Потом идти по шоссейной дороге надоело — осточертело — скучно стало, захотелось забрести в какие-нибудь более уютные и камерные места. Джордж в целом представлял себе где находится, однако без полутонов и нюансов.
Пошел вниз, в сторону воды.
Вот и дорога, явно ведущая к заливу.
Не широкая дорога, не шоссейная, а скорее проселочная.
Или похожая на проселочную.
Вот и пансионат «Дюны»...
Вот и сам залив.
Джордж пошел вдоль берега залива, вдоль берега мелкого и такого Финского залива. Вокруг купались, загорали, по-летнему резвились совершенно разной масти люди. И такие, и сякие. Джордж никого из них не знал. Никто из них тоже не знал Джорджа, но ни для кого– ни для Джорджа, ни для купающихся, загорающих, резвящихся и разномастных людей это не стало проблемой. Было, кстати, тепло, не очень жарко, не дико и страшно жарко, не охуительно жарко, но тепло, в самом деле тепло, эдак вот ласково и по-летнему тепло. Это было лето, именно лето, о котором Майк Науменко в свое время пел, что оно сведет его со света...
Джордж продолжал идти вдоль берега.
Все было как-то естественно.
Как нередко бывает в молодости.
Наверное, так бывает только в молодости.
Некоторые нюансы и детали окружающего воспринимались Джорджем просто и естественно. Сами собой. Поэтому он в эти нюансы, и уж тем более, и в детали, не пытался вдумываться. Что-то, впрочем, запомнилось само собой. Что-то совсем не запомнилось... Например, много лет спустя, Джордж честно пытался понять, видел ли он в то время, когда шел вдоль берега Финского залива, дальние полоски фортов и блестящую точечку Кронштатдского храма... Нет, вроде бы нет. Не запомнились ему и люди, находившиеся неподалеку. Правда, они ему совершенно были незнакомы, поэтому – отчего бы – зачем – почему - чего ради, — спрашивается, он должен был их запоминать?
Они разве родственники ему ?
Друзья?
Коллеги по какой-нибудь работе?
Собутыльники из рок-клуба?
Тусовщики из Сайгона?
Он разве учился вместе с ними?
Лежал в больнице в одной палате?
Стоял в очереди в продуктовый магазин в начале девяностых?
Ехал с ними в поезде из Питера в Хельсинки или из Хельсинки в Питер? (Джордж нечасто уезжал за границу, но в Финляндии почему-то был три раза).
Летел вместе с ними на самолете в Варшаву ?
Нет, разумееется, нет. Но следует признать - для более точного и емкого понимания того, о чем рассказывал Джордж, — что по берегу Финского залива он шел примерно в 1974 году, тогда как и рок-клуб, и поездки в страну Суоми, и в Варшаву, и обратно, и отстаивание в разных очередях, и преотвратное вылеживание в больницах, и тусовка в Сайгоне – все эти восхитительные, чудесные, загадочные, не очень понятные, а иногда и не очень желательные, но такие разные жизненные вибрации начались гораздо позже. Потому –то Джордж и не запомнил детишек, купающихся в заливе Финском в тот сюрреально-далекий день вместе со своими бабушками. Бабушек он также не запомнил. Только одну их них, высокую и стройную, с ласковым, но металлическим лицом, в кривых солнцезащитных очках, в темно-желтой футболке с надписью «The Cristie N», которая с элегантно-назависимым видом курила неподалеку – а может, она и не была бабушкой? -от дремлющей и темной воды залива гадкие болгарские сигареты «Оpal».
Все же остальное….
Да и нечего больше было тогда запоминать. Зато он никогда не забудет, и рассказывал об этом уже неоднократно, раз триста сорок, что после того, как он перешел через русло одного из рукавов Сестры на другой берег, то почти сразу же увидел пару иностранцев-немцев ( он слышал, как они смеялись и разговаривали именно по-немецки!), которые обнявшись, пошли в сторону ближайших кустов.
Дальше, дальше, вперед. Потом немного свернул в сторону. Вновь увидел метрах в пятнадцати перед собой немецкую пару. Они целовались. Медленно, жадно. О, чмок me baby. Джордж снова развернулся. Вперед, вперед. Вбок, наверх. …
Продолжение следует....
_________________________________________________
Следующая публикация
Нет комментариев