Предыдущая публикация
«Мать» - автор рассказа В.
Вересаев
«Я шел по улицам Дрездена, шел смотреть Сикстинскую мадонну. Ею все восхищались. Между тем снимки картины, которые мне приходилось видеть, оставляли меня равнодушным. Я знал – я буду стоять перед картиною и стараться натащить на себя соответствующее настроение.
Я вошел в Цвингер (музей). Вот небольшая дверь в угловую северную комнату. С неприятным, почти враждебным чувством я вошел в комнату. Перед глазами мелькнули знакомые контуры, яркие краски одежд. ОНА!
Одиноко, в большой, идущей от пола золотой раме высилась у стены картина. На диванчике и у стены сидели и стояли люди, тупо-почтительно глазея на картину. «Товарищи по несчастью!» - подумал я, смеясь в душе.
И вдруг – незаметно, нечувствительно – все вокруг как-будто стало исчезать. Все больше затуманивались на картине старый Сикст и кокетливая Варвара. И среди этого тумана ярко выделялись два лица Младенца и Матери. Он большими, страшно большими и страшно черными глазами пристально смотрел поверх голов вдаль. Эти глаза видели вдали все: вставших на защиту порядка фарисеев, и предателя-друга, и чиновника-судью, и народ, кричащий: «Распни его!». Он видел, как будет стоять под терновым венцом, исполосованный плетьми.
И рядом с ним – она, серьезная и задумчивая, с круглым девичьим лицом, отуманенным дымкой предчувствия. Я смотрел, смотрел, и мне казалось: она живая, и дымка то надвигается, то сходит с ее молодого, милого лица. А в уме бессмысленно повторялось начало прочитанной внизу надписи: «Сделано Рафаэлем для черного монаха…»
Она не прижимала сына к себе, не старалась защитить от будущего. Она, напротив, поворачивала его навстречу будущему. И серьезное, сосредоточенное лицо ее говорило: «Настали тяжелые времена, и не видеть нам радости. Но нужно великое дело, и благо ему, что он это дело берет на себя!» И лицо ее светилось благоговением к его подвигу и величавою гордостью, А когда свершится подвиг, ее сердце разорвется от материнской муки и изойдет кровью. И она знала: это…
Вечером я сидел на террасе. На душе было так, как будто в жизни случилось что-то очень важное. Вдруг радость охватила меня, - радость и гордость за человечество, которое сумело воплотить и вознести на высоту ТАКОЕ материнство. И мне, неверующему, хотелось молиться ей.
Темнело. Я шел через площадь. Вот он молчаливый Цвингер. Окна темны. И мне стало странно: неужели и в той комнате может быть темно, неужели ее лицо не светится?
Следующая публикация
Комментарии 3