Предыдущая публикация
«Слепнево для меня, как арка в архитектуре…
…– Но всё мне памятна до боли
тверская скудная земля.
А.А. Ахматова.
… Сначала маленькая, потом все больше и больше и, наконец, полная свобода…», – писала Анна Ахматова в своих записках.
Написанное в 1915 году ее стихотворение начиналось следующей строкой: «Столько раз я проклинала это небо, эту землю…» и заканчивалось признанием: «…Так случилось: заточенье стало родиной второю…». А в другом своем творении отмечала: «…Спокойной и уверенной любови не превозмочь мне к этой стороне…». Деревня Слепнево находилась в Бежецком уезде, тесно связаны были с тверской землей Анна Андреевна Ахматова, ее супруг Николай Степанович Гумилев – кровными узами, и их сын Лев Николаевич Гумилев, для которого этот край стал малой родиной.
Впервые Ахматова приехала в Слепнево в 1911 году, жила здесь в усадьбе у своей свекрови Анны Ивановны Гумилевой (в девичестве Львовой) каждое лето, «встретила войну 1914.., провела последнее лето 1917». В уединении она много и плодотворно творила. «Каждое лето я проводила в бывшей Тверской губернии, в пятнадцати верстах от Бежецка. Это неживописное место: распаханные ровными квадратами на холмистой местности поля, мельницы, трясины, осушенные болота, «воротца», хлеба, хлеба… Там я написала очень многие стихи «Четок» и «Белой стаи».
– Покорно мне воображенье
В изображенье серых глаз.
В моем тверском уединенье
Я горько вспоминаю вас…
(1913 Слепнево).
Кстати, леса в окрестностях Бежецка были вырублены во времена строительства Петербурга, и открытые земли распаханы местными жителями. Такой внешне и увидела эту землю Анна Ахматова.
Мир русской деревни и усадьбы с его устоявшимися традициями и патриархальным бытом, новый, непривычный, в общем-то, чуждый мир открылся ей. У нее уже были Петербург («Вновь Исакий в облаченьи из литого серебра. Стынет в грозном нетерпеньи конь Великого Петра»), Царское («пленительный город загадок»), Киев («Древний город словно вымер, странен мой приезд. Над рекой своей Владимир поднял черный крест»), Париж («Осень ранняя развесила флаги желтые на вязах»), Крым, воспоминания о котором держались долго:
Стать бы снова
Приморской девчонкой,
Туфли на босу ногу надеть,
И закладывать косы коронкой,
И взволнованным голосом петь.
И вдруг поля, деревни, холмы, на которых торчит либо старая усадьба, либо церковь и бесконечные пыльные дороги. Весной и осенью ближние реки разливаются, и тогда:
Ни в лодке, ни в телеге
Нельзя попасть сюда.
Стоит на гиблом снеге
Глубокая вода.
Слепнево – от станового квартала тридцать верст, от уездного города семнадцать, аккуратно отмечает старый статистический справочник. «…Я приехала в Слепнево прямо из Парижа, и горбатая прислужница в дамской комнате на вокзале в Бежецке, которая веками знала всех в Слепневе, отказалась признать меня барыней и сказала кому-то: «К Слепневским господам хранцужанка приехала», а земский начальник Иван Яковлевич Дерин – очкастый и бородатый увалень, когда оказался моим соседом за обедом и умирал от смущения, не нашел ничего лучшего, чем спросить меня: «Вам, наверно, здесь очень холодно после Египта!» (1) Cлепневская усадьба – это всего лишь дачный дом, самый большой дом в деревне, куда хозяева выезжали на лето. Сельская жизнь не отличалась большим разнообразием:
Течет река неспешно по долине Многооконный на пригорке дом.
А мы живем,
как при Екатерине:
Молебны служим,
урожая ждем.
Река – Каменка, приток Уйвежи, а многооконный дом – тот самый усадебный, слепневский. Он пережил всех своих хозяев, в 1935 году его разобрали и перевезли в село Градницы. Елена Борисовна Чернова, внучка Агаты Ивановны Львовой, вспоминает: «Летом 1912 года я встретилась со многими членами семьи отца в имении Слепнево… Мы ехали через Бежецк, в Бежецке пришлось ночевать у каких-то родственников, которых абсолютно не помню. Утром из Слепнева прислали экипаж, и мы поехали. Я впервые в жизни видела русскую деревню, меня поражали избы и бесконечные поля, поражали воротца при въезде в деревню, которые бросались нам открывать белоголовые ребятишки, мы давали им пакеты с пряниками и конфетами и мелкие деньги. Дорога была пыльная, солнце пекло, мне показалось, что ехали мы долго. Но вот и Слепнево. Проезжая дорога разрезала приусадебный участок и проходила очень близко от «барского» дома. Если ехать со стороны Бежецка, то дом оказывался справа, а слева был фруктовый сад… Дом был большой, со старинной мебелью… В это лето в доме жила Варвара Ивановна Лампе, ее дочь Констанция Фридольфовна и ее внучка Ольга Кузьмина-Караваева… Вместе с Анной Ивановной Гумилевой приехали в Слепнево Николай Степанович с Анной Андреевной Ахматовой и Александра Степановна Сверчкова (тетя Шура), дочь С. Я. Гумилева от первого брака, со своими двумя детьми, Колей лет 18-19 и Марусей лет 15-16… Я и Маруся больше всего играли в крокет, иногда, если не хватало игрока, меня принимали в партию в теннис. Главные игроки были Гумилев и Ольга Караваева, а также Неведомские. Николай Степанович играл очень хорошо, особенно у сетки, я же в теннис играла неважно, да и какая я была взрослым компания — девочка 12 лет! Анна Андреевна никогда и ни во что не играла. Она обычно гуляла одна, накинув на плечи большой темный платок вместе со своей собакой бульдожкой Молли. По утрам мимо дома обычно ехала почта, Николай Степанович бегал ее встречать, колокольчик был слышен издали. К ним в то лето приходило много журналов, и они с Анной Андреевной сразу бросались их просматривать. Помню, однажды я завтракала не во флигеле у родителей, а в большом доме, Николай Гумилев и Анна Ахматова опаздывали. Когда они вошли, Анна Ивановна спросила: «Ну, Коля, что пишут!» Николай торжествующе ответил: «Бранят» – «А ты, Аня!» Опустив глаза, тихо и как-то смущенно Ахматова ответила: «Хвалят». Вообще, жизненный уклад в большом доме был несколько старомодный и даже торжественный…».
Из семьи Кузьминых-Караваевых Анна Андреевна была дружна с Ольгой Александровной, которой посвятила стихотворение «Побег». Из Петербурга в Слепнево ездили тогда через железнодорожную станцию Подобино (так было ближе, чем через Бежецк), мимо имения Подобино, владения Неведомских, с которыми общались Гумилевы. Вера Андреевна Неведомская об Анне Андреевне вспоминала так: «У Ахматовой строгое лицо послушницы из староверческого скита. Все черты слишком острые, чтобы назвать лицо красивым. Серые глаза без улыбки. За столом она молчала, и сразу чувствовалось, что в семье мужа она чужая. В этой патриархальной семье и сам Николай Степанович, и его жена были как белые вороны. Мать огорчалась тем, что сын не хотел служить ни в гвардии, ни в дипломатическом, а стал поэтом, пропадает в Африке и жену привел какую-то чудную, тоже пишет стихи, все молчит. Ходит то в темном ситцевом платье, вроде сарафана, то в экстравагантных парижских туалетах (тогда носили узкие юбки с разрезом). Николай Степанович и Анна Андреевна ездили из Слепнева в гости в Подобино. Там развлекались в духе своего времени, то верховой ездой, то игрой в цирк. У каждого была своя роль. После «цирка», осенью 1911 года, организовали домашний театр, поставили пьесу, сочиненную тут же Н.С. Гумилевым, «Любовь-отравительница», из испанской жизни XIII века. Молодые люди веселились. Ахматова же в противоположность им всюду была замкнутой и всюду чужой. В Слепневе, в семье мужа, ей было душно, скучно и неприветливо. Но и в Подобине она присутствовала только внешне. Оживлялась только, когда речь заходила о стихах. Стихи и Гумилев, и Ахматова читали хорошо, просто, без всякой декламации и напевности, которые в то время были в моде… Стихи Ахматовой супруг ее ставил в музыкальном отношении выше своих». Анна Андреевна Гумилева, жена брата Дмитрия, описывала Анну Андреевну так: «А.А. Ахматова была высокая, стройная, тоненькая и очень гибкая, со смуглым цветом лица. Она держалась в стороне от семьи. Поздно вставала, являлась к завтраку последней, около часа, и, войдя в столовую, говорила: «Здравствуйте, все!» За столом большей частью была отсутствующей, потом исчезала в свою комнату, вечерами либо писала у себя, либо уезжала в Петербург».
В имении Гумелевых 1912 г. Вторая справа – Анна Ахматова
В недописанном очерке «Слепнево» А.А. Ахматова отмечает характерные особенности убранства слепневской комнаты: «В моей комнате (на север) висела большая икона – «Христос в темнице»… Над диваном висел большой портрет Николая I не как у снобов в Петербурге – почти как экзотика, а просто, серьезно по-онегински («царей портреты на стене»). Было ли в комнате зеркало – не знаю, забыла».
Деревни Слепнево теперь нет… Однако Слепнево не исчезло, оно заняло достойное место на литературной карте родины. В 1910-1912 годах Ахматова побывала во Франции и Италии. «Впечатление от итальянской живописи и архитектуры было огромно: оно похоже на сновиденье, которое помнишь всю жизнь»,- прочитаем много позже в ее автобиографии. Но эти прекрасные сновидения не заслонили скромную красоту России, только обострили привязанность к родной земле:
Ты знаешь, я томлюсь в неволе,
О смерти господа моля.
Но все мне памятна до боли
Тверская скудная земля.
Журавль у ветхого колодца,
Над ним, как кипень облака,
В полях скрипучие воротца,..
Пейзаж сопрягается с душевным переживанием, а душевное переживание становится частью деревенской жизни. Скупо отобранные детали сельского пейзажа незаметно и ненавязчиво присоединяются к характеристике внутреннего состояния человека. Однако это состояние не результат перечисленных ранее примет деревенского быта, оно не итог рассказанного. Тоска предстает здесь столь же вещной, реальной подробностью окружающего мира, как «журавль у ветхого колодца».
Сочетание конкретных пейзажных зарисовок и абстрактного понятия “тоска”, выражающего душевное томление, переводит всю картину в психологический план. И тогда для раскрытия внутреннего мира человека становятся одинаково необходимыми облака, воротца в полях, запах хлеба, тоска. Манера письма, сближающая Ахматову с Чеховым: «Пейзажем он [Чехов] пишет жизнь своего героя, облаками рассказывает его прошлое, дождем изображает его слезы, квартирой доказывает, что бессмертие души не существует» (2).
Неяркие просторы, иссохшая скудная земля, тоска – вот образ России, увиденный поэтом из тверского уединения, той России, о которой Блок писал:
Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые –
Как слезы первые любви!
Весной 1914 года Ахматова подарила Блоку «Четки», сделав на книге надпись:
От тебя приходила ко мне тревога
И уменье писать стихи.
Тревога и тоска из жизни проникали в литературу, переходили от одного поэта к другому, становились историческим знаком эпохи. Вековая, безбрежная, могучая тоска Блока и тоска Ахматовой, несмотря на различие их поэтических систем, передавали одно мироощущение, восходили к одному источнику – российской действительности, свидетельствовали о неблагополучии мира. Социальные противоречия эпохи по-разному проявлялись в тонких психологических пейзажах Ахматовой и в «Стихах о России» Блока. Блок, уже предчувствуя великие потрясения, слушая «подземный гул», писал в статье «Народ и интеллигенция»: «Если только возлюбит русский Россию, – возлюбит и все, что ни есть в России». Блок был внимательным читателем, отметив в ахматовской книге стихи о тверской земле, где его особенно привлекли заключительные строки:
И те неяркие просторы,
Где даже голос ветра слаб,
И осуждающие взоры
Спокойных загорелых баб.
Не самообличение, надо полагать, увидел здесь Блок, а отголоски волновавших его мыслей о взаимоотношениях народа и интеллигенции, художника и народа.
Извечная тема «поэт и народ» преломляется у Ахматовой по-своему: «народ и поэт», обретая острое социальное звучание. Выясняется не отношение поэта к народу, о чем писали прежде, «проблема выворачивается наизнанку»: отношение народа к поэту. Признание и приятие чужой точки зрения, в данном случае народной,– свидетельство огромного гуманизма, роднящего Ахматову с ее великими предшественниками. Поэт смотрит на себя со стороны, навсегда запомнив и пытаясь осознать, что же скрыто за осуждающими взорами простых тверских крестьянок. Поэт оставляет за ними право судить себя, и независимо от того, каков будет приговор, сохранит их в памяти до конца жизни. Обычное для ахматовской лирики противопоставление – я и он – сменяется новым: народ и я. Так рушится давняя легенда о камерности ранней Ахматовой, о замкнутости и ограниченности ее поэтического мира.
«Тверская скудная земля» (написано это после встреч с Парижем, Генуей, Флоренцией, Венецией) зовет и притягивает поэта:
Теперь прощай, столица,
Прощай, весна моя,
Уже по мне томится
Корельская земля.
Это тоже о тверском крае: в Бежецком уезде, по данным всеобщей переписи 1897 года и сельскохозяйственной переписи 1917 года, 10 волостей из 22 имели почти стопроцентное корельское население. Значителен был состав корелов и в других волостях. В усадьбе Слепнево в 1917 году из одиннадцати жителей один был корелом.
Слепневский пейзаж свободно и органично входил в стихи. Майский снег:
Прозрачная ложится пелена
На свежий дерн и незаметно тает.
Жестокая студеная весна
Налившиеся почки убивает.
Раннее лето:
Бессмертник сух и розов. Облака
На свежем небе вылеплены грубо.
Единственного в этом парке дуба
Листва еще бесцветна и тонка.
Страда:
Я слышу иволги печальный голос
И лета пышного приветствую ущерб,
А к колосу прижатый тесно колос
С змеиным свистом срезывает серп.
И стройных жниц короткие подолы,
Как флаги в праздник, по ветру летят.
Через много десятилетий Ахматова припомнит: «Один раз я была в Слепневе зимой. Это было великолепно. Все как-то сдвинулось в XIX век, чуть не в Пушкинское время. Сани, валенки, медвежьи полости, огромные полушубки, звенящая тишина, сугробы, алмазные снега. Там я встретила 1917 год. После угрюмого военного Севастополя, где я задыхалась от астмы и мерзла в холодной наемной комнате, мне казалось, что я попала в какую-то обетованную страну. А в Петербурге был уже убитый Распутин и ждали Революцию» (3).
В 50-60-е годы, работая над книгой «Мои полвека», Ахматова составила подробный план своих воспоминаний. В нем рядом с главами о Царском Селе, Петербурге, Москве, Париже соседствует глава, посвященная тверской деревеньке: «Слепнево в 1911-1917. Его огромное значение в моей жизни» (4). Несколько позднее, пересматривая и уточняя план мемуаров, Ахматова повторяет: «III-я глава. Париж 1910-1911. Слепнево. Его великое значение в моей жизни» (5). Париж и Слепнево обозначены рядом. Знаменательное соседство! Конечно, отношение Ахматовой к Слепневу не было статичным, раз навсегда установившимся, оно было живым и осознавалось постепенно.
В июле 1915-го Ахматова сообщает писательнице А. Н. Чеботаревской: «Я поправляюсь очень медленно, но много работаю, по-видимому, в деревне голос музы лучше слышен» (6). Эта фраза отнюдь не отголосок незадолго перед этим написанного стихотворения «Ведь где-то есть простая жизнь и свет», заканчивающегося строками:
Но ни на что не променяем пышный
Гранитный город славы и беды,
Широких рек сияющие льды,
Бессолнечные, мрачные сады
И голос Музы еле слышный.
В письме Ахматова, напротив, выражает свое отношение к деревне, столь близкое к пушкинскому, почти пересказывая известные стихи из «Евгения Онегина»:
В недописанной автобиографической книге «Мои полвека» А.А. Ахматова отмечала: «Бабы выходили в поле в домотканых сарафанах, и тогда старухи и топорные девки казались стройнее античных статуй». Впоследствии своим знакомым А.А. Ахматова рассказывала: «Униженно держались только украинские крестьяне. Они были развращены польскими помещиками. Я сама видела там, как едет управляющий в красных перчатках, и семидесятилетние старухи его в эти перчатки целуют. Омерзительно! А в Тверской губернии совсем не то – полное достоинство».
Только в Слепневе Ахматовой было создано очень много стихотворений и большая часть поэмы «У самого моря». «Там я написала почти всю «Белую стаю», – сказано в автобиографии 1961 года, – книгу, знаменующую новый период в творчестве поэта, — слепневский. «К этой книге, – добавит Ахматова в 1965 г., – читатели и критика несправедливы. Почему-то считается, что она имела меньше успеха, чем «Четки». Этот сборник появился при еще более грозных обстоятельствах. Транспорт замирал – книгу нельзя было послать даже в Москву, она вся разошлась в Петрограде. Журналы закрывались, газеты тоже. Поэтому в отличие от «Четок» у «Белой стаи» не было шумной прессы. Голод и разруха росли с каждым днем. Как ни странно, ныне все эти обстоятельства не учитываются». «Белая стая» появилась в сентябре 1917 года, и ее отделяет от первой ахматовской книги «Вечер» промежуток всего лишь в пять лет. Но эти пять лет явились для Ахматовой «революционным актом», почти не замеченным современниками. Книга писалась в годы первой мировой войны и накануне революции, три нервных узла определили ее содержание: война, Россия, любовь!
Голос поэта мужал «в стране болот и пашен», вбирая в себя новые чувства:
Ты, росой окропляющий травы,
Вестью душу мою оживи, –
Не для страсти, не для забавы –
Для великой земной любви.
Здесь, в Слепневе, Ахматова впервые встретилась с русской природой и уже не разлучалась с ней никогда. Здесь в стихах Ахматовой начали прорастать зерна историзма, здесь она осознала себя национальным поэтом:
Приду туда, и отлетит томленье.
Мне ранние приятны холода.
Таинственные, темные селенья –
Хранилища бессмертного труда.
Спокойной и уверенной любови
Не превозмочь мне к этой стороне:
Ведь капелька новогородской крови
Во мне – как льдинка в пенистом вине.
И этого никак нельзя поправить,
Не растопил ее великий зной,
И что бы я ни начинала славить –
Ты, тихая, сияешь предо мной.
Именно здесь, в краю, который некогда входил в состав древнего Новгородского княжества, появляются у Ахматовой впервые столь важные и значимые для каждого человека слова: родина, моя страна, наша страна, рождается чувство причастности к жизни народа и своей страны. Оттого среди разудалого хора псевдо патриотических стихов, сопровождавших начало первой мировой войны, голос Ахматовой звучал трагически одиноко:
Можжевельника запах сладкий
От горящих лесов летит.
Над ребятами стонут солдатки,
Вдовий плач по деревне звенит.
Это не сторонний наблюдатель, это голос, идущий из сердца, сердца живого и трепетного. Только поэт, осознавший свою связь с Родиной, отечественной культурой и народом, мог бескомпромиссно заявить эмиграции:
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
После революции, не желая расставаться с внуком, А.И. Гумилева вместе с другими родственниками переехала в Бежецк, где все поселились на улице Рождественской в доме 68/14. Теперь уже в Бежецк приезжала в мае 1918 года Ахматова вместе с Гумилевым навещать сына. «В Бежецке несколько лет существует союз поэтов, в котором нередко бывал… Н. Гумилев и до сих пор продолжает бывать Анна Ахматова», – писал тверской журналист Н. Рогожин. С посещением Бежецка связано помеченное 26 декабря стихотворение «Бежецк»:
Там белые церкви и звонкий,
светящийся лед,
Там милого сына
цветут васильковые очи.
Над городом древним
алмазные русские ночи
И серп поднебесный желтее,
чем липовый мед.
Последний раз Ахматова была в Бежецке в 1925 году. Повидалась с сыном, переночевала и уехала на другой день. Однако среди жителей Бежецка бытует мнение, что незадолго перед смертью Ахматова приезжала еще раз увидеть места, ставшие для нее родными и близкими. Это – легенда, в основе которой – приятие поэта, осознание его тесной связи со своей землей, интуитивное понимание ее важности для Ахматовой.
«Слепнево для меня, как арка в архитектуре… сначала маленькая, потом все больше и больше и наконец — полная свобода (это если выходить)» 7. Так, удивляя и на десятилетия опережая исследователей, Анна Андреевна Ахматова оценила роль Слепнева в своей жизни и творчестве. Сравнение проведено по функции: Слепнево – та же арка, опора, родная земля, связавшая поэта с судьбами живущих на ней людей и давшая Ахматовой силы пронести через всю жизнь высокое звание национального поэта.
Использованые источники:
http://otveri.info/inform/a-kryukov-tverskoe-uedineni... А. Крюков «Тверское уединение». О пребывании Анны Ахматовой в тверском крае. (Примечания 1) Приведено в статье: Л.А. Мандрыкина. Из рукописного наследия А.А. Ахматовой. «Нева», 1979, № 6, стр. 199. 2) Л. Андреев. Письма о театре. Альманах «Шиповник», кн. 22. Спб., 1914, стр. 250-251. 3) Приведено в указ. статье Л.А. Мандрыкиной, стр. 200. 4) Приведено в статье: Е.И. Лямкина. Вдохновение, мастерство, труд. В кн.; Встречи с прошлым. Выпуск 3. М., 1978, стр. 409. 5) Там же, стр. 410. 6) Приведено в статье: Р.Д. Тименчик, А.В. Лавров. Материалы А.А. Ахматовой в рукописном отделе Пушкинского Дома. Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома за 1974 год. Ленинград, 1976, стр. 55 и примечание 10. 7) Цит. по указ. статье Е. И. Лямкиной, стр. 419-420.); А.А. Ахматова Сочинения в двух томах. Том первый/ А.А. Ахматова, 1990; litres.com.
Страницу подготовила
Анна Терентьева
Следующая публикация
Нет комментариев