Предыдущая публикация
Воспоминания Детей войны
Раиса Лунева
Из сборника «Слово солдата Победы».
Москва. Издательство Патриот. 2017
Вспоминает Тамара Звягинцева
Мне было 9 лет, когда началась война. Жили мы в районе Таганки. Я хорошо помню этот день, хотя и не сразу поняла суть происшедшего. Но понимание пришло быстро. Мы с мамой оклеили окна крест – накрест бумагой, чтобы во время бомбёжек не сыпались осколки стекла. Вечерами, как и все москвичи, плотно завешивали окна, чтобы комнатный свет не просачивался на улицу и не являлся бы « маяком» для фашистских бомбардировщиков.
Как только объявляли воздушную тревогу, мама брала в руки сумку, где заранее было сложено всё необходимое: документы, лекарства, кое-какие вещи, еда, и мы шли в метро (ближайшая от нас была станция «Курская»).
Однажды по возвращении после отбоя воздушной тревоги домой мы увидели, что оконные стёкла в нашей квартире выбиты – видно, бомбили где – то рядом. Это было пустяком по сравнению с тем, когда люди возвращались к разрушенному дому.
Вспоминает Юрий Тюпин:
Родился я на замечательной северной реке Пинеге. Красивейшей реке русского Севера, как писал о ней знаменитый земляк, великий русский писатель Фёдор Александрович Абрамов. Отец мой, Алексей Дмитриевич Тюпин, сельский учитель, в 30-ые годы в своей родной деревне Узгеньга Холмогорского района Архангельской области ликвидировал безграмотность. Односельчане из поколения в поколение и сегодня добрым словом вспоминают «Тюпинскую академию». Мать Таисия Яковлевна родилась в той же деревне в большой семье потомственных северных крестьян поморов Рашевых.
Детство и юность пришлись на трудное военное и послевоенное, со многими лишениями, но по – своему замечательное и счастливое время. Нелёгкой, но полнокровной, наполненной многовековыми традициями и опытом жизнью, жила тогда северная колхозная деревня. Главным критерием был труд. Труд коллективный, колхозный, практически бесплатный, за трудодни. Трудились все, как взрослые, так и дети. Летом пололи и окучивали картошку, свою и колхозную, заготавливали сено и веники для коз и овец.
С середины июля шла заготовка ягод и грибов на зиму. Любимым трудовым занятием для нас, мальчишек, был колхозный сенокос. Здесь вдоволь было верховой езды на лошадях. Колхозные лошади – это отдельная детская радость деревенской жизни. Зимой специально собирались по вечерам в конюшне, чтобы съездить на речку и напоить любимцев в специальной проруби. Весной отощавших лошадей откармливали чем только могли.
Летом нас ожидало ещё одно счастливое событие: это коллективные (по 4-5 человек) походы на рыбалку за 5 километров от дома, с ночёвкой в избушке. Такие рыбацкие избы раньше стояли на берегу каждого более-менее приличного озера. Клёв был отменным, только успевай удочку забрасывать, а уж без улова домой не возвратишься.
Начиная с 5-ого класса, в школу ходили за 15 километров, на неделю. Жили в интернате, питание готовили сами и считали это нормальным. Взрослые старательно готовили нас к жизни. Тяжеловато, правда, было дождливой осенью. Без плащей и зонтов, мы приходили в школу, насквозь промокшие, и часто засыпали на уроках. За то с какой радостью мы встречали зиму, сбрасывали надоевшие кирзовые сапоги и обували валенки. Валенки – это лучшая обувь для северной зимы.
Для проживания нам достались и сохранились от прадедов самые удобные и долговечные жилища – северные рубленые дома (хоромины). Сруб прочно держит тепло, лишён духоты, сырости и сквозняков.
Важнейшим элементом северной избы является русская печь. Это универсальное устройство для обогрева и приготовления пищи придаёт жилищу неповторимую красоту и уют. Какое удовольствие было, придя замёрзшему с длительных уличных прогулок, влезть на печку и нежиться там в тепле. Нет ничего вкуснее пирогов и шанежек из русской печки.
Но самым вкусным в то голодное военное время был горячий житник нового урожая с холодным козьим молоком. Жилая часть дома составляет не более 30-40%.
Самое просторное место в северном доме – это поветь. Помещение использовалось для хранения сена, зерна. Здесь же вручную мололи зерно на жерновах. Рядом были обустроены мастерская и туалет. На поветь въезжали на лошади по специально устроенному ввозу. Площадь повети позволяла развернуться лошади с санями. На Пасху там вешали качели. Внизу под поветью размещался двор с хлевом для скота.
В середине прошлого века вокруг северных деревень девственная природа была практически нетронутой. В колхозных лесах не проводилось промышленных рубок. Дичи, ягод и грибов было в изобилии. Я хорошо помню эти времена. В 1958 году окончил Устьпенежскую среднюю школу, а вскоре поступил в Архангельский лесотехнический институт.
Трудовую деятельность начал на Турдеевской лесоперевалочной базе треста «Двиносплав» мастером, а затем техническим руководителем биржевого цеха. Лес, так покоривший меня с детства, остался моим спутником навсегда. Работа, связанная с монтажом и наладкой оборудования, пуском в эксплуатацию новых объектов, внедрением новой техники, была насыщена многочисленными и длительными командировками на предприятия лесотехнического комплекса, давала бесценный опыт, повышала квалификацию.
Мне довелось принять участие в монтаже и наладке оборудования деревообрабатывающего предприятия Оппельхайн в Германской Демократической Республике. За успешную работу меня наградили медалью ГДР. В дальнейшем моя трудовая деятельность была связана с лесным машиностроением. Цель её – производство машин и оборудования для лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности.
Воспоминания невольно возвращают к родным местам. Жаль, что, к нынешнему веку всё безвозвратно утрачено. Дома – хоромины - по большей части разрушились, будучи нежилыми. По берегам Пинеги стоят стены домов с пустыми оконными глазницами и проваленными крышами. Леса, в том числе колхозные и водоохранные, вырублены, а река загублена молевым лесосплавом.
Всё это грустно и печально. И я, в свои 70 лет, с помощью кисти и красок, не имея профессиональной подготовки, главным образом по памяти, пытаюсь восстановить на холсте деревню и природу северного края, где прошло моё детство. Приятно, что картины, которые я выставляю на выставки, устраиваемые нашей «детской организацией», вызывают интерес посетителей.
Вспоминает Тамара Дубкова:
Серый день. Поле. Я бегу к домам. Меня охватывает страх. Позади меня фашисты, они идут за мной. Вдруг всё тело пронизывает жуткий звук летящих самолётов. Я знаю – это « мессеры». Собрав последние силы, несусь к дому: предупредить об опасности, спрятаться. Звук самолётов настигает меня. Остаётся два шага до дома, до спасения. Но тут начинается бомбардировка. Слышен свист летящей прямо на меня бомбы. Я охвачена ужасом. Взрыв!.. И я просыпаюсь вся в слезах и с облегчением, что это был сон…
Не помню, когда я увидела этот сон впервые, но он преследовал меня в разных вариантах несколько десятилетий. Что такое бомбёжка в реальной жизни, я не испытала. Наверное, что-то было на генном уровне (моя мама попала однажды под бомбёжку ), а может, очень впечатлительны были рассказы мамы и моей старшей сестры о страшных военных днях.
Но однажды война, а точнее эхо войны, коснулось и меня. Каждое лето меня отправляли в пионерский лагерь, который находился в Дорохове. В этих местах когда-то шли кровопролитные бои с фашистами. Здесь погибла Зоя Космодемьянская, и теперь стоит памятник этой храброй девушке.
Что за благословенные места! Чудо-леса окружали наш пионерский лагерь. Мы привозили домой орехи, грибы, ягоды, в том числе и клюкву. Но по лесу ходили очень аккуратно, только там, где имелось предупреждение: «Мин нет!». И всё же местные жители подрывались то в одном, то другом месте. Всё это происходило далеко от нас и приходило в виде вестей. Мы, конечно, сочувствовали им.
И вот однажды сами столкнулись с этим, как говорится, лицом к лицу. Было послеобеденное время, начинался «тихий час». Лагерь угомонился и затих. Вдруг раздался взрыв чудовищной силы. Никто ничего не мог понять. Мы, как пружины, выпрыгнули из кроватей и ринулись на улицу. Но нас немедленно отправили назад в спальню. Только через несколько часов стало известно, что около домика начальника лагеря, который стоял в отдалении от детских корпусов, подорвалась на мине собака. Так война, спустя 7 или 8 лет, напомнила о себе.
Я родилась 7 апреля 1945 года в подмосковном военном госпитале № 4038, где работали мои родители. Сам госпиталь и его пациентов я не помню, так как мне было два года, когда наша семья вернулась в Москву. Но мама так много рассказывала об этом периоде, что сейчас мне кажется: это и есть мои воспоминания.
В госпитале долечивались раненые солдаты и офицеры и много времени они занимались со мной и моим братом. А два бойца по фамилии Татьянка и Грицко дали мне имя Тамара Мира, и с их лёгкой руки так меня называли все вплоть до нашего отъезда в Москву. А моего брата, который родился в 1942 году, назвали Валерием – Бог Войны. Учитывая, что во время войны мы были совсем крохами, то и жизнь у нас была достаточно беззаботной: мы носились по двору, играли.
По окончании войны мы жили на Яузском бульваре, в коммунальной квартире и занимали 16-метровую комнату. Большая часть в ней была отведена дубовому столу, накрытому скатертью. Для нас с братом он служил местом для игр, а иногда и убежищем от наказаний. И с большим нетерпением мы ожидали обеда. Жили мы голодно.
В моей памяти на всю жизнь сохранилось воспоминание о большой, коричневой в мелкую белую крапинку кастрюле. В ней старшая сестра Рита готовила для нас с братом еду. Я до сих пор удивляюсь, каким образом она умудрялась в голодное время, из ничтожного количества продуктов стряпать нечто такое, что у меня до сих пор сохранился в памяти необычный вкус пищи. И поэтому иначе, как «вкусная кастрюля», я эту посудину не называла.
По младости лет я не понимала, что обязана золотым рукам своей сестрички и её неуёмной выдумке, чтобы из ничего мастерить такую вкуснятину. Конечно, и постоянное недоедание подталкивало к тому, что прикосновение к любой пище приводило нас в трепет. Вот и сейчас пишу, а во рту вкус пищи из этой кастрюли. Ничего подобного у меня впоследствии не было.
Маленькой девочкой в День Победы я с радостью наблюдала, как мимо нас идут на парад колонны военнослужащих, многие из которых – участники недавно закончившейся войны. Особый восторг вызывали у меня стройные ряды моряков. Это было, как в сказке. Помню: чёрные мундиры, белые фуражки, белые перчатки, а впереди – бело-голубой флаг. Детские восхищение, восторг и уважение к нашей родной армии со временем только усилились.
Мне было 9 лет, когда началась война. Жили мы в районе Таганки. Я хорошо помню этот день, хотя и не сразу поняла суть происшедшего. Но понимание пришло быстро. Мы с мамой оклеили окна крест – накрест бумагой, чтобы во время бомбёжек не сыпались осколки стекла. Вечерами, как и все москвичи, плотно завешивали окна, чтобы комнатный свет не просачивался на улицу и не являлся бы « маяком» для фашистских бомбардировщиков.
Как только объявляли воздушную тревогу, мама брала в руки сумку, где заранее было сложено всё необходимое: документы, лекарства, кое-какие вещи, еда, и мы шли в метро (ближайшая от нас была станция «Курская»).
Однажды по возвращении после отбоя воздушной тревоги домой мы увидели, что оконные стёкла в нашей квартире выбиты – видно, бомбили где – то рядом. Это было пустяком по сравнению с тем, когда люди возвращались к разрушенному дому.
Вспоминает Юрий Тюпин:
Родился я на замечательной северной реке Пинеге. Красивейшей реке русского Севера, как писал о ней знаменитый земляк, великий русский писатель Фёдор Александрович Абрамов. Отец мой, Алексей Дмитриевич Тюпин, сельский учитель, в 30-ые годы в своей родной деревне Узгеньга Холмогорского района Архангельской области ликвидировал безграмотность. Односельчане из поколения в поколение и сегодня добрым словом вспоминают «Тюпинскую академию». Мать Таисия Яковлевна родилась в той же деревне в большой семье потомственных северных крестьян поморов Рашевых.
Детство и юность пришлись на трудное военное и послевоенное, со многими лишениями, но по – своему замечательное и счастливое время. Нелёгкой, но полнокровной, наполненной многовековыми традициями и опытом жизнью, жила тогда северная колхозная деревня. Главным критерием был труд. Труд коллективный, колхозный, практически бесплатный, за трудодни. Трудились все, как взрослые, так и дети. Летом пололи и окучивали картошку, свою и колхозную, заготавливали сено и веники для коз и овец.
С середины июля шла заготовка ягод и грибов на зиму. Любимым трудовым занятием для нас, мальчишек, был колхозный сенокос. Здесь вдоволь было верховой езды на лошадях. Колхозные лошади – это отдельная детская радость деревенской жизни. Зимой специально собирались по вечерам в конюшне, чтобы съездить на речку и напоить любимцев в специальной проруби. Весной отощавших лошадей откармливали чем только могли.
Летом нас ожидало ещё одно счастливое событие: это коллективные (по 4-5 человек) походы на рыбалку за 5 километров от дома, с ночёвкой в избушке. Такие рыбацкие избы раньше стояли на берегу каждого более-менее приличного озера. Клёв был отменным, только успевай удочку забрасывать, а уж без улова домой не возвратишься.
Начиная с 5-ого класса, в школу ходили за 15 километров, на неделю. Жили в интернате, питание готовили сами и считали это нормальным. Взрослые старательно готовили нас к жизни. Тяжеловато, правда, было дождливой осенью. Без плащей и зонтов, мы приходили в школу, насквозь промокшие, и часто засыпали на уроках. За то с какой радостью мы встречали зиму, сбрасывали надоевшие кирзовые сапоги и обували валенки. Валенки – это лучшая обувь для северной зимы.
Для проживания нам достались и сохранились от прадедов самые удобные и долговечные жилища – северные рубленые дома (хоромины). Сруб прочно держит тепло, лишён духоты, сырости и сквозняков.
Важнейшим элементом северной избы является русская печь. Это универсальное устройство для обогрева и приготовления пищи придаёт жилищу неповторимую красоту и уют. Какое удовольствие было, придя замёрзшему с длительных уличных прогулок, влезть на печку и нежиться там в тепле. Нет ничего вкуснее пирогов и шанежек из русской печки.
Но самым вкусным в то голодное военное время был горячий житник нового урожая с холодным козьим молоком. Жилая часть дома составляет не более 30-40%.
Самое просторное место в северном доме – это поветь. Помещение использовалось для хранения сена, зерна. Здесь же вручную мололи зерно на жерновах. Рядом были обустроены мастерская и туалет. На поветь въезжали на лошади по специально устроенному ввозу. Площадь повети позволяла развернуться лошади с санями. На Пасху там вешали качели. Внизу под поветью размещался двор с хлевом для скота.
В середине прошлого века вокруг северных деревень девственная природа была практически нетронутой. В колхозных лесах не проводилось промышленных рубок. Дичи, ягод и грибов было в изобилии. Я хорошо помню эти времена. В 1958 году окончил Устьпенежскую среднюю школу, а вскоре поступил в Архангельский лесотехнический институт.
Трудовую деятельность начал на Турдеевской лесоперевалочной базе треста «Двиносплав» мастером, а затем техническим руководителем биржевого цеха. Лес, так покоривший меня с детства, остался моим спутником навсегда. Работа, связанная с монтажом и наладкой оборудования, пуском в эксплуатацию новых объектов, внедрением новой техники, была насыщена многочисленными и длительными командировками на предприятия лесотехнического комплекса, давала бесценный опыт, повышала квалификацию.
Мне довелось принять участие в монтаже и наладке оборудования деревообрабатывающего предприятия Оппельхайн в Германской Демократической Республике. За успешную работу меня наградили медалью ГДР. В дальнейшем моя трудовая деятельность была связана с лесным машиностроением. Цель её – производство машин и оборудования для лесной, целлюлозно-бумажной и деревообрабатывающей промышленности.
Воспоминания невольно возвращают к родным местам. Жаль, что, к нынешнему веку всё безвозвратно утрачено. Дома – хоромины - по большей части разрушились, будучи нежилыми. По берегам Пинеги стоят стены домов с пустыми оконными глазницами и проваленными крышами. Леса, в том числе колхозные и водоохранные, вырублены, а река загублена молевым лесосплавом.
Всё это грустно и печально. И я, в свои 70 лет, с помощью кисти и красок, не имея профессиональной подготовки, главным образом по памяти, пытаюсь восстановить на холсте деревню и природу северного края, где прошло моё детство. Приятно, что картины, которые я выставляю на выставки, устраиваемые нашей «детской организацией», вызывают интерес посетителей.
Вспоминает Тамара Дубкова:
Серый день. Поле. Я бегу к домам. Меня охватывает страх. Позади меня фашисты, они идут за мной. Вдруг всё тело пронизывает жуткий звук летящих самолётов. Я знаю – это « мессеры». Собрав последние силы, несусь к дому: предупредить об опасности, спрятаться. Звук самолётов настигает меня. Остаётся два шага до дома, до спасения. Но тут начинается бомбардировка. Слышен свист летящей прямо на меня бомбы. Я охвачена ужасом. Взрыв!.. И я просыпаюсь вся в слезах и с облегчением, что это был сон…
Не помню, когда я увидела этот сон впервые, но он преследовал меня в разных вариантах несколько десятилетий. Что такое бомбёжка в реальной жизни, я не испытала. Наверное, что-то было на генном уровне (моя мама попала однажды под бомбёжку ), а может, очень впечатлительны были рассказы мамы и моей старшей сестры о страшных военных днях.
Но однажды война, а точнее эхо войны, коснулось и меня. Каждое лето меня отправляли в пионерский лагерь, который находился в Дорохове. В этих местах когда-то шли кровопролитные бои с фашистами. Здесь погибла Зоя Космодемьянская, и теперь стоит памятник этой храброй девушке.
Что за благословенные места! Чудо-леса окружали наш пионерский лагерь. Мы привозили домой орехи, грибы, ягоды, в том числе и клюкву. Но по лесу ходили очень аккуратно, только там, где имелось предупреждение: «Мин нет!». И всё же местные жители подрывались то в одном, то другом месте. Всё это происходило далеко от нас и приходило в виде вестей. Мы, конечно, сочувствовали им.
И вот однажды сами столкнулись с этим, как говорится, лицом к лицу. Было послеобеденное время, начинался «тихий час». Лагерь угомонился и затих. Вдруг раздался взрыв чудовищной силы. Никто ничего не мог понять. Мы, как пружины, выпрыгнули из кроватей и ринулись на улицу. Но нас немедленно отправили назад в спальню. Только через несколько часов стало известно, что около домика начальника лагеря, который стоял в отдалении от детских корпусов, подорвалась на мине собака. Так война, спустя 7 или 8 лет, напомнила о себе.
Я родилась 7 апреля 1945 года в подмосковном военном госпитале № 4038, где работали мои родители. Сам госпиталь и его пациентов я не помню, так как мне было два года, когда наша семья вернулась в Москву. Но мама так много рассказывала об этом периоде, что сейчас мне кажется: это и есть мои воспоминания.
В госпитале долечивались раненые солдаты и офицеры и много времени они занимались со мной и моим братом. А два бойца по фамилии Татьянка и Грицко дали мне имя Тамара Мира, и с их лёгкой руки так меня называли все вплоть до нашего отъезда в Москву. А моего брата, который родился в 1942 году, назвали Валерием – Бог Войны. Учитывая, что во время войны мы были совсем крохами, то и жизнь у нас была достаточно беззаботной: мы носились по двору, играли.
По окончании войны мы жили на Яузском бульваре, в коммунальной квартире и занимали 16-метровую комнату. Большая часть в ней была отведена дубовому столу, накрытому скатертью. Для нас с братом он служил местом для игр, а иногда и убежищем от наказаний. И с большим нетерпением мы ожидали обеда. Жили мы голодно.
В моей памяти на всю жизнь сохранилось воспоминание о большой, коричневой в мелкую белую крапинку кастрюле. В ней старшая сестра Рита готовила для нас с братом еду. Я до сих пор удивляюсь, каким образом она умудрялась в голодное время, из ничтожного количества продуктов стряпать нечто такое, что у меня до сих пор сохранился в памяти необычный вкус пищи. И поэтому иначе, как «вкусная кастрюля», я эту посудину не называла.
По младости лет я не понимала, что обязана золотым рукам своей сестрички и её неуёмной выдумке, чтобы из ничего мастерить такую вкуснятину. Конечно, и постоянное недоедание подталкивало к тому, что прикосновение к любой пище приводило нас в трепет. Вот и сейчас пишу, а во рту вкус пищи из этой кастрюли. Ничего подобного у меня впоследствии не было.
Маленькой девочкой в День Победы я с радостью наблюдала, как мимо нас идут на парад колонны военнослужащих, многие из которых – участники недавно закончившейся войны. Особый восторг вызывали у меня стройные ряды моряков. Это было, как в сказке. Помню: чёрные мундиры, белые фуражки, белые перчатки, а впереди – бело-голубой флаг. Детские восхищение, восторг и уважение к нашей родной армии со временем только усилились.
Следующая публикация
Комментарии 2