Предыдущая публикация
Ей было пятьдесят семь, а ему - тридцать восемь.
Он искренне любил её и называл "дочкой"…
— Присядьте на стул. Я буду писать ваш портрет.
Ему хотелось сделать для этой милой женщины что-то очень приятное. В любви всегда пытаются одарить, даже когда совсем нечего подарить - поэтому дарят, что могут, так как выражение любви невозможно без подарков. Так считал русский художник Павел Филонов, который был влюблен в женщину почти на двадцать лет старше себя.
Екатерина Александровна в своем скромном темно-сером платье послушно села и положила руки на колени. Из небольшого окна мягко падал свет. Ее лицо, тонкое лицо с лучистыми морщинками и большими карими глазами в обрамлении каштановых волос, излучало спокойствие.
На Карповке, в доме 19, в Доме литераторов жили народовольцы Серебряковы: Екатерина Александровна, в девичестве Тетельман, и муж ее Эспер Александрович с младшим сыном Петром. Старшие - Владимир и Анатолий - жили уже отдельно.
В марте 1921 года Эспер Александрович Серебряков умер, и Екатерина Александровна, зная, что в их доме живет художник, послала сына Петра сходить к нему - попросить написать портрет умершего мужа.
В дверь Филонова постучали. Комендант дома Павел Мансуров, извиняясь, показал на рыжеватого молодого человека:
— Павел Николаевич, к вам тут товарищ Серебряков с просьбой.
Петр протянул Филонову руку:
— Серебряков, ваш сосед. Не откажите, пожалуйста. Мать очень просила написать портрет моего отца. Вот фотография.
Павел отказать не смог. Когда портрет был готов, пришла сама Екатерина Александровна.
— Благодарю вас, Павел Николаевич. Вот деньги, возьмите.
— Немедленно уберите. Ничего не надо.
Женщина спрятала купюры в карман юбки и, очень смущенная и растроганная неожиданным подарком и проявлением доброты незнакомого человека, собралась уходить, но увидела на столе английский учебник и дрогнувшим голосом спросила:
— Это вы занимаетесь английским?
— Да.
— Могу я вам предложить свою помощь? Мы с мужем двадцать лет прожили в Англии и я могу вам помочь.
— Вот от этого не откажусь.
За уроками английского последовало позирование Екатерины Александровны за портретом (и как хорош был этот портрет!), обмен книгами и долгие разговоры по вечерам. И уже совсем скоро тридцативосьмилетний Павел трогательно признался пятидесятисемилетней Екатерине Александровне в чувствах...
"Филонов пришел и говорит: у меня столько нежности к вам, как к доченьке своей", - из дневника Екатерины Александровны Серебряковой.
В то время Павел Николаевич плодотворно работал и от учеников у него не было отбоя. А потом, как это бывает, власти обвинили Филонова в формализме художник и его ученики стали объектами ожесточенной травли.
Видя, как бедствует Филонов, Екатерина Александровна, получавшая спецпаек, по-матерински хотела подкормить его, но натыкалась каждый раз на решительное "нет".
Неожиданную любовь художника Серебрякова, мать троих взрослых сыновей, приняла спокойно и без ложных угрызений совести: будь что будет и стала его фактической женой. Официально они вступят в брак спустя несколько лет. О том, как Екатерина Александровна относилась к Филонову, поведали дневники и милые домашние записки:
"Милый, дорогой мой, я тебя люблю. Чайник стоит под подушкой".
"Люблю, целую, твоя Катя".
Филонов называл возлюбленную "дочкой" и писал Серебряковой:
"Солнце ты мое теплое, весенний день Панькиной жизни..."
"Катя, сам не знаю почему, во мне все растет чувство радости, что мы с тобой сошлись на свете и сдружились так крепко! Ты не зазнайся - смотри! Подумаешь, какая радость - жил парень один, и вдруг свалился ему на плечи такой властитель дум, как ты! Целую твои ручки и маленькие крепкие ножки! Твой Паня!"
В начале 1929 года Филонов начал писать свою знаменитую "Формулу весны". Забрезжила мечта о большой персональной выставке. От участия в экспозициях в Париже, Дрездене, Венеции, Франции и Америке всегда Филонов отказывался, считая, что его работы должны быть представлены раньше в Советском Союзе. Теперь, в подготовке к выставке, некоторые его полотна и рисунки отправились на Инженерную улицу. Весна 1929 года в жизни Павла Николаевича была опять полна надежд.
Выставка картин, уже развешенных в залах музея, не состоялась, несмотря на хлопоты Луначарского и Бродского. Увы, Филонов в очередной раз стал пасынком советского искусства.
Запретили. В конце 1930 года официально было объявлено, что выставки не будет - такое искусство чуждо молодой Стране Советов.
Екатерина Александровна, встречая мужа, расплакалась.
— Что ты, Катя... Полно, полно. Не плачь, доченька, не надо.
Достав сложенный вчетверо белый носовой платок из идеально отутюженных единственных парусиновых брюк, которые носил и зимой, и летом, Павел принялся утешать жену и промокать ее слезы.
По старой многолетней привычке, Филонов бодрился:
— Будет день, будет пища, Катя.
Когда не было денег на холсты, писал на наклеенной на фанеру бумаге, брал заказы - так появились иллюстрации к "Калевале". Ученики хлопотали о пайке учителю, а он смеялся: "Если бы за заслуги как художнику, то взял бы. А подачек мне не надо".
И у Кати отказывался брать деньги. Если и брал деньги, то только в долг. Он скрупулезно фиксировал потом в своем дневнике: сколько еще должен жене, сколько уже отдал… Однажды, заняв у нее небольшую сумму, по ее просьбе расплатился картиной - написанный маслом букетом васильков.
"Сейчас, не имея заработка, я в полном смысле слова, к стыду своему, живу на иждивении... Ем кило или полкило хлеба в день, тарелку или две супа с картошкой. Положение мое становится грозным…", - из дневника Филонова.
5 сентября 1932 года Филонов пишет: "Денег у меня совершенно нет, кроме 33 копеек на сберкнижке… Если бы не дочка и Петя, которые без всяких просьб с моей стороны одалживают мне на корм и комнату, - мне пришлось бы пойти чернорабочим на стройку Петроградского Дома культуры или Дома Ленинградского Совета, где требуются рабочие всех сортов.
Сам же я не могу купить яблоко за 20 к. моей жене, не говоря уже о чем-то большем, но по моей неизмеримой любви к дочке я расписал ей шелковый шарф и просидел за этой работой полтора месяца (с 16 июля по 20 августа часов по 16 в день)".
Екатерина Александровна страшилась надеть платок на себя - такое благоговение, страх, трепет вызывала эта вещь своей красотой, которую просто невозможно описать. Ведь в этом подарке была выражена великая любовь, а не в дорогих украшениях, которые на самом деле не значат ровным счетом ничего.
В 1938 году страсти, бушевавшие в стране добрались до семьи Филонова и Серебряковой. Один за другим были арестованы двое сыновей Екатерины Александровны: средний Анатолий и младший Петр. Пришло сообщение, что Петр, много лет остававшийся учеником и преданным товарищем Филонова, якобы выслан на десять лет в лагеря. Оба сына были расстреляны в том же 1938. Но оцепеневшая от горя Екатерина еще об этом не знала.
Спустя месяц вызвали в органы на допрос и саму Серебрякову. Никто не мог поручиться, что она вернется. Провожая ее, Филонов сказал:
— Во мне не сомневайся, Катя. Куда бы не выслали... Ни дня не помедлю - поеду следом. Веришь мне?
Вечером она вернулась и только молча сжала руку Павла Николаевича. О сыновьях ей нового ничего не сказали. Екатерина Александровна половину ночи рассматривала фотографии сыновей и читала их детские дневники, а под утро у нее случился инсульт.
Павел Николаевич сам дежурил у ее кровати, сам поил и кормил ее с ложечки, не смыкая глаз и забывая о себе. Любыми правдами и неправдами добывал для нее фрукты, в которых много лет себе отказывал, и выходил жену.
Скромность, аскетизм и независимость Филонова были потрясающими. Стакана чая и куска хлеба в день ему было достаточно. Сестра Филонова, Евдокия Николаевна Гдебова-Филонова вспоминала, что брат рассказывал ей о своей поездке в Иерусалим:
"Он рассказал мне, как ели русские паломники и как ел молодой араб. Паломники достали большую деревянную чашку, ложки, накрошили в чашку черных сухарей, нарезали лук, залили все это водой, сверху полили постным маслом и, сев вокруг этой чашки, начали трапезу. И, наевшись, легли, отяжелевшие, спать.
Тут же на палубе, у самого борта, сидел молодой араб. В одной руке у него был небольшой кусок белого хлеба, в другой кисть винограда. Смотрел он куда-то вдаль, потом, не отрываясь от того, что видел, начал есть. Он отламывал кусочек хлеба, брал одну виноградинку и очень медленно их разжевывал.
Таким образом - кусочек хлеба, виноградинка - съел он свой небольшой запас, все так же неотрывно глядя вдаль. Он был сыт, остался таким же легким, как и до еды, и потребности сна у него не появилось. Это понравилось брату, он решил делать так же.
И с тех пор так питался. Он уверял меня, что так меньше съешь, а пользы и сытости будет больше. При этом он всегда читал. Питался он у себя в комнате. Екатерина Александровна питалась отдельно, никакие ее уговоры на него не действовали".
Когда 22 июня 1941 года по радио объявили о начавшейся войне с Германией, Евдокия Николаевна позвонила брату и просила сделать какие-нибудь запасы. Филонов с возмущением ответил:
— Если такие люди как вы и мы будут делать запасы - это будет преступление.
Во время войны Филонов добровольно охранял дом, в котором жил, от зажигательных бомб. Голодный, он вынужден был ночами мерзнуть от холода в своей тонкой куртке, перешитой из шинели. Однажды, в темноте, спускаясь с промерзшего чердака, Павел Николаевич повредил ногу.
Вскоре началась блокада Ленинграда и Филонов погиб от голода, потому что из личного принципа не отбирал у более слабых еду, а брал только положенные ему сто двадцать пять граммов хлеба в день.
Его жена берегла картины Павла Николаевича, претерпевая голод и крайнюю нужду. Она пережила Филонова только на пять месяцев, доказав, что любовь - она возможна в любом виде и для любого возраста. И каждая женщина, даже в пятьдесят семь, может быть чьей-то "милой доченькой", ведь в душе она никогда не постареет…
"Если бы он говорил не красками, пока еще, к сожалению, недоступными массам, а человеческим языком, он явился бы тем рычагом, который перевернул бы весь мир - и наступил бы рай земной: его работой руководили страдание за человечество и желание ему добра. Как никто не может определить, что происходит в настоящее время, так никто не может проникнуть в творения Павла Николаевича, потому что они носят в себе величие и тайну данного момента. Это дело будущего; его расшифрует история", - из дневника Екатерины Александровны Серебряковой.
"Смутьян холста", "очевидец незримого" - сказал о Филонове поэт-футурист Анатолий Крученых. Велимир Хлебников называл его малоизвестным певцом городского страдания. Недруги считали Филонова сумасшедшим фанатиком. Ученики - гением и первооткрывателем.
Филонов утверждал, что создает "картины такими, чтобы люди всех стран приходили на них молиться".
******(Источники использованные в статье: Е. Н. Глебова "Воспоминания о брате",
Следующая публикация
Комментарии 3
Он пророчествовал и давал историю вселенскую. Его аскетичность указывает на космическое происхождение Души. И Души высокой степени .их и посылают для развития цивилизаций