Суров ты был, ты в молодые годы Умел рассудку страсти подчинять. Учил ты жить для славы, для свободы, Но более учил ты умирать. Сознательно мирские наслажденья Ты отвергал, ты чистоту хранил, Ты жажде сердца не дал утоленья; Как женщину, ты Родину любил, Свои труды, надежды, помышленья Ты отдал ей; ты честные сердца Ей покорял. Взывая к жизни новой, И светлый рай, и перлы для венца Готовил ты любовнице суровой, Но слишком рано твой ударил час И вещее перо из рук упало. Какой светильник разума угас! Какое сердце биться перестало! Года минули, страсти улеглись, И высоко вознесся ты над нами… Плачь, русская земля! но и гордись – С тех пор, как ты стоишь под небесами, Такого сына не рождала ты И в недра не брала свои обратно: Сокровища душевной красоты Совмещены в нем были благодатно… Природа-мать! когда б таких людей Ты иногда не посылала миру, Заглохла б нива жизни...

«Она взращивала роли, как цветы, — наполняя их благоуханием все вокруг. Ее нежное отношение к партнерам, автору, режиссеру — ко всему, что ее окружало, казалось ей естественным проявлением человеческой порядочности. Она любила людей — и Бог подарил ей тех, кто любил ее — так же преданно, искренне и открыто. Она была строга, сдержанна в жизни, почти скупа в жестах, сохраняя для сцены свой феерический темперамент, свою страсть и безудержную энергию. Но взгляд — почти неизменившийся, знаменитый «Марьин» взгляд «на пол-лица», обнимавший величайшей любовью каждую травинку вокруг, взгляд страдания и самоотречения, взгляд стойкости и истинной веры — сохранила она на всю жизнь. Она сама не раз говорила, что княжна Марья научила ее плакать, научила истинно русской любви-жалости, но и сделала ее более ранимой. Еще долго ей приходилось преодолевать в кино и театре стереотип «княжны Марьи», доказывать режиссерам возможность быть другой: Гертрудой, Войницевой, Вассой, Филуменой, Бабой в черном, Фру Алвинг… Сильной и слабой, великой и ничтожной, любимой и брошенной, но всегда — королевой своих поступков и собственной жизни. Наверное, ей завидовали многие. Не успела окончить институт — уже знаменита. Роли? — разнообразные, интересные, главные. Мужчины? — обожание-уважение, влюбленные взгляды и красавец Александр Хочинский рядом. Что еще нужно для счастья? Мало кто знал о том, что вся сила ее женщин — от полноты страдания. Гордая посадка головы, так восхищавшая критиков, — от унижений. Мудрость — от горького опыта, вера и великое терпение — от потерь… В Театре Сатиры на Васильевском Шуранова вновь обрела Дом. А театр получил эталон истинно петербургской интеллигентности, порядочности, личностной цельности. Здесь Шуранова успела многое. Васса у нее вышла неожиданная… Не имевшая собственных детей, Шуранова—Васса прежде всего была матерью, но матерью-волчицей, способной загрызть неудавшихся детей… Но ужаса она не вызывала. Скорее, сострадание — уж очень достойный человек погиб. А Баба в черном из «Закликух» опрокинула стереотипы об амплуа актрисы. Из-под маски строгой, аскетичной «старорежимной» бабки проглядывала ироничная, мудрая и веселая улыбка той Шурановой, которая обладала неисчерпаемой любовью к жизни. Она не хотела быть легендой. Никогда не пыталась быть хорошей для всех и вызывала уважение умением сказать «нет». Могла себе позволить. Когда-то, много лет назад, она единственная встала и вышла из зала на просмотре не очень удавшегося «выпеченного» фильма тогда еще молодого оператора Романа Смирнова. И за эту честность он остался благодарен ей на всю жизнь. Сейчас, когда театр вместе со Смирновым репетирует «Татуированную розу», хочется набрать номер телефона, чтобы услышать ее незабываемый альт с пожеланиями удачи, с рассказами об Италии, о Серафине—Маньяни, которую она так любила, о том, что все обязательно получится и сама она чувствует себя прекрасно. Мы устали от памятников. Мы устали от потерь. Всего полгода прошло после гибели Алексея Осьминина. Антонина Николаевна была его другом — счастье улыбнулось ему. Счастье улыбнулось и нам: почти восемь лет — срок немалый. Мы благодарим судьбу и Антонину Николаевну».

Я вновь листаю свой альбом, Ищу на чёрно-белом фото, Себя, где был я малышом И рос в то время беззаботно. Здесь лица светлые людей, Хотя их жизнь была не сахар. Их взгляды искренней, добрей В них нет отчаянья и страха. Вот моя улица, мой дом И пусть всё в чёрно-белом цвете С весёлой грустью я потом, То время вспомню в ярком свете. Здесь снова все мои друзья, Они все живы и здоровы. Здесь в брюках "клёш" стою и я, С бахвальством выставив обновы. Смотрю на старые дворы, Которых нет давно в помине. На игры шумной детворы И мой скворечник на рябине. Здесь вновь берёзки под окном, Шумят листочками резными. Сажал я их весной с отцом И обнимался часто с ними. На снимке мама, я с сестрой, Стою на мастера обижен. Он раскомандовался мной, То "не моргай", то "встань поближе". Как много счастья в этих фото, Осталось в прошлом навсегда. То, что ушло, забылось что-то, Оттуда смотрит сквозь года. Я улыбаюсь, глядя в лица, Родных, знакомых и друзей, И в этот миг, душа как птица, Парит над Родиной моей. Виктор Васильков Февраль - 2021г.

Антонина Шуранова считала себя актрисой театральной. «Я не фотогенична. Убеждена, что кино - не моя стихия, во многом из-за специфики технического порядка...» - утверждала она. Режиссёры считали иначе: образы, созданные ею на экране (к сожалению их совсем немного), не остались незамеченными и сразу выдвинули Антонину Шуранову в число лучших киноактрис.