Как будто соль насыпали на рану, От боли этой места не найти, От новости, услышанной с экрана Что наступил ему черёд уйти... Теперь лишь в песнях он своих остался, В бессмертие из жизни воспарив... Он с нами незаметно попрощался, Жизнь яркую по совести прожив... Как будто соль насыпали на рану... Ушёл навек, клок вырвав из души. Когда бы ни ушли, творцы уходят рано, А творчество их дышит и звучит... Светлой памяти Вячеслава Добрынина... 12.58-13.19 вт., 01.10.24

На Моховой, бок о бок с Румянцевским музеем – ныне Ленинской библиотекой, – у входа в меблированные комнаты остановился извозчик, из саней вылез мой приятель, художник Н. В. Неврев. Мы, так сказать, столкнулись. – Зайдем к Саврасову, возьмем его с собой и пойдем завтракать в «Петергоф». Я не был знаком с Алексеем Кондратьевичем Саврасовым, но преклонялся перед его талантом. Слышал, что он пьет запоем и продает по трешнице свои произведения подворотным букинистам или украшает за водку и обед стены отдельных кабинетов в трактирах. Поднимаясь в третий этаж, Неврев рассказал мне, что друзья приодели Саврасова, сняли ему номер, и вот он уже неделю не пьет, а работает на магазины этюды… – Я вчера к нему заходил – прекрасную вещь кончает… Пишет с натуры через окно сад и грачиные гнезда… Нарочно сейчас приехал к нему посмотреть. Дверь была чуть приотворена. Мы вошли. Два небольших окна глядят в старинный сад, где между голых ветвей, на фоне весеннего неба, чернеют гнезда грачей. Мне вспомнились слова И. И. Левитана: – Я ученик Алексея Кондратьевича. В комнате никого не было. Неврев пошел за перегородку, а я остановился перед мольбертом и замер от восторга: свежими, яркими красками заря румянила снежную крышу, что была передо мною за окном, исчерченную сетью голых ветвей берез с темными пятнами грачиных гнезд, около которых хлопочут черные белоносые птицы, как живые на голубом и розовом фоне картины. За перегородкой раздался громкий голос Неврева: – Да вставай же, Алеша! Пойдем в трактир… Ну же, вставай! Никакого ответа не было слышно. Я прошел за перегородку. На кровати, подогнув ноги, так как кровать была коротка для огромного роста, лежал на спине с закрытыми глазами большой человек с седыми волосами и седой бородой, как у библейского пророка. В «каютке» этой пахло винным перегаром. На столе стояли две пустые бутылки водки и чайный стакан. По столу и на полу была рассыпана клюква. – Алеша, – тормошил Неврев. – Никаких! – хрипел пьяным голосом старик. – Никаких! – повторил он и повернулся к стене. – Пойдем, – обратился ко мне Неврев, – делать нечего. Вдребезги. Видишь, клюквой закусывает, значит, надолго запил… Уж я знаю, ничего не ест, только водка да клюква. Потормошил еще – ответа не было. Вынул из кошелька два двугривенных и положил на столик рядом с бутылками: – Чтобы опохмелиться было на что, а то и пальто пропьет. Неврев был в восторге от картины: – Ведь это же старый Алексей Кондратьевич. Вчера утром я подмалевку видел, а сейчас почти закончено… Надо присмотреть, чтобы спьяна не испортил… Забегу к нему завтра утром… Так я в первый раз видел знаменитого художника, одного из основоположников русского пейзажа. Это было 25 марта, в солнечный день, в конце 80-х годов. Потом как-то через год или два я зашел однажды в эстампный магазин «Ницца» и увидел знакомую картину, ту самую, которую я видел в номере на Моховой. Внизу стояла подпись красной краской «А. Саврасов», видно, что сделана дрожащей рукой. – Я видел у Саврасова эту картину, – заявил я владельцу магазина. – Это не она, а повторение. Та картина давно продана, но Алексей Кондратьевич делает повторения. Да это уж далеко не то. Совсем старик спился… Жаль беднягу. Оденешь его – опять пропьет все. Квартиру предлагал я ему нанять – а он свое: «Никаких!» – рассердится и уйдет. Как раз вчера писал у меня. Есть еще такие повторения, и неплохие. В прошлом году с какой-то пьяной компанией на «Балканах» сдружился. Я его разыскивал, так и не нашел… Иногда заходит оборванный, пьяный или с похмелья. Но всегда милый, ласковый, стесняющийся. Опохмелю его, иногда позадержу у себя дня на два, приодену – напишет что-нибудь. Попрошу повторить «Грачи прилетели» или «Радугу». А потом все-таки сбежит. Ему предлагаешь остаться, а он свое: «Никаких!..»

• «Быть тем, кто ты есть, проще, чем притворяться кем-то другим». • «Чтобы получить что-то, нужно научиться жертвовать чем-то другим». • «Каждый получает собственный опыт, который является для него единственно верной школой». • «Если слабый пол сильнее, то лишь потому, что сильный пол испытывает слишком большую слабость к слабому». • «Надо встречаться как можно чаще. В скором времени один из нас, увы, может пожалеть, что не делал этого». • «Сколько забытых случаев из жизни приходит на ум после того, как мысленно пройдешься по лабиринтам памяти». • «Странно, но эти нищие годы — самые радостные в моей жизни. А может, и не странно. Мы были счастливы, не имея никаких особых благ, удобств и вещей — ничего, кроме себя самих, смеха и взаимной любви». • «Если судьбе угодно, она сделает все, чтобы направить вас по нужному пути». • «Даже если кто-то полагает что ожидать нечего, мы всегда ожидаем чего-то или кого-то». • «Удержаться от любви – задача невыполнимая». • «Быть звездой ничего не стоит. Это вспышка, которая быстро исчезает». • «Чтобы активно участвовать в делах государства, нужно в нем жить и разделять с его гражданами все радости и горести». • «Мне нравятся люди, которые занимаются своей страной, а не своим креслом». • «Я не боюсь смерти, я просто счастлив жить, видеть, слышать, чувствовать, наслаждаться окружающим миром. Видите, какой я расчётливый! Я не прошу, подобно Фаусту, вернуть мне молодость. Мне бы хотелось просто оставаться таким, какой я есть». • «Любой текст имеет собственную мелодию, плохую или хорошую, главное — её расслышать». Шарль Азнавур

.. Прав, прав был Паустовский, написавший о Гиляровском: "чистейший образец талантливости нашего народа! " Однажды художник Александр Герасимов увидел в квартире Владимира Гиляровского стопку картин, поставленных изображением к стене. Он заинтересовался, взял одну, другую, третью. Все они были как на подбор – одна другой слабее. И между хозяином и гостем случился такой диалог. – Кто же это, Владимир Алексеевич, дарит вам? – Никто, сам покупаю. – Сами? А зачем? Работы слабые. – Эх ты, голова садовая! Хорошие-то всякий купит, а ты вот слабые купи. – Да зачем же? – А затем, что так денег дать вашему брату, художнику, нельзя, обидится, а купить этюд – дело другое. И хлеб есть, и дух поднят. Раз покупают, скажет он себе, значит, нравится, значит, умею я работать. Глядишь, больше стал трудиться, повеселел, и впрямь дело пошло лучше. Понял? Мы, конечно же, не склонны умалять заслуги Третьяковых, Щукиных, Морозовых. Они очень много сделали для нашей культуры, создали уникальные коллекции. Но одно дело – заходить в мастерские известных художников и вкладывать деньги в безусловные шедевры, и совсем другое – посещать ученические выставки Училища живописи, ваяния и зодчества, и тратить свои деньги, заработанные с огромным трудом, а подчас и риском для жизни, на самые неинтересные, откровенно провальные работы. Конечно, широты души здесь несоизмеримо больше. Впрочем, Владимир Алексеевич помогал и знаменитым живописцам – когда эта помощь действительно была нужна, и когда ее больше никто оказывать не собирался. Одним из объектов его попечительства был художник Алексей Саврасов – спившийся, опустившийся, одетый в лохмотья и проживавший чуть ли не на Хитровом рынке. Не один раз Владимир Алексеевич его отлавливал и приводил к себе домой. Тот, разумеется, стеснялся, отказывался. Но спорить с силачом было не так-то просто. У себя на квартире Гиляровский в первую очередь переодевал Саврасова пусть и не в новую, но вполне приличную и прочную одежду. Сухие, теплые носки, крепкая обувь. Все, что было на Саврасове, сразу уничтожалось. Затем давал ему опохмелиться, закусить особыми, фирменными бутербродами с селедкой, тертым сыром и зеленым луком, перетертыми с уксусом. Обслуживала их жена Владимира Алексеевича, прекрасная, добрая женщина, которая улыбалась художнику не менее любезно, чем другим гостям своего общительного мужа. Конечно, с точки зрения современной наркологии это благодеяние было сомнительным. Но, во-первых, этой самой современной наркологии в то время еще не существовало, а во-вторых, уж выпить-то Саврасов все равно нашел бы, в каком-нибудь грязном притоне, с такими же оборванцами. Здесь же угощение еще и повышало самооценку художника, что для него было очень важно. Затем – обед, послеобеденный сон на диване. Напоследок же Владимир Алексеевич тайком подкладывал ему в карман горсть серебра. Здесь, в отличие от покупки картин у студентов, не было заботы о будущем живописца. Владимир Алексеевич прекрасно понимал: будущего у Саврасова нет. И другие современники это прекрасно понимали, сторонились Алексея Кондратьевича брезговали им. А Гиляровский видел человека – униженного, нездорового, но сохранившего свое человеческое достоинство. И соответствующим образом вел себя с ним

Их знакомство состоялось в 1955 году в Казахстане, на съёмках фильма «Первый эшелон». Нина Дорошина, студентка Щукинского училища, мгновенно влюбилась в импозантного и обаятельного Олега Ефремова, который в то время служил в Центральном детском театре.