Кто из нас не помнит вальс композитора Евгения Доги из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь», меж тем он мог бы быть и совсем другим.

«Я являюсь таким, каким меня создал Бог и каким сделали воспитание, обстоятельства, свойства того века и той страны, в коей я живу и действую. Я не изменил себе ни разу». „Там где слова бессильны, является во всеоружии своём более красноречивый язык, музыка.“ „Красота в музыке состоит не в нагромождении эффектов и гармонических курьезов, а в простоте и естественности.“ „Мне кажется, что я действительно одарен свойством правдиво, искренне и просто выражать музыкой те чувства, настроения и образы, на которые наводит текст. В этом смысле я реалист и коренной русский человек.“                       

Знаешь, я никогда не был так счастлив, Как в то утро, там... Мы шли по пляжу, Немного похожему на этот... Была осень... Осень, когда стояла хорошая погода, Время, которое бывает только несколько дней Его называют "Бабьим летом" Но оно целиком было просто было нашим... В своём длинном платье, ты походила На акварель Мари Лорансэн. И я помню, да, я очень хорошо помню, что я Сказал тебе там, тем утром, Год тому назад ,... век..., вечность... Мы пойдём, куда ты пожелаешь, когда ты пожелаешь. И мы будем любить друг друга вопреки всему , И вся жизнь будет словно это утро — В красках бабьего лета... Сегодня я очень далеко от того осеннего утра, Hо мыслями я всегда там... Я думаю о тебе, где ты...? Что делаешь...? Существую ли я ещё для тебя...? Я смотрю на волну, которая никогда не достигнет дюны. Видишь, как и она, я снова откатываюсь назад, И также как она, укладываюсь на песке. И я вспоминаю..., я вспоминаю о приливах, О солнце и о счастье, которое пережили на море, Целую вечность..., век..., год тому назад... Мы пойдём, куда ты пожелаешь, когда ты пожелаешь. И мы будем любить друг друга вопреки всему И вся жизнь будет словно это утро — В красках бабьего лета...

Срок жизни увеличился
И, может быть, концы поэтов отодвинулись на время;
Всего пяток прибавил бог к той цифре 37
Всего пяток накинул к жизни плотской.
И в 42 закончил Рассел и Дассен,
И в 42 закончил наш Высоцкий.
Не нужен нынче револьвер, чтоб замолчал поэт,
Он сердцем пел и сердце разорвалось!
Он знал – ему до смерти петь,
Не знал лишь сколько лет,
А оставалось петь такую малость.
Но на дворе двадцатый век – остался голос,
Записан он на дисках и кассетах,
А плёнки столько на земле, что если разложить,
То можно ею обернуть планету.
И пусть по радио твердят, что умер Джо Дассен,
И пусто молчат, что умер наш Высоцкий.
Что нам Дассен, о чем он пел не знаем мы совсем,
Высоцкий пел о нашей жизни скотской,
Он пел о том, о чём молчат, себя сжигая пел,
Свою большую совесть в мир обрушив,
По лезвию ножа ходил, винил, кричал, хрипел,
И резал в кровь свою и наши души.
И этих ран не залечить и не перевязать –
Вдруг замолчал и холодом подуло.
Хоть умер от инфаркта, но можем мы сказать:
За всех за нас он лёг виском на дуло.