Помнишь, гераневая Елабуга, ту городскую, что вечность назад долго курила, курила, как плакала, твой разъедающий самосад. Бога просила молитвенно, ранено, чтобы ей дали белье постирать. Вы мне позвольте, Марина Ивановна, там, где вы жили, чуть-чуть постоять. Бабка открыла калитку зыбучую:  «Пытка под старость — незнамо за что. Ходют и ходют — ну прямо замучили. Дом бы продать, да не купит никто. Помню — была она строгая, крупная. Не подходила ей стирка белья. Не управлялась она с самокрутками. Я их крутила. Веревку — не я...» Сирые сени. Слепые. Те самые, где оказалась пенька хороша, где напослед леденящею Камою губы смочить привелось из ковша. Гвоздь, а не крюк. Он граненый, увесистый для хомутов, для рыбацких снастей. Слишком здесь низко, чтоб взять и повеситься. Вот удавиться — оно попростей. Ну а старушка, что выжила впроголодь, мне говорит, будто важный я гость:  «Как мне с гвоздем-то? Все смотрят и трогают... Может, возьмете себе этот гвоздь?» Бабушка, я вас прошу как о милости — только не спрашивайте опять:  «А отчего она самоубилась-то? Вы ведь ученый... Вам легче понять...» Бабушка, страшно мне в сенцах и комнате. Мне бы поплакать на вашем плече. Есть лишь убийства на свете — запомните. Самоубийств не бывает вообще. Евгений Александрович Евтушенко

Хмуро тянется день непогожий. Безутешно струятся ручьи По крыльцу перед дверью прихожей И в открытые окна мои. За оградою вдоль по дороге Затопляет общественный сад. Развалившись, как звери в берлоге, Облака в беспорядке лежат. Мне в ненастье мерещится книга О земле и ее красоте. Я рисую лесную шишигу Для тебя на заглавном листе. Ах, Марина, давно уже время, Да и труд не такой уж ахти, Твой заброшенный прах в реквиеме Из Елабуги перенести. Торжество твоего переноса Я задумывал в прошлом году Над снегами пустынного плеса, Где зимуют баркасы во льду. __________ Мне так же трудно до сих пор Вообразить тебя умершей, Как скопидомкой мильонершей Средь голодающих сестер. Что сделать мне тебе в угоду? Дай как-нибудь об этом весть. В молчаньи твоего ухода Упрек невысказанный есть. Всегда загадочны утраты. В бесплодных розысках в ответ Я мучаюсь без результата: У смерти очертаний нет. Тут все — полуслова и тени, Обмолвки и самообман, И только верой в воскресенье Какой-то указатель дан. Зима — как пышные поминки: Наружу выйти из жилья, Прибавить к сумеркам коринки, Облить вином — вот и кутья. Пред домом яблоня в сугробе. И город в снежной пелене — Твое огромное надгробье, Как целый год казалось мне. Лицом повернутая к Богу, Ты тянешься к нему с земли, Как в дни, когда тебе итога Еще на ней не подвели. Борис Леонидович Пастернак 1943г.