Предыдущая публикация
Перепост от Андрея Острова Пока не случилась московская полночь, идёт 21 января, день смерти Ленина 100 лет назад.
Перепощу в связи с этим прекрасный рассказ Томского писателя Владимира Костина. Прочитайте, о Ленине там совсем чуть-чуть, больше о нас сибиряках, чувствующих себя чужими по ту сторону Урала.
Елена Трошина-Дейнеко, "Очередь в мавзолей"
Ленину и без вас хорошо
14 ноября 2022 от Владимир Костин
В середине шестидесятых, в Москве на Курском вокзале — несколько семей енисейских сибиряков, спаянных родством и дружбой. Тетя Саня и тетя Валя — учительницы, тетя Галя, сестра тети Сани — скотница, муж ее дядя Ваня — глухой и потому громогласный тракторист. У него огромная грудная клетка, под небом помещается полбуханки хлеба, рот подобен входу в бункер Гитлера (так считает тетя Галя). Пятеро ребятишек с выгоревшими под степным солнцем волосами от семи до четырнадцати лет.
Они уже купили билеты в желанный город Сочи, чудом, по стечению обстоятельств одолев невиданную и невежливую давку перед кассой. Поезд ночью. Весь день как на блюдечке. Решение единственное: едем на Красную площадь, в Мавзолей Ленина. Собственно, оно было принято еще дома — найти такую возможность и навестить.
Ленин нам не чужой — мучался три года в ссылке у нас в Шушенском. Ну, почти у нас. Мы об этом кое-что знали, как местные люди. Тетя Галя, дерзкая на мысли и язык, вполголоса кощунствовала: — Баранина с зайчатиной его, Ильича, замучили. До Зимнего довели. То баранина, то зайчатина! Без просвету! А нам бы за колбасой из писек-сисек достояться!
Демагогия известная. Идейная ее сестра тетя Саня отвечала: — За мелочами горизонта не видишь! Подумаешь, колбасы не хватает, если через пятнадцать лет коммунизм!
— Да, временные трудности здесь ни при чем, — задумчиво отозвалась тетя Валя.
— А? А? Что говоришь? А ты, Валентина, что говоришь? — гулко ухнул дядя Ваня, волнуясь. К нему подошла дежурная по вокзалу и упрекнула: — Гражданин! Вы не в степи у себя там или под землей!
Доели последние два десятка яиц, сваренных дома четыре дня назад, запили буфетным чаем. Прихорошились в туалете, даже головы помыли с мылом холодной водой, надели всем чистые носочки. Дядя Ваня побрился осколком зеркала. Уборщица сказала ему: мне бы такого мужа. Взяли полмешка шишек. Это была идея тети Сани — полмешка шишек захватить в подарок Ленину, чтобы помнил Енисей, это в Москве оценят, а полмешка — в Сочи, на взятки за курортные услуги. Едем к Ленину!
Приехали к Ленину. Очередь в Мавзолей растянулась на всю площадь, густая, широкая. Тетя Саня сказала: — Десять тысяч человек!
Все веселые, оптимистичные: сейчас Ленина увидим! Здорово! Щедро представлены прогрессивные негры. Двое даже забыли переодеться, пришли в ярких желто-зеленых платьях. И оба с бородами. Дети показывали на них пальцами, даже неудобно.
Тетя Саня сказала тете Гале: — Вот это очередь! Это по-нашему! Это тебе не за колбасой стоят люди — колбасе столько народу не объединить! И Ленина на всех хватит!
Тетя Галя ответила: — Я на первый раз промолчу.
А тетя Валя сказала задумчиво: — Когда-нибудь Ильича воскресят. Что он скажет? «Молодцы»? А, может, «мало работаете, товарищи»?
Тетя Галя добавила: — И будет он после работы в Мавзолей захаживать — папироску стравить: мать честная, сколько ж я лет тут пролежал на радость врагу!
А? Что сказала? — заухал дядя Ваня, — Куда Ленин сбежал?
К нему подошел милиционер: — Безобразие так орать, товарищ, вы, часом, не пьяный?
Тетя Галя ответила: — Он, часом, — глухой, как пень курагинский!
Милиционер сказал: — Лучше бы он был немой, чем провокации устраивать!
Ближние в очереди засмеялись, и даже негры — за компанию. Нам жарко, знойно — им хорошо.
Тетя Галя громко сказала: — Он, между прочим, тракторист, орденоносец. Слух на работе потерял, хлебушек вам добываючи!
Милиционер обиделся: — Он что, один на всю страну глухой орденоносец? Да половина — кто без руки, кто без ноги, кто совсем слепой! Надо вести себя прилично, не за лифчиками в сельпо стоите.
- В сельпо лифчиков не дают, — быстро сказала тетя Галя, — губу надул, а сам — видно: деревня вчерашняя, губа-то от семечек не зажила.
— Хорошо-хорошо, это она нездорова, — опередила задохнувшегося милиционера тетя Саня и крикнула шурину в ухо: — Тихо себя веди, бубни шепотом!!
Тут очередь раскололась на две партии: одни хохотали, как в кино, а другие говорили недоброжелательно: — Безобразие форменное! Колхозники, а? Вы где находитесь? Ничего святого! и т.д.
Милиционер тогда решительно сказал: — Уходите отсюда, пока я всю вашу деревню не отвел в отделение! И скажите спасибо, что Ленин еще далеко, начальство вас не видело.
Дети, даже старший, Анатолий Иванович, залились слезами. Шок, ничего не скажешь.
— А как же Ленин? — прогудел дядя Ваня, разводя ручищами. Хохот уже тянет на международный скандал. Милиционер толкает, толкает их в спины: — Ленину и без вас хорошо! Ленин на месте! Шире шаг! Шире шаг!
Тут тетя Галя обернулась и на прощание сказала: — У нас в Шушенском Ленин по барану съедал, а у вас в Москве морковным чаем пробавлялся. Даром не надо вашего Мавзолея, мы-то Ленина живого видали!
Милиционер за ними, появились какие-то дружинники, от них пахло одеколоном…
Из отделения их выпустили через час. Дядя Ваня выдул там два графина воды и по неосторожности сорвал дверную ручку, а Сергей Иванович потерял бдительность и напустил в штаны. Тетя Галя изображала немножко чокнутую, тетя Саня подарила хозяевам ленинские шишки, сообщив, что ленинские, а тетя Валя обменялась адресами с капитаном, хотя он был плешивый. Неискренне. С тети Гали взяли честное слово, что она больше не будет разговаривать на московских улицах.
На свободе перевели дух. Ну и приключение! Ну и хреновина!
Тетя Валя задумчиво заметила: — И то добре, Галю, что не представилась ты им ленинской дочкой. С тебя бы сталось.
А ведь бывало такое, по праздникам, нередко. Не мог Ленин провести свой срок напрасно. И то сын объявится, то дочь. И даже в Таштыпе один совсем хакас утверждал, показывая на плакат «Верной дорогой идете, товарищи», что Ленин его отец и сходство изумительное неспроста. А как он не будет похож, если плакат рисовал художник-хакас?
Они сходили на разведку в ГУМ, а потом пошли в Александровский сад. Там зелено, чисто, кругом урны, на скамейках ни харчка. Москвички гуляют в разноцветных платьях, на головах шиньоны. Отбивают государственность куранты, веет столичный ветерок, имеется надежда увидеть Гагарина или хотя бы Аркадия Райкина. Под одной липой стоят шпалерой африканцы в военной форме, наш советский офицер руководит руками: перед всеми поют «Подмосковные вечера». Желающих послушать много, иные из наших машут певцам: Поль Робсон! Лумумба!
Тетя Валя замечталась, тетя Саня стала так подпевать, что хор сбился с панталыка, тетя Галя принялась нарочно подмигивать негру слева, что, мол, брат, «Интернационал». Дядя Ваня задумался о сибирской родине, давя асфальт, как утес-великан. А дети — что дети? они едят мороженое, заняли целую скамейку и заляпали ее, хоть не признавайся, чьи это дети.
Но вот мимо прошла старая дама, завитая в каракуль, на шее газовый шарфик. На поводке собачка с бантиком на шее. Посмотрела дама небрежно на тетю Галю: «Простолюдинка, навозница». Внимательно оглядела ее тетя Галя и почесала в затылке, широко раскрывая ноздри: «Дворянка недобитая! В Кремле!» А та села на скамейку, культурно отдыхает, разглядывая свои красные босоножки. И к ней подходит другая дама, с авоськой, а в авоське батон.
— Здравствуйте, Лидия Львовна! Посижу с вами?
— Здравствуйте, Вероника Аркадьевна! Присаживайтесь, пожалуйста.
— Вот — зашла в булошную, а батоны-то несвежие, вчерашние, представляете?
— Что они там думают, на хлебозаводе? Мерзавцы, совсем не работает народный контроль!
Страна ела вчерашний и позавчерашний хлеб, и ничего, рождались дети.
— Ах, хамка какая… Милиция, убивают!
…Бежали долго, далеко, не останавливаясь до самого вокзала. Там, забившись в угол, постелили на пол газеты и просидели до подачи поезда, вздрагивая, когда мимо проходил милиционер с на редкость пронзительным взглядом. Они не могли знать, что у него, как назло, истекал третий день жестоких желудочных колик. Вещи из камеры хранения забрали сразу — вдруг арестуют, ищи их потом, свищи. И дети спали в обнимку с узлами и чемоданами.
В поезде, ночью, набегавшийся за этот день так, как не бегал на фронте, Иван принялся храпеть. Словно простуженный слон завалился в их вагон, ставший маленьким, бумажным. Они боялись, что их ссадят где-нибудь в Воронеже, по многочисленным просьбам трудящихся. Но тетя Галя была сметлива. Она прошла по вагону, нашла молодую мамашу из Нижнего Тагила, выпросила у нее соску и сунула ее мужу в рот.
На следующий день они, блаженно переводя дух с перепугу и пересмеиваясь при каждой встрече глаз, объедались оттого вареной кукурузой и жареной рыбой. До моря, медуз, магнолий, ежевики, до солнечных ударов и воров, укравших у них в Хосте половину денег, было рукой подать.
Следующая публикация
Комментарии 2
Сибирский край - не край России,
Сибирь - её Святыня, Храм,
Который кровью оросили
Эпох, причастных к кандалам…
Угрюмость гор, тайги дремучесть, -
Всему причина, - не вина…
У южных пальм другая участь,
Но не бананов ждёт страна:
Сибирь моя полна сокровищ, -
Как тот сапожник - без сапог,
Ценою слёз, ценою крови, -
Исправно платит свой оброк.
Сибирский край – душа России, -
Слезами скорбными чиста…
Здесь жив ещё народ Мессия
С судьбой распятого Христа…
Сибирь проклята и воспета…
В иконной святости старух
Не гаснет добрый лучик света,
Живёт особый, русский дух…
Его церковным мракобесьем
Не затуманить, не достать:
Сибирь не одержима спесью,
«У ней особенная стать»!
Всегда в цепях, не в бриллиантах,
Не разодетая в шелках,
Сибирь, измученным Атлантом,
Россию держит на руках!
Уж как Сибирь не поносили,
Не распинали, как Христа, -
Жива Сибирь – жива Россия,
До боли истина проста!