Предыдущая публикация
Николай КРАСИЛЬНИКОВ
ПРО МЕДВЕДЯ СЛАДКОЕЖКУ
Шли мы как-то с Никифором по южному склону, где среди скал встречаются поляны, густо заросшие травой, боярышником, кустарником. Взбираясь на очередной скальный выступ, мой провожатый вдруг резко присел, словно спрятался. Подбираюсь к нему, выглядываю из-за скалы и вижу: под кустом ежевики, густо увешанной спелыми ягодами, сидит медведь. Наш среднеазиатский белокоготный мишка. Задние ноги сложены «по-турецки», передние – на коленях. Глаза закрыты, а на морде такое удовольствие, как у аксакала в чайхане, только что откушавшего отменного плова.
Поскольку до «картины» не больше полтора десятков метров, мы затаили дыхание – медведь не представлял для нас никакой угрозы – и с интересом стали наблюдать, что же он будет делать дальше… Через минуту-другую косолапый открыл глаза, передвинулся чуть правее, прицелился и – р-раз – обеими лапищами оголил ветку – закинув ягоды вместе с листьями прямо в открытую пасть. Раздавив зубами ягоды и почувствовав вкус кисло-сладкого сока, медведь снова закатил глаза, и все блаженство, которое он испытывал в этот момент, опять расползлось по его физиономии.
Далее сдерживаться мы не могли и прыснули со смеху. Сладкоежка вскочил, завертел своей кудлатой башкой, а, увидев незваных зрителей, сделал досадливую гримасу, что-то проворчал под нос и кубарем покатился за скалу.
А ежевика была действительно вкусная. Спасибо медведю, подсказал.
ПЛЫВИ, МАЛЫШ…
Ух, и жара! Даже капли, упав на землю, шипят, как на сковородке. Многие речные протоки, старицы, родники, маленькие озёра высохли или превратились в мелкие лужи, над которыми знойными вечерами вьётся мошкариная метель.
Однажды утром при обходе участка возле одной такой лужи Никифор приметил двух чёрных воронов. Неразлучная парочка жила в заказнике уже несколько лет.
Птицы скакали вокруг мутного зеркальца воды и норовили белёсыми клювами что-то ухватить. Может быть, мелкую рыбёшку или лягушат… Мало ли чего!
Словом, Никифор не обратил особого внимания на воронов.
Однако в полдень, возвращаясь той же тропинкой, егерь снова увидел чёрных птиц. Они будто и не улетали. Только их наскоки на лужу были более агрессивными.
Ну-ка, ну-ка!.. Никифор скорым шагом поспешил к луже. В ней барахталось что-то крупное: брызги фонтанчиком разлетались в стороны.
Вороны нехотя поднялись на крыло, сели неподалёку на расщеплённую бурей арчу. И, недовольно крумкая между собой, стали наблюдать, что будет делать человек.
Никифор, подойдя к луже, остановился. Пригляделся внимательнее, и вскоре разглядел возле склизких голышей небольшого сомёнка. Он, уткнувшись круглой усатой головёнкой в ил, не подавал признаков жизни – притаился. Тогда Никифор поднял лежавший у ног прутик и пощекотал им малыша. Тот в ответ плеснул хвостом. Раз, другой.
«Жив, жив…», – улыбнулся егерь.
Рядом, струясь на солнце, бежал по камням Ахангаран. Никифор ловко обеими руками поймал липкого сомёнка за жабры, отнёс к реке и отпустил его в светлые струи.
– Плыви, малыш, и больше не попадай в беду, – сказал он вслух.
А вороны, покружив над егерем, полетели в сторону синих гор.
БАРСУК
Осенью Никифор раскопал жилище барсука.
«Коридор» толстого увальня оказался узким. Как только он в него пролазил?! Зато «спальня» была просторной, круглой и чистой. А по утрамбованному полу были густо рассыпаны пучки сухой запашистой травы.
– А это зачем? – спросил я Никифора. – Чтобы теплей спалось?
– Не совсем, – ответил егерь. – Барсуку-чистюле и без травы бывает уютно. Под землею всегда тепло.
– А для чего же она здесь? – не понимал я. – Для мягкости? Но много ли её может дать полынь? Сухая, колючая…
– Ох, уж эти, городские! – усмешкой кольнул меня Никифор. – Полынь – трава горькая да целебная. И барсук это хорошо чует. Есть полынь – нет блох. Нет полыни, – блохи зимою, ох, и кусачие! Чистая жизнь требует горечи!..
Что верно, то верно… Какая же это жизнь, если без горечи?
Средняя Азия. Кураминские горы.
Следующая публикация
Нет комментариев