Предыдущая публикация
Шла зима 1942года.
Наша семья была эвакуирована на Урал из города Белая Церковь, что под Киевом. Первая наша зима на чужбине. Стояли сильные морозы, снежные сугробы засыпали деревню, только дорожки – туннели связывали жителей друг с другом и прочим миром. Меня на улицу выпускали редко. Моя зимняя одежда явно не была рассчитана на такие морозы. А так хотелось погулять, покататься на санках с горки, познакомиться с ребятами. Я подолгу смотрела в окно. Окно покрывала толстая наледь. Я подолгу скоблили ее ногтями, потом дышала на нее и опять скоблила. Наконец, появлялось крошечное окошечко, и передо мной открывался неведомый мне сказочный мир. Белые сугробы сверкают в солнечных лучах, краснощекие ребятишки в длинных шубейках и валенках тащат санки на горку, а потом с визгом и смехом скатываются вниз. Боже, как я им завидовала! И я в очередной раз принималась канючить:
- Мамочка, пусти на улицу! Я совсем немножко погуляю, только разок прокачусь на саночках. Ну, мамочка, пусти. Смотри, все дети гуляют, одна я сижу дома
И мама, в очередной раз, объясняла мне, что у меня нет валенок, а только фетровые ботики, что пальтишко у меня не очень теплое и я сразу же замерзну. А потом обязательно простужусь, и опять у меня будет ангина. Мама еще добавляла, что она уже устала от наших болезней, то Юрик болеет, то я. Конечно, все так и было, но как хотелось гулять! И я обреченно опять утыкалась в окно. Ничего не поделаешь, надо ждать весны. Может к тому времени война закончится, и мы вернемся домой в Белую Церковь, где не бывает такой длинной и холодной зимы, где не нужны зимой валенки, и можно гулять на улице каждый день. Как я любила эту далекую Белую Церковь! Как ненавидела эту проклятую войну, с ее немцами и их Гитлером! Это они выгнали нас из дома и заставили жить в в уральской деревне, это из-за них все время болеет мой маленький братик, и нет с нами нашего папы. Мои горестные мысли прервала Петровна, наша хозяйка, у которой мы жили на квартире.
- Нюра, отпусти ты Людочку на двор, сегодня не так холодно. Моя крестница Маняша за ней приглядит, она уже большая девка, в пятый класс ходит. Пусть дите немного свежим воздухом подышит, а то все дома, да дома.
Я с благодарностью взглянула на хозяйку и опять заныла.
-Мамочка, пусти! Я Маняшу буду слушать, в сугроб не полезу, сосульки сосать не буду, снег голыми руками трогать не буду, честное-причестное слово!
И мама разрешила. Петровна поверх пальто накинула на меня свой клетчатый теплый платок, и завязала его на спине узлом. Маняша взяла меня за руку, и мы вышли на крыльце. Господи! Какой белый, ослепительный мир открылся мне! Какой упоительно свежий и вкусный воздух сам тек в легкие! А как сверкало солнце, все искрилось и переливалось в его лучах! А на пороге стояла Петровна и улыбалась довольно. А в окно смотрела мама и тоже улыбалась.
К Маняше подбежала ее подружка Вера, они усадила меня на санки и девчонки, громко переговариваясь, покатили санки по тропке между высокими сугробами. Я слышала, как Маняша объясняла Вере, что я эвакуированная, немец заставил нас бежать из Белой Церкви, это город такой на Украине. Там сейчас немец. Что у Людочки есть маленький братик, он родился в поезде, когда они ехали сюда. А теперь он все болеет. А Людочку не пускают гулять потому, что у нее нет валенок и теплого пальтишка. И Петровна, крестная, велела погулять с ней и потом забрать к себе в гости. Сегодня приедет сестра Зина, а бабушка испекла пироги к ее приезду.
Я слушала все эти новости и радовалась. Значит, меня везут в гости, и, наверное, угостят пирогом! Вот как мне повезло сегодня! И все это благодаря Петровне. И вместо опостылевшей пшенной каши мне дадут пирог. Как давно я не ела пирогов. Еще до войны мама пекла их с вишнями и яблоками, капустой и мясом. Но, как это было давно! А теперь у нас только каша, противная пшенная каша, да еще с тыквой, фу, терпеть не могу тыкву. Но другой еды нет, приходится есть эту надоевшую кашу.
А Юрочке мама варит манную кашку на молочке, и всегда отдает мне подчистить остатки в кастрюльке. Ничего нет вкуснее манной каши! Но она положена только маленьким детям, а я уже большая девочка, мне уже шесть лет. Так размышляла я, а сама глядела по сторонам. Тропинка, зажатая высоченными сугробами, подвела нас к большому бревенчатому дому с высоким крыльцом и нарядными ставнями. Перед воротами снег был расчищен, двор тоже расчищен и большая черная собака сидела перед конурой. Она подошла к нам, помахивая хвостом, и приветливо гавкнула. Маняша погладила ее по голове и похлопала по спине. А потом сказала, указывая на меня.
- Полкаша, это наша гостья, Людочка, она эвакуированная, ты ее не обижай.
Собака согласно кивнула головой и обнюхала мои ноги. Я от страха закрыла глаза, а она лизнула меня в нос и неторопливо отошла. Все засмеялись.
- Ты ее не бойся, она маленьких не обижает. Она собака умная, все понимает. Она только Гитлера не любит, вот смотри. Полкаша, Гитлер идет, взять его!
Собака яростно бросилась к воротам и долго лаяла и становилась на дыбы. Девочки стали смеяться и хвалить Полкана.
А потом мы зашли в дом, но дома никого не было. Видно все поехали встречать Маняшину сестру Зину. Когда мы разделись в коридоре и прошли в комнату, меня всю окутало теплом и чудным, почти забытым запахом. Пахло пирогами, свежеиспеченными пирогами. У меня тут - же забурчало в животе, и рот наполнился слюной. Вера тоже принюхалась и спросила Маняшу, с чем пекла бабушка пироги. Маняша приподняла скатерку на сундуке, и мы увидели два огромных пирога. Она отрезала длинную полоску и разделила ее на три части. Начинка была оранжевого цвета.
- С морковкой, - сказала Маняша. – Значит другой с манной кашей.
Я с удивлением смотрела на девочек. Таких пирогов я не пробовала. Я осторожно откусила от своего кусочка, пирог был необыкновенно вкусным, и я незаметно для себя проглотила весь кусок. Попросить добавки я не решилась, а так хотелось! Девочки уселись на диван и стали рассматривать какую-то книгу, а я подошла к горке, где на полках стояла посуда и множество фарфоровых статуэток. У нашей хозяйки тоже была горка, и там стояли фарфоровые собачки, лошадки, петушки и рыбки. Я могла подолгу рассматривать их, стоя на стуле, трогать их мне категорически запрещалось. Однажды, когда я оставалась одна дома, я открыла дверцы горки и достала все фигурки. Но, тут вернулась мама, и мне попало изрядно. Мало того, что меня отхлестали по попке, но меня еще и поставили в угол на целый час. А у Маняши стояли на полке балерины, спортсмены, футболисты и бравые военные, гномики и ангелочки, принцы с принцессами и даже доярка с коровой. Оторвать глаз было нельзя от этого чуда. Маняша увидела, что я увлеченно рассматриваю ее коллекцию, подошла и спросила, что бы я хотела посмотреть поближе. Я не поверила своим ушам. Мне предлагают подержать в руках эти сокровища? Девочка увидела мое недоумение и рассмеялась.
Я выбрала балерину и доярку. Маняша усадила меня за стол и дала статуэтки. Я до сих пор помню эти вещицы, помню до малейших деталей. Много лет спустя, уже, будучи вполне взрослой женщиной, я увидела в Ленинградском пассаже такую же балерину, и, конечно, купила ее. Она у меня цела до сих пор.
А потом приехали на тележке, запряженной лошадью, Маняшина родители, ее сестра и бабушка. Стало шумно, все обнимались и целовались. Я забилась в уголок и смотрела издалека на этих веселых и радостных людей. А потом единственный мужчина в этой семье заметил меня и спросил, что за девочка сидит в темном углу. Маняша сказала, что это эвакуированная девочка с Украины, она живет у крестной, и зовут ее Людочка. Крестная должна скоро прийти и забрать ее домой. Меня вытащили к столу и стали расспрашивать. Я сначала стеснялась, но вскоре почувствовала себя, как дома. Я рассказала, как долго мы ехали из Белой Церкви, как нас бомбили немцы, как у мамы в поезде родился братик, как нас нашел папа и привел к бабушке Петровне. Все слушали, а бабушка почему-то стала плакать. А Маняшин папа посадил меня за стол рядом с собой и погладил по головке. А потом все сидели за столом и кушали разную еду, а я ждала, когда же дадут пирог. Наконец бабушка принесла пироги, уже разрезанные на куски и велела всем выбирать какие кому нравятся. Маняшин папа спросил у меня, какой я хочу, и я сказала, что хочу с манной кашей. Большей кусок пирога мне положили на тарелку и еще дали кружку теплого молока. Уверяю Вас, я прожила большую жизнь, но ничего вкуснее этого я не ела. Почему-то все замолкли и молча смотрели на меня, а бабушка опять стала плакать, а Маняшин папа все гладил меня то по спине, то по голове. Наверное, я ему понравилась. А потом пришла бабушка Петровна и мы стали собираться домой. Все вышли в коридор и смотрели, как меня одевает Петровна. Маняшин папа взял мои ботики и строго спросил у Петровны:
- Что это? Разве у ребенка нет валенок? Маняша принеси твои старые из чулана, те черные, что тебе стали малы. Думаю, Людочке они подойдут.
Маняша принесла валеночки,и они очень даже подошли и я их носила всю войну. А когда мы пришли с Петровной домой, то оказалась, что в сумке у Петровны, кроме моих ботиков, был еще большей пакет с пирогами. И с морковкой, и с манной кашей.
Эти пироги я помню всю жизнь. Но сама даже не пыталась такие испечь. Почему? Этого я объяснить не могу. Наверное, боюсь испортить память о тех милых и добрых людях.
Людмила Москвич
Следующая публикация
Нет комментариев