Вся долгая ее жизнь, всё самое главное, что с ней случилось, случилось здесь – в Березовском. Сюда отдали ее замуж в страшный голодный довоенный год. Просто пришел к ним в дом бригадир и сказал: "Смотрю я на тебя, Шура – и чего тебе сиротой маяться, пошли ко мне жить. Я мужик сговорчивый, проживем." И она тогда собрала узелок и пошла в Березовское. Шла со страхом, нурила голову в покорности неизвестному будущему. А стала счастливой сильной бабой, хозяйкой большого по тем временам дома, смешно влюблялась в своего собственного уж немолодого мужа. А в нем, в угрюмом и с виду суровом, оказалось столько заботливости и тихой ласки, что жила она с ним, словно песенки пела... Только сына муж понянчить не успел. Только родила – война. Мужа забрали на фронт, потом похоронка, а потом пришли к ним в деревню немцы. Шура бойкая была, полезла заступаться за старосту, которого немцы вещать собрались на площади за связь с партизанами. Отходили ее тогда прикладами немцы. Еле оклемалась. Несколько месяцев отлеживалась у старухи-соседки, плевала кровью. Криво срослась ключица и ребра, и, придерживая правый бок рукою с сынишкой за руку, перекошенная, вернулась Шура в свой дом, разоренный немцами. Дом смотрел на нее жалостливо выбитыми окнами, просил защиты скрипом сорванных дверей. Жить тогда не хотелось. Ради сына выжила. Хоть и осталась до конца дней своих кособокой вдовой с единственным сыном. Практически всегда, и зимой, и летом, и утром, и вечерами сидела баба Шура на скамье возле своего дома. Улица ее была центральной, и все, кто шел с площади, на автобус и с автобуса, здоровались с нею. А частенько и присаживались, давали отдохнуть усталым ногам, перекидывались новостями сельскими. Считалось это хорошей приметой. – Жива ещё, баб Шур?.. – Жива-а... Вон весна-то какая. Глянь-ка, черемуха зацвела, птицы заливаютси, разе в такие дни помирают?..

Или осенью... – Небо-то какое голубое! А лес-то, поди, золотой да багряный. Не вижу уж. А ты видишь ли? – Да, баб Шур, красивый лес, как на картине. – Ну, значит, поживу ещё... А Катерина – соседка особо любила ее за мудрость души, за покой, который вселить она могла одной фразой. – Верка моя беременная, баб Шур. Чего и делать не знаю. Хошь из дому беги. Вою ночами. С одним пожила – дитё, с другим разбежалась – второе. Как жить-то? Да и люди что скажут? – А ты, Катерина, сердце слушай. И Верка твоя добрая. Следуй своей дорогою, и пусть люди говорят что угодно. А дитя вы-ырастет... И шла домой Катерина со слезой на глазах и с лёгким сердцем. Права баба Шура... *** И вот баба Шура со скамьи пропала. Разболелись у нее в конце зимы колени. С трудом – с постели, с трудом – до туалета, а с крыльца, да по зимней скольжине – никак. Чаще других забегала к ней Катерина, соседка. Сноха ее работала в нотариальной конторе, в доме часто говорили о законах, правах и обязанностях. И да – по юридическим и по нравственным законам за бабой Шурой должны б уж приглядывать внуки, потому что сына ее уже не было в живых. Но адреса и телефонов внуков у односельчан не было, вот и решила Катерина, что надобно их отыскать. Дом у бабы Шуры был, конечно, старый, давно требующий капитального ремонта. Половицы скрипели натужно, и в этом скрипе угадывалась безнадега усталого дома. Уж не раз односельчане помогали: останется чего со своих ремонтов – бабе Шуре несли. Николай Камчыгин брался, помогал бабе Шуре за так. Помнил, как помогала баба Шура когда-то его матери. Лежала мать, болела, а баба Шура ходила за ней, хоть и была на пяток лет старше. – Баб Шур, а ты никому не говори, что тебе столько лет. Смотришь, и за молодую сойдешь, – советовал Николай. – Что ты, Колечка. Умной женщине столько лет, сколько на самом деле. Остальные – разе умные? А я уж точно не свой век живу... Дом-то старый, да вполне себе приличный. Просторная светлая изба-шестистенка, с сенями посредине. Большая горница с отгороженной спаленкой, кухонька– прихожая, черный кут за печкой. По другую сторону - ещё две просторные спальни. Места много. Одно время село Березовское пошло в упадок, дичало. Много стало оставленных изб, ширились пустыри. Только березы разрастались и придавали селу вид окультуренности. Но лет двадцать назад пролегла тут недалеко асфальтированная трасса, и село начало возрождаться. Появились дачники, строили в Березовском и в соседних сёлах красивые современные дома на месте старых. И теперь цены возросли даже за заросшие земельные участки. Приезжали москвичи, выспрашивали – не продает ли кто ... Вот и была надежда у односельчан, что уж если не по зову души, то хоть за цену дома и участка приедут внуки к бабе Шуре. И Люба однокласснику Алексею о проблемах бабы Шуры, его родной бабушки, написала. А вскоре получила ответ. Мол, приехать нет никакой возможности, в дальней командировке и он, и жена. Писал, что сообщит брату. А потом опять пришлось писать ему, потому что ответа долго не было. Тем временем Катерина организовала бабе Шуре соцработника, да и сама чуть ли не поселилась у нее. – Не переживай, баб Шур. Я с работы, и сразу к тебе. Переживём болезнь. – Спасибо тебе, Катенька. Молюсь за тебя ежий день. Только ведь не болезнь это, а старость, а она, как часы песочные, сыпется, да только песок уж весь наружу... И вот однажды позвонила Люба. – Тёть Кать, ответил Леха, - голос грустный, – Не приедут они. Говорит, старший брат на операцию в Москве ложится. Не нужна никому баба Шура, в общем. Давайте по очереди, что ли, к ней походим... – Не нужна? А дом? Ведь помрёт, сразу прибегут. Вот... Ну да ладно, Бог им судья. – Он говорит, что в ближайшее время узнает о домах престарелых ближайших, что они готовы оплатить пребывание. Теть Кать, ну какой ей дом престарелых!? Она ж без скамейки своей, без села..., – Люба шмыгнула носом и заплакала. А Катерина вспомнила, как повезли они недавно бабу Шуру на машине в больницу. Всего-то – на обследование. Как с застывшей улыбкой смотрела баба Шура в заднее окно, обернувшись, смотрела, как быстро удаляется ее дом с покатой крышей, как уплывает село. И увидела Катерина такую боль в ее глазах, и даже в этой натянутой улыбке – боль. – Баб Шур, вечером Малахова приду к тебе глядеть. Песни попоем. Сейчас съездим, и вернёмся, – сказала тогда Катерина, проглотив ком, чтоб успокоить старушку, убедить – вернёмся, не навсегда ж уезжаем. Дом престарелых станет концом для бабы Шуры. Березовское – ее жизнь. – Не плачь, Любаш. Не отдадим мы ее ни в какой дом престарелых. Она держится. До туалета ползает. Наташа, соцработница ходит, да и я. Справимся, – вздохнула Катя, – Я только боюсь всегда – не упала б. Ведь и не встанет, и телефоном пользоваться не научилась... Вот и забегаю, продукты заношу, да так... поговорим. А вы тоже забегайте. Скучает она по людям, по скамейке своей. Алексей больше не писал, молчал. Люба тоже больше ему не писала... Идею вскоре предложила соцработница Наталья. Медсестра приехала к ним в ФАБ, в соседнее село, хорошая молодая женщина. Мальчик у нее лет четырех, живут прямо там пока, в ФАПе. Ищет жилье... Предложили ей поквартироваться у бабы Шуры, и все получилось. Надежда переехала к ней. Баба Шура тут же повеселела, ожила. По дому затопали ножки мальчонки. Появился новый холодильник, ковер, занавески, застучал работник Николай в туалете, меняя давно поломанный сливной бачок. Давние забытые звуки купания малыша, тихие успокоительные сказки на ночь, хохоток и покрикивания матери на сынишку, запахи утренней каши и вечерние разговоры оживили дом. – Да меня свёкр бывший сюда в ФАП определил. Он местный, жил тут где-то. Говорит, в местности сельской быстрее жилье получишь. Мы с Михаилом разошлись, а квартира – на свекрови. Ну, надо ж было меня выселить из квартиры, сбагрить куда-нить с Егоркой, вот и сбагрили, – Надя мыла окна, терла умело и порывисто, рассказывала с улыбкой: – А я не сопротивлялась, хоть и говорили мне, что не имеют они права с ребенком-то... Думаю, чего себе и им душу терзать? Поехала... – Так ведь внук же, неуж своего внука с квартиры гнать? – качала головой Катя, –  А чего разошлись-то? – Гулял мой Михаил... – Доложили что ли? – Да уж видно по очам, что кот блудит по ночам. В общем, натура такая... – Кобелячья, – вставила баба Шура, и Надя с Катериной засмеялись. – Именно так, бабушка, так. А я обман этот, ох, как не люблю. – Да кто ж его любит, Надя..., – вздохнула Катерина, – Вот и моей Вере не везёт. А Вера, дочка Кати, с Надеждой быстро подружились. Дети их вместе ходили в детсад, и беременность Веры шла под контролем Нади, да и все детские болезни проходили через Надежду. Медиком она оказалась добрым, ответственным. Нагружала себя чрезмерно, о людях переживала. Вскоре и главная ее подопечная, под строгим контролем "доктора" Нади, пошла на поправку. Опираясь сначала на ходунки, а уж потом опять всего лишь – на клюку. Надежда привозила бабе Шуре врача, делали уколы прямо в колени, и колени успокоились, перестали мучать бабу Шуру по ночам. И опять вышла баба Шура на любимую скамейку. – Жива, баб Шур? – Жива-а. Вона лето-то какое теплое. Облака, как одуванчики. Разе помирают таким летом? А Надя получила неплохие подъемные и решила на них отремонтировать дом: сменить крышу и старые полы. – Надь, не твой ведь дом, потратишься..., – Вера с матерью отговаривали. – Так ведь мне под этой крышей зиму жить. Мне и ребенку моему. А баба Шура – молодец, мы с ней ещё поживем. Сердечко у нее нормальное. А мне, я так поняла, жилье ещё долго не дадут. Да и дадут ли... А баба Шура уж и сама стала верной помощницей. За подрастающим Егоркой могла присмотреть, когда заболевал и оставался дома, накормить могла, уложить, сказками побаловать. И так они сроднилась с Надей, что уж вскоре доверила она ей и все свои деньги. – Бери, Надюш, знаешь ведь, где лежат. Мне-то они зачем? Надежда отчитывалась за каждую копейку по привычке, баба Шура ворчала: – Видать, от глупости лекарства врачи ещё не придумали. Говорю же, бери да и всё... Чего мне – эти деньги? В общем, стали они одной семьёй. А внуки о бабушке не вспоминали ещё год. Лишь через год, следующим летом, вдруг спросил о бабушке Любу Алексей, в соцсети. Она ответила, как есть. Что есть соцработница, живёт квартирантка, медик, присматривает и лечит, да и соседи помогают. Сказала, что бабушке лучше, и ни о каком доме престарелых думать уже не нужно. Алексей поблагодарил за хорошие вести и опять примолк. В доме бабы Шуры на центральной стене висел портрет сына Василия. Фотографии маленьких внучат имелись тоже. Вот они с новым велосипедом здесь во дворе, вот отец их сфотографировал с удочками на рыбалке. Вот в сползающих трусиках на речке. Баба Шура видела для своего возраста не так уж и плохо. Показывала фотки Наде, но больше интересовался ими Егорка. Он уж очень любил рассматривать бабушкины тайники. А в доме был и сенник, и чердак. Для мальчонки раздолье. – Это наказание мое! – жаловалась Надежда.. – Они оба ранние, встану в выходной, а они уж и поели, оба во дворе лазают. Бабуля стережет внизу, а этот уж на чердаке. Не углядишь за ними. *** А в начале осени, в будничный обыденный день, когда Надя была на работе, Егорка – в садике, а баба Шура традиционно – на посту возле дома, вдруг к дому подъехала черная большая машина, и из нее вышли двое мужчин. Дородные, один – в шортах, загорелые волосатые ноги, другой в джинсах и красной кепке. Баба Шура так привыкла, что все к ней подходят, задают вопросы, и тут была уверена – спросить хотят, где картошку купить тут можно. Как раз на селе картошку выкопали, покупатели заезжали. – По картошку вы? Но мужчины подходили ближе, не отвечали. – Ну, здравствуй, бабушка. Здравствуй! Не признала внуков? Баба Шура вытаращила глаза. Где уж... Столько лет их не было... А потом опустила голову и заплакала. – Ну-ну, бабуль. Ты чего? Прости уж. Дела да дела...Долго не были. Прости. Ноги бабы Шуры ослабли, еле в дом зашла. Внуки взяли ее под руки. Внуки – уж мужики под пятьдесят, переговаривались громко, ходили по дому, вспоминали прошлое. – Ты смотри! Это ж наш велосипед! А чего он тут? – Так малец у квартирантки... – А, да... Хорошо у тебя, бабуль. И холодильник полон. Баба Шура так растерялась, что только сейчас вспомнила об угощении. – Да у нас тоже гостинцы есть, бабуль. В машине. Только... Только мы ведь за тобою, бабушка, – сказал Алексей. – За мной? Зачем за мной? – Как зачем? Вон Юра хорошее место тебе нашел, – ответил Алексей.. – Сейчас на квартиру тебя отвезем. А как всё уладим, ну, через недельку, в профилакторий поедешь. Как барыня поживешь на старости лет, с полным уходом. Да и в квартире одна побудешь, отдохнёшь от всяких квартирантов. – Да я и сама, вроде, справляюсь. Сама поухаживать могу... – Да уж видим. Вон, еле ходишь. О старости надо подумать, бабуль. – Думы о старости старят, – ответила баба Шура, а сердце ее колотилось чрезмерно. – Ты полы что ль перестелила? Новые что ли? – Это квартирантка. Умница она. Вон и меня на ноги поставила. И крышу... – Кстати, ей съехать надо сегодня. Квартирантке твоей. – Сего-одня? Да как это? – Ну, не можем же мы в доме чужого человека оставить? Мы поможем. Перевезем, погрузим, чего нужно. – Да как же... Как же человека из дома гнать? Ребенок у ней!.. И я... Зачем мне ехать-то? – Бабуль, да не волнуйся ты так. Мы все уладим. И не такое улаживали. Где она, кстати? У бабы Шуры кружилась голова. Только вроде сидела на скамейке, наслаждалась шорохом опавшей листвы под ногами, присматривалась к кошкам в доме напротив, и вот... Сидит в доме, меж двоих таких родных, и таких чужих и непонятных сейчас людей. И куда-то должна ехать, и Надю с дитем надо погнать... Сердце ходило ходуном, захотелось лечь. Она встала и пошла на постель. – Ты чего, бабуль? – Полежу чуток. Устала. – Видишь, а говоришь, здоровая. Знаешь, какие сейчас для пожилых хорошие профилактории. Мы ведь в плохой тебя не повезём, долго места ждали, чтоб именно в "Доверие" попасть. Очень хороший дом престарелых. Баба Шура лежала и слушала, как мальчики ее ходят по дому, как разговаривают. Как планируют ее отъезд. – Бабуль, – заглянул Юрий, – А где эта твоя квартирантка работает? – Она в пункте медицинском своем, в Талеевке. Прием сейчас. – Ага, съездим мы. – Зачем? Но вопрос старушки остался без ответа. Мужчины уже выходили из дома. Остановить то, что решили они, могло только чудо. Потому что свои решения они отменять не привыкли, считали их единственно правильными. Потрачено время и деньги, да и по их мнению, решение это только на благо бабушки, перед которой у обоих было некое ... не чрезмерное, конечно, но все же чувство вины и ответственности. Они сели в машину и направились в Талеевку. Нужно было объявить квартирантке о том, что нужно дом освободить. Они считали себя очень благородными и порядочными мужчинами, поэтому готовы были оплатить ей неудобства. Даже несколько дней пребывания в гостинице. Готовы были помочь, понять и извиниться... А баба Шура тем временем уж не могла и встать, до того вдруг стало страшно. Перед кроватью ее висела икона, на нее и смотрела. Молилась мысленно. А о чем, и сама понять не могла. И о Наде, и о внуках, и о себе. В голове ее был сумбур. И жалко было всех сразу. Побежать бы к Кате, посоветоваться, так ведь ноги не идут и сердце заходится... Господи, сверши чудо! Разреши ты этот узел, дай сил! Хотелось открыть окно, дыхания не хватало, баба Шура поднялась с постели, встала на ноги и ... тут же упала... *** Если очень чего-то хочешь, если помыслы твои чисты, то чудо случится. Черный джип подъехал к фельдшерско-акушерскому пункту Талеевки. В длинном коридоре пункта – вагончика сидели селяне. Шел прием. Юрий, старший внук бабы Шуры, прошел по коридору, открыл дверь кабинета фельдшера без стука. Возгласы и замечания его интересовали мало. Это сейчас он в шортах, только вернулся с морского отдыха, а вообще он очень солидный чиновник, и уж в сельском медпункте извиняться точно не его дело. Фельдшер была в маске, взглянула на входящего, да так и осталась с застывшим взглядом на несколько секунд. На приеме – ребенок. – Здравствуйте, – поздоровался Юрий, – Это Вы квартируетесь у Семёновой бабы Шуры. – Я, – отмерла и кивнула фельдшер, – Идёт прием, позвольте я закончу, – она повернулась к матери мальчика, что-то объясняла, выписывала рецепт. Юрий приземлился на кушетку. Голос фельдшера был как-то знаком. Женщина с ребенком вышли. Фельдшер обернулась к неожиданному гостью и быстро спросила: – Вы были у бабы Шуры? – Конечно, – он не очень понял вопрос, но голос был очень знаком. Она схватила чемоданчик, открыла шкаф, хватала какие-то лекарства, собирала аптечку. – Вы на машине? Поехали! – Так быстро? – он мало что понял. – Поехали, поехали! Она выглянула в коридор, сказала что-то пациентам о срочном вызове. Юрий пытался что-то ещё сказать, но девушка не слушала его, торопила. И только в машине, сидя рядом с водителем – братом, он продолжил. – Понимаете. Мы с братом бабушку забираем, а Вам предлагаем... – Побыстрее, пожалуйста... Я поняла, Юрий Васильевич, всё поняла. Прибавьте только, пожалуйста, Алексей, боюсь я за нее. Юрий оглянулся. Надежда сняла маску. – На-адя! Надежда, – ахнул Юрий. Алексей тоже оглянулся, машина вильнула. В кабинете Надежда решила, что бывший свекр явился навестить ее и Егорку. Никакой приятности от этой встречи она не ждала. Именно он, свекр Юрий Васильевич сбагрил ее сюда после развода с его сыном. Вот уж никак она не думала, что эти мальчишки на фото бабы Шуры в спущенных штанишках – ее свекр и его брат – ее внуки. Но сейчас больше всего переживала она за бабушку. Если явились к ней, если испугали... давление ... – Да, это я, Юрий Васильевич. Уж поверьте, я не знала, что моя хозяйка – ваша бабушка. Это просто случайность. А этот ФАП вы сами мне и рекомендовали. Можно сказать – устроили. Разве не помните?.. – Да, припоминаю..., – Юрий это уж и забыл, но сейчас начал вспоминать. Да, здесь работал старый друг, он и помог. – Побыстрее, пожалуйста... Как только машина затормозила у дома, Надя рванула туда бегом. Когда вошли мужчины, Надя уже сидела над лежащей на полу бабой Шурой, уже колола укол. – Воды дайте! Юрий и Алексей заметались испуганно. Подали воду. Баба Шура уже пришла в себя, растерянно хлопала глазами, смотрела на присутствующих. – Баб Шур, ты меня узнаешь? Кто я? – Наденька, – прошептала старушка. – Фух, слава Богу. Лежи, лежи... Подушку дайте, – прикрикнула она на стоящих мужчин.. – Я сейчас проверю косточки, если больно где, скажи. Вскоре бабу Шуру положили на кровать. Просто обморок, высокое давление, но цела, падая, не повредилась. Но была слаба. Через несколько минут от уколов, она уже спала. Надежда вышла из спальни. – Спит. Вот теперь можно и поговорить. Так что вы хотели? Забрать ее? – Надя, разве бывают такие совпадения? – задумчиво и удручённо спрашивал Юрий, глядя на портрет отца. – А почему фамилия у бабы Шуры – Семёнова? – спросила Надя. – Она не меняла, осталась на девичьей. А отец наш Ковшов, как и мы, как и Егорка твой. – Вам трудно в это поверить. В случайность. Я понимаю. Я уеду. А вот бабушка... Ей очень трудно будет вне этого дома. Я хочу, чтоб вы это учли. – А Егорка где? – В садике. Тут очень хороший уютный детский сад. – Это хорошо. Мы сейчас, – Юрий кивнул брату, и они вышли во двор. Интуитивно Юрий уж понял, что Надежда не обманывает. О родстве она не догадывалась, всего скорей. Бесхитростная его сноха. Из квартиры выехала, не споря. Да и в разводе сыночек Миша виноват, гулял, и гуляя не скрывал это. Любая бы ушла. То выдворение собственного внука из квартиры ещё лежало на душе грузом, и опять... И опять их выселять?.. Братья поговорили и решили, оставить всё, как есть. Только чудо могло изменить их первоначальное решение, и это чудо свершилось. – Какая помощь нужна тебе с Егором, Надя? – спрашивал Юрий, объявив свое решение. – У нас все хорошо. Живём потихоньку. Вот баба Шура нам помогает. – Баба Шура, – усмехнулся Алексей, – Я думал, вы ей помогаете. – А мы взаимно. Она замечательная, ваша бабушка. И оба великовозрастных внука кивнули синхронно, и как показалось Наде, немного по-детски виновато. *** А баба Шура и не ведала такого счастья: Егорка-то любимый – ее праправнук оказался. Эта новость, медикаменты Нади, да еще и то, что никуда уезжать уж не надо, быстро поставили ее на ноги. Следующей весной Катерина и баба Шура сидели на излюбленной скамье. – Баб Шур, вот говорю-говорю Надьке, а она не слушает. Ведь на забор опять свои деньги изводит. И не деньги, а деньжищи. А к чему ей этот забор, если внуков твоих дом будет? – Почему это? Пусть Надюшка тут живёт. Ягорка ж мой праправнук, получается, разве не родной? – Так ведь законы-то не на ее стороне. Внуки – наследники на дом. И Катерина долго объясняла бабе Шуре законы наследования, дарения и купли-продажи. Казалось, не понимает ничего старушка. Куда уж ей – за девяносто перевалило. Но она сидела, наморщив лоб, слушая внимательно, переспрашивала, просила повторить. А вечером заявила Наде, что нужно ей "к нотарису". Надежда долго на встречу с нотариусом бабы Шуры не соглашалась, обижалась и даже плакала, пеняла, что не дадут ей жилье по программе обеспечения жильем сельских медиков, если жилье у нее будет. – Будет не будет, ещё неизвестно. А тут – домина. И сколько денег твоих вложено! О себе не думаешь, о Егорке подумай, – ругалась с ней Катерина. В конце концов нотариус приехала, поговорила с бабой Шурой, и дом стал домом Надежды. – Вот зачем, баб Шур? – уж успокоилась Надежда. Было ей приятно от такого решения, но как-то неловко уж совсем, – Живите долго, это самое главное. – Поживу-у... Не ворчи, Надь. Я уж не знаю, когда Бог заберёт меня на небеса, но сейчас уж небеса его во мне. Так хорошо на душеньке, что дом твой. А Ягорка ведь – вылитый Вася мой. Баба Шура прожила с Надей почти пять лет. На похороны приехал только Юрий, Алексей не смог. Весть о том, что дом переписан на Надежду и Егорку, Юрий принял спокойно. Может, так по судьбе определилось... Как знать... Всё побеждается любовью... До самого конца своего сидела баба Шура на скамейке, встречала односельчан. Яркие образы далёкого прошлого пролетали перед ней. Вот она, юная и лёгкая, напевает что-то веселое и собирает цветы на лугу. Босым ее ногам приятно в теплой траве, которая хранит утреннюю росу. И взгляд мужа на покосе будоражит. И она легко идёт через камни ручья, понимая, что он любуется её гибким красивым ещё телом. – Жива еще, баб Шур?.. – Жива-а... Ягорку из школы жду. Придет скоро. Вон вечера-то каки, окна голубым светят, как будто со мною говорят. Разе время помирать-то?.. *** Автор: Наталья Павлинова (Рассеянный хореограф). Комментарии только текстом живое общение в группе!